[507]Среди писем, вскрытых сотрудниками СБ, встречались официальные обращения к польским властям как от отдельных людей, так и от небольших рабочих коллективов с требованием немедленного вывода войск[508]. Среди тех, кто выступил с письменным протестом, были видные литераторы Е. Анджеевский и С. Мрожек, композитор З. Мычельский, историк А. Татаркевич[509]. В Институте истории ПАН несколько научных сотрудников отказалось от партбилетов, среди них были такие известные в будущем ученые, как К. Керстен и Б. Геремек[510]. С 21 по 31 августа органы внутренних дел зафиксировали 2147 листовок и 89 надписей на стенах с осуждением вторжения. Листовки распространялись по всей Польше, кроме Щецинского и Кошалинского воеводств[511]. За период с конца августа до начала сентября их появилось столько же, сколько прежде было отмечено в течение трех лет с 1965 по 1967 г.[512]Самой же громкой акцией протеста явилось самосожжение рабочего Р. Сивеца, совершённое 8 сентября 1968 г. на крупнейшем в Варшаве стадионе во время праздника урожая. Наблюдать это могли не только собравшиеся там десятки тысяч человек, но также представители партийно-государственной верхушки во главе с В. Гомулкой[513].
Как совместить эти факты с данными Службы безопасности, основанными на наблюдениях за настроениями людей? Очень просто. Распространением листовок и нанесением надписей, скорее всего, занимались группы студенческих активистов, не успевшие попасть в жернова репрессивной машины после мартовских выступлений. Некоторых из них (Б. Бляйфер, Э. Смоляр и др.) попали за решетку в конце того же 1968 г. Пафос их демократических устремлений не затронул большую часть польского общества, которое в основном пассивно отнеслось к вторжению в Чехословакию. Не было ни оппозиционных выступлений, ни сбора подписей под заявлениями протеста. Безусловно, в какой-то мере этому способствовала волна репрессий против студентов, научной и творческой интеллигенции, захлестнувшая страну после мартовских волнений. Стоит, однако, отметить, что достаточно сдержанно отнесся к вторжению и польский епископат, который обычно не боялся вступать в острые конфликты с властью, когда дело касалось общественно значимых вопросов.
Среди польских иерархов не было единства в отношении реформ в Чехословакии и вторжения войск ОВД. Известный своими трениями с правящей партией архиепископ вроцлавский Б. Коминек не раз выражал свою публичную поддержку чехословацкой «оттепели», зато остальные представители епископата, в том числе примас С. Вышиньский, предпочитали хранить молчание. Такая позиция могла быть вызвана тем, что события в Чехословакии никак не затрагивали интересов польского костела и квалифицировались как «внутреннее дело коммунистов». Кроме того, церковные иерархи и без того находились в крайне непростых отношениях с верхушкой ПОРП, которая воспринимала католическую церковь как одного из главных идеологических врагов и не жалела средств, чтобы ограничить ее влияние на население страны. Последний конфликт между епископатом и властями едва не вспыхнул в марте 1968 г., когда представители церкви в личном письме премьер-министру Ю. Циранкевичу осудили жестокие меры, применявшиеся милицией при разгоне студенческих демонстраций[514].
