9 декабря состоялось закрытое партийное собрание варшавского отделения Союза писателей, посвященное разбору сложившейся ситуации. В нем принимали участие двое членов ЦК ПОРП. Это собрание было едва ли не самым бурным с 1956 г. О царившей там атмосфере свидетельствует выступление одной из журналисток, которое авторы информационной записки для руководства Службы безопасности посчитали самым сдержанным. Публицистка, в частности, заявила следующее: «Если учитель отправляет большую часть класса в угол, значит, что-то неправильно в учителе, а не в классе»[430].
Тон выступлений вывел из себя секретаря ЦК А. Старевича, который в эмоциональной речи пригрозил роспуском первичной парторганизации на том основании, что Союз писателей уже десять лет находится в оппозиции к ЦК. В ответ поднялась бывшая сотрудница Института общественных наук при ЦК ПОРП Я. Секерская (она «была бледна и в высшей степени взвинчена», отмечают авторы записки) и стала кричать, что «руководство партии не может быть безгрешно, это мы являемся партией, ее члены, а не только руководство». «Не дошло ни до голосования, ни до резолюции. Все были страшно распалены», — подытожили авторы[431].
Почти столь же напряженным выдалось отчетно-выборное собрание университетской парторганизации 11 декабря, на котором также присутствовали двое членов ЦК. Сразу после отчетного доклада разразилась дискуссия, в ходе которой ряд преподавателей и научных работников выступили в защиту Л. Колаковского и К. Помяна[432].
Подобные высказывания привели к партийной чистке в Варшавском университете. В декабре специальные комиссии провели беседы с партийными работниками на тему: «Почему отдельные члены партии и Союза социалистической молодежи попадают под влияние чуждых и враждебных тенденций». Результатом этих бесед стало выявление потенциально «нестойких» лиц и составление плана работы по укреплению партийной дисциплины в университете[433].
20 декабря 1966 г. прошла встреча редакций трех литературных изданий Варшавы, на которой звучали уже иные речи. Популярнейший прозаик, «польский Хемингуэй» Роман Братны потребовал публичной полемики с тезисами Л. Колаковского и оппозиционными литераторами, сокрушаясь при этом, что цензура в своей работе не делает различий между его журналом и католическим еженедельником «Тыгодник повшехны». Главный редактор одного из изданий заявил: «Это была комедия, когда мы вместе с оппозиционерами вроде К. Брандыса[434]притворялись, будто состоим в одной и той же партии. Надеюсь, теперь эта комедия закончена»[435].
20 января 1967 г. прошло очередное собрание парторганизации Союза писателей. Вновь дошло до острой перепалки. Я. Секерская остановилась на многочисленных акциях партийного руководства против творческой интеллигенции и потребовала, чтобы Политбюро выступило с самокритикой. Один из выступавших сравнил действия партии с репрессивными кампаниями в СССР и Китае (осудив при этом и авторов писем в защиту Колаковского). Е. Помяновский рассуждал о вреде для партии дела Колаковского, произнеся напыщенную фразу: «Наша партия имеет за плечами 25 лет истории, а наш строй — 50 лет»[436](имея в виду революцию 1917 г. в России).
Сторонники курса партийного руководства не намерены были обороняться и перешли в наступление. С большой установочной речью выступил основной выразитель партийной линии в писательской организации, заместитель председателя Главного правления и литературный руководитель кинематографического объединения «Старт» Е. Путрамент. Он сказал, что в 1956 г. партия уже отошла от левацкого курса, и дальнейшее смещение вправо означает возврат к капитализму. Поэтому какими бы ценными ни казались те союзники, которые помогли тогда новому руководству преодолеть сопротивление догматиков и спасти страну от гражданской войны, сейчас с ними нужно вести борьбу, так как они выступают за второй этап перемен. К этим союзникам Путрамент отнес редакцию «По просту» и ряд членов парторганизации Союза писателей. В Польше, подчеркивал писатель, велика опасность национализма. С одной стороны, говорил он, в стране построен самый либеральный социализм из всех, что существуют в государствах, управляемых коммунистами, с другой — коммунистам противостоит громада польского католицизма — наиболее отсталого, тоталитарного и фетишистского в мире. Поэтому, утверждал Путрамент, любая оппозиционная партия будет опираться прежде всего на католицизм. О какой свободе говорит в таком случае Колаковский? — задавался вопросом писатель. — О свободе для реакции?
