[471]. Тезис о западно-германской угрозе прозвучал и на варшавском совещании лидеров пяти компартий. «Наше единство, — говорил Гомулка, — фактор столь же важный в борьбе с капитализмом, как и ядерная мощь СССР». А чехословаки, с возмущением указывал первый секретарь ЦК ПОРП, проводят «какие-то» переговоры с ФРГ и даже не ставят в известность своих партнеров по ОВД[472](вероятно, имелся в виду проект нового министра иностранных дел ЧССР Й. Гаека по налаживанию дипломатических отношений с ФРГ). На встрече с польскими журналистами 21 августа Гомулка прямо указал, что процесс отрыва Чехословакии от ОВД, шедший все последние месяцы, усиливал позиции империалистов, а особенно немецких реваншистов, поэтому подавление «контрреволюции» не могло оставаться внутренним делом чехословацкого народа, так как затрагивало интересы его соседей[473]. Наконец, в беседе с генеральным секретарем ЦК Румынской компартии Н. Чаушеску в мае 1969 г., Гомулка обращаясь к событиям «Пражской весны», эмоционально произнес: «Наша интервенция была сродни нашей помощи Вьетнаму»; румыны не могут этого понять, продолжал он, так как не граничат с Чехословакией, «а у нас гитлеровцы резали людей, как уток», так неужели нужно ждать, когда всё это повторится?[474]
Патриотическую риторику, звучавшую в устах Гомулки в 1968 г., не следует воспринимать как холодный политический расчет. Во-первых, для Гомулки не меньший вес, чем интересы «международного рабочего движения», имели также интересы Польского государства, в силу чего он до конца отстаивал концепцию самостоятельного пути Польши к социализму и поплатился за это отстранением от политической жизни в 1948–1955 гг. Во-вторых, в ПОРП вообще наметился в 1967–1968 гг. крен в сторону патриотических лозунгов. Проявлением этого была и «антисионистская кампания», и речи многих партийных деятелей, делавшие упор на государственные интересы страны и «национальную связь» всего народа[475]. Апофеозом этой «патриотической волны» стал V съезд ПОРП, открывшийся ровно в 50-ю годовщину завоевания Польшей независимости, 11 ноября 1968 г. Выступая с Отчетным докладом ЦК, Гомулка отвел немало места столь знаменательному событию польской истории. Первый секретарь выдвинул тезис, что независимая Польша может быть только социалистической Польшей, и что «наша партия олицетворяет собой это неразделимое единство интересов трудового народа и польской нации — единство социализма и независимости»[476]. Поэтому нет ничего удивительного, что покушение на основы строя в соседней стране, да еще находящейся в непосредственной близости с твердыней «германского реваншизма», Гомулка воспринял как покушение на независимость Польши. Участие польских войск в подавлении «Пражской весны» стало, таким образом, выражением не только догматизма Политбюро ЦК ПОРП, но и стремлением защитить национальные интересы Польши в том виде, как их понимало руководство ПНР.
Об отношении польского общества к реформам в Чехословакии в 1968 г.[477]
1968 год ознаменовался для Польши резкими политическими конфликтами, нашедшими свое выражение в «антисионистской кампании» и мартовских волнениях студентов. В этих условиях руководство ПОРП, склонное всюду усматривать происки классового врага, крайне негативно отнеслось к процессу перемен, начатому в Чехословакии. Этот процесс виделся членам Политбюро ЦК ПОРП очередной попыткой империалистов расшатать социалистический лагерь. Партийный лидер Польши В. Гомулка шел в первых рядах сторонников военного вмешательства во внутренние дела ЧССР. История взаимоотношений ПОРП и КПЧ в 1968 г. достаточно подробно изучена; среди последних работ на эту тему можно назвать обстоятельную монографию Е. Эйслера «1968 год в Польше»[478].
Взгляды простых жителей Польши на события в Чехословакии до сих пор оставались вне поля зрения историков. Обычно анализ сводился к цитированию лозунгов бастующих студентов, в которых они выражали поддержку реформаторскому движению в Чехословакии, и описанию самосожжения рабочего Р. Сивеца на варшавском Стадионе Десятилетия в знак протеста против введения войск Организации Варшавского договора в ЧССР в августе 1968 г. Предпринять более обстоятельное изучение общественных настроений не представлялось возможным в силу того, что в Польше в 1968 г. не проводилось социологических исследований на эту тему, да и органы госбезопасности, приставленные следить за проявлениями «враждебной пропаганды», увлекались больше фиксированием разного рода «сионистских» высказываний, нежели выражением симпатий или антипатий к ходу реформ в Чехословакии. Пресса тоже не могла открыто высказываться об этом, находясь в жестких тисках цензуры. Пожалуй, единственной попыткой проанализировать общественные настроения поляков в 1968 г. во всей глубине является статья Л. Каминьского «ПНР и поляки перед лицом Пражской Весны», опубликованная в журнале «Мувён веки»[479]. Однако выводы автора опять свелись к описанию разного рода оппозиционной деятельности населения Польши в связи с мартовскими волнениями и вторжением войск ОВД в Чехословакию. Между тем ситуация не выглядела столь однозначно. Это отмечает, например, А. Пачковский, когда пишет в книге «Полвека истории Польши»: «Поляки в целом пассивно взирали на эту демонстрацию „ограниченного суверенитета“, к которому уже привыкли»[480](имелась в виду реакция польской общественности на военное вторжение в ЧССР).