Журналист и сатирик З. Митцнер, прошедший когда-то застенки НКВД, напомнил, как в 1952 г. одну женщину, потерявшую партбилет, едва не низвели до положения врага. Ныне же, продолжал он, к проступкам членов партии совсем другое отношение. Инакомыслящим вовсе не грозят репрессии: «Сегодня, товарищи, никто не ждет вас у выхода, кроме ваших собственных автомобилей». Отсюда следовал вывод: Колаковский должен сравнивать нынешние времена с прошедшими, а не заниматься демагогией. Тем более, говорил Митцнер, исключение из партии — вовсе не изобретение коммунистов. Его самого исключили в 1935 г. из Польской социалистической партии за то, что он рассказал, как на похоронах Ю. Пилсудского собственными глазами видел двух лидеров этой партии[437].
Все эти высказывания свидетельствовали, что проводники влияния партийного руководства в среде творческой интеллигенции постепенно приходили в себя после скандала с Колаковским. Литературная оппозиция на время замерла. Прошедшее в мае 1967 г. общее собрание варшавского отделения Союза писателей не только обошлось без «нежелательных» выступлений, но и вообще было отмечено полной апатией присутствовавших[438].
Казус Колаковского обозначил собой расхождение партийной верхушки с частью творческой элиты страны, причем той ее частью, которая прежде очень пылко участвовала в строительстве Народной Польши. Это были люди хоть и не всегда идейно благонадежные, но глубоко искренние, живо воспринявшие лозунги социальной справедливости, с которыми пришла новая власть. Изначально далеко стоявшие от «буржуазной интеллигенции», они со временем сблизились с ней перед лицом авторитарного и лицемерного режима. Точкой невозврата здесь стало именно дело Колаковского.
Сам Колаковский в 1968 г. вынужден был покинуть страну. После его очередного выступления в Союзе писателей, бичующего политику властей в области культуры, и мартовских волнений студентов, закончившихся волной репрессий, ему было запрещено преподавать и публиковаться. Транзитом через Париж Колаковский выехал в Монреаль, затем в Беркли, и наконец обосновался в Оксфорде, где понемногу стал крупнейшим специалистом по философии Гуссерля. В 1971 г. он написал «Тезисы о надежде и безнадежности», заложившие основы антирежимной деятельности его идейных союзников в Польше, в 1977 г. стал официальным представителем за рубежом Комитета защиты рабочих — первой открыто оппозиционной структуры в стране. Годом ранее закончил главный труд своей жизни — трехтомник «Основные течения марксизма. Возникновение. Развитие. Разложение» — книгу, написанную уже с радикально антикоммунистических позиций. Скончался он в 2009 г. в Оксфорде, увидев крах того строя, которому поначалу верно служил, и с которым затем столь рьяно боролся.
Владислав Гомулка и подавление «Пражской весны». О некоторых взглядах польского партийного лидера на реформы в Чехословакии[439]
В интервенции войск ОВД в Чехословакию принимала участие 2-я польская армия (ок. 26 тыс. чел., 600 танков, 450 орудий), составлявшая примерно 10 % сил вторжения[440]. Тогдашний первый секретарь ЦК ПОРП В. Гомулка был одним из наиболее ревностных поборников военного решения «чехословацкой проблемы». Уже в феврале — марте 1968 г., столкнувшись у себя в стране с открытыми проявлениями недовольства интеллигенции и студенческими выступлениями, он демонстрировал немало беспокойства по поводу проникновения в Польшу «чехословацкой заразы»[441]. Возможность вооруженного вмешательства во внутренние дела Чехословакии допускалась некоторыми представителями польского руководства уже в начале мая[442], а 5 июля на заседании Политбюро ЦК ПОРП такая перспектива обсуждалась как вполне реальная. Гомулка при этом был раздражен «мягкотелостью» Москвы: «Советские делают это в перчатках. Если бы это зависело от нас, я бы их (чехословацких „контрреволюционеров“. — В. В.) давно переломал…»[443]
Чем было вызвано такое резкое неприятие чехословацких реформ со стороны лидера ПОРП? Ведь еще относительно недавно, в 1948–1956 гг., Гомулка сам был одним из главных возмутителей спокойствия в социалистическом лагере, а его деятельность, заклейменная как «право-националистический уклон», считалась подрывающей единство стран советского блока.
Анализируя взгляд В. Гомулки на процесс реформ в Чехословакии, мы сталкиваемся с конгломератом разнообразных идей, которые выстроились у первого секретаря к августу 1968 г. в целостную и взаимосвязанную концепцию. Корень зла Гомулка усматривал в ревизионизме как орудии капиталистической пропаганды. Чем был для Гомулки ревизионизм? В разные годы он не раз возвращался к этому вопросу. При этом налицо была всё более нетерпимая и наступательная позиция польского партийного лидера, идущая рука об руку с ужесточением внутриполитического курса в ПНР.