Позиция современных польских историков, подчеркивающих связь между процессом обновления в ЧССР и студенческим движением в Польше, парадоксальным образом смыкается с линией Службы безопасности польского МВД в 1968 г. Изучая показания задержанных членов неформального сообщества «командосов» (чей протест против снятия со сцены Национального театра спектакля «Дзяды» дал начало волне студенческих манифестаций и забастовок), следователи пришли к такому выводу: «Предметом особенного интереса „командосов“, а также дискуссий, в которых обсуждались аналогии с положением дел в Польше… являлись [общественно-политические] процессы в Чехословакии. Выводы из этих дискуссий в период мартовских событий нашли свое наиболее полное выражение в широко распространенном лозунге „Вся Польша ждет своего Дубчека“»[481].
Действительно, этот лозунг висел на воротах Варшавского университета во время забастовки студентов. Однако в такой форме он не вышел за пределы Варшавы. В других городах звучали призывы: «Да здравствует Чехословакия!», «Да здравствует Дубчек!», «Поддерживаем героических студентов братской Чехословакии!» и тому подобные[482]. Нельзя при этом утверждать, что лозунги солидарности с демократизацией в Чехословакии имели превалирующее значение. Скорее, наоборот. Они существовали как дополнение к требованиям социалистической демократии и не играли самостоятельной роли. Среди огромного массива студенческих лозунгов и программ марта 1968 г. тема Чехословакии занимала далеко не ведущее место. Даже органы госбезопасности не смогли найти никаких идейных или организационных связей между польскими и чехословацкими студентами, кроме единственного короткого показания А. Менцвеля — второстепенного участника собраний «командосов»[483]. Основные представители «командосов», такие как Т. Богуцкая и Х. Шляйфер, ни словом не обмолвились на следствии о каком-то влиянии реформ в Чехословакии на свою деятельность. Как видно, Чехословакия существовала для них в качестве благоприятного фона, способствовавшего успеху акций протеста, но никак не побудительного мотива к действиям.
При этом сами по себе события в Чехословакии вызывали живейший интерес в студенческой среде. Об этом свидетельствует, например, одна из информационных записок люблинского командования СБ от 15 марта, касающаяся настроений учащихся высших заведений города. «Общественные и политические деятели [Люблина] располагают слишком малым количеством информации, которая интересует общество. Отсутствие серьезных разъяснений о переменах в Чехословакии приводит к тому, что наш пропагандистский аппарат неоперативен, а пресса малоэффективна… Из-за отсутствия подобной информации возникают разного рода спекуляции»[484](какие именно спекуляции, работники госбезопасности не уточнили).
Параллели с Чехословакией начали проводиться уже после первого студенческого митинга, состоявшегося в Варшаве 8 марта. В одном из личных посланий, отправленных на следующий день кем-то из жителей столицы и перехваченных Службой безопасности, отмечалось: «Собственно, это хорошо, что студенты выступили. Может, будет так же, как в Чехословакии (там тоже начиналось со студенческих демонстраций), и полетят головы высшего руководства. Распространено выражение: „Польша ждет Дубчека“»[485]. Интерес к политическим переменам в Чехословакии не ослабевал в Варшаве на протяжении всего периода студенческих забастовок. Так, за одни только сутки 23 марта СБ выловила сорок пять писем, шедших из польской столицы, где затрагивались события в Чехословакии[486](возможно, такой интерес к этой стране был вызван проходившим тогда совещанием делегаций пяти компартий Восточной Европы в Дрездене, где обсуждалось положение в ЧССР).
Оттепель в Чехословакии воспринималась польским студенчеством двояко: с одной стороны — как движение за демократизацию политической и экономической жизни; с другой же — как завоевание полноценной самостоятельности страны на внешнеполитической арене. Такое сочетание идей нашло свое отражение в настроениях общества и лозунгах участников акций протеста. Например, в Люблине в апреле широко обсуждалась перспектива того, что Чехословакия встанет на путь Румынии (в смысле неподчинения диктату СССР) и поэтому «социалистический лагерь может потерять еще одного союзника»