Ввод войск в Чехословакию вызвал неоднозначную реакцию среди высшего духовенства страны. Часть его выступила резко против такого шага польского правительства, называя его агрессией, другая часть заняла выжидательную позицию, опасаясь начала новой войны; были и такие, кто поддерживал вторжение, выдвигая тот же аргумент о «немецкой опасности», что и представители властей[515]. В этих условиях особое значение приобрела позиция кардинала примаса С. Вышиньского, который, воспринимая католическую церковь в Польше как осажденный атеистами лагерь, достаточно авторитарно руководил епископатом и нередко навязывал ему свою волю (чего в обычные времена примас делать был не вправе). Кардинал отказался от публичной поддержки или осуждения ввода войск в Чехословакию, убежденный, что В. Гомулка пошел на это под угрозой советского вторжения в Польшу[516]. При этом к самому факту ввода войск в ЧССР С. Вышиньский отнесся отрицательно, назвав его одним из тех шагов, которые привели Польшу к международной изоляции[517]. Опосредованно такая позиция нашла свое отражение в «Письме польских епископов в честь 50-й годовщины завоевания свободы», оглашенном 15 сентября 1968 г. в Ясногурском монастыре — главном центре паломничества в Польше. В этом письме, приуроченном к юбилею восстановления независимости страны, епископы выразили свою солидарность со всеми, кто подобно полякам в разные годы отстаивал национальную независимость, в том числе чехам и словакам. Каждое нарушение этой свободы, говорилось в «Письме», глубоко ранит «польскую душу»[518].
В этих словах слышалось завуалированное недовольство многих иерархов участием польских войск в интервенции. Однако дальше общих слов ободрения епископат не пошел. Более того, примас отверг идею депутатов католической фракции «Знак» в Сейме сложить мандаты, чтобы выразить таким образом протест против вторжения в ЧССР. С. Вышиньский мотивировал это тем, что католические депутаты могут еще сделать много полезного, оставаясь в парламенте (например, бороться за «культурную автономию» католиков), в то время как уход «Знака» привел бы к тому, что единственным выразителем мнения верующих объявил бы себя всегда лояльный властям ПАКС — организация христианско-социалистической ориентации, отвергаемая как Ватиканом, так и польским епископатом[519]. Партийная верхушка была настолько вдохновлена внешним смирением примаса, что в том же году впервые за долгое время ему было позволено выехать за границу. Некоторые итальянские и западногерманские газеты напрямую связали это со «сдержанной позицией» кардинала по чехословацкому вопросу[520]. Таким образом, церковь решила не вмешиваться в события вокруг Чехословакии, чтобы без необходимости не создавать напряженность и не подставлять себя под удар.
Подытоживая, можно сказать, что польское общество не было единым в своем отношении к реформаторскому курсу в ЧССР. Мнения зачастую были прямо противоположны. Однако из доступных на сегодняшний день источников напрашивается вывод, что это отношение поначалу было в основном благожелательным. Если многие студенты видели в реформах А. Дубчека пример демократизации существующей общественно-политической системы, то для трудящихся масс большое значение имела возросшая самостоятельность страны. С течением времени, однако, под воздействием государственной пропаганды во взглядах поляков произошли изменения в невыгодную для Чехословакии сторону. Начали набирать силу опасения, что ориентация руководства КПЧ на потепление отношений с ФРГ поставит под удар южные рубежи Польши и усилит позиции немецких реваншистов. Поэтому поражение «Пражской весны» воспринималось многими как поражение планов ФРГ по отторжению от Польши западных земель. Оппозиционные сообщества, напротив, видели в интервенции окончательное крушение надежд на «социализм с человеческим лицом». Однако они не в состоянии были организовать более-менее значимый протест, поскольку находились под гнетом репрессий, связанных с мартовскими волнениями. Дело свелось к отчаянным жестам одиночек и распространению листовок, содержание которых не вызвало отклика у большинства населения страны.
Католическая церковь и общественно-политический кризис в Польше в декабре 1970 — январе 1971 г. (по материалам Архива внешней политики РФ)[521]
Советский посол в Польше А. Аристов писал в конце сентября 1970 г.: «Однажды мне пришлось услышать речь-проповедь одного из опытных епископов. Прежде всего следует сказать, что это был блестящий, пламенный трибун. Он так мастерски и логично убеждал присутствующих в необходимости укреплять веру в бога, что у меня не осталось никакого сомнения в том, что это ему удалось. „Вы влюблены, вы хотите влюбиться? Вы хотите танцевать новые западные танцы? Вы хотите свободно говорить правду в общественных местах? Пожалуйста, делайте, церковь вам разрешает всё, но только делайте это с именем бога“. Если к этому добавить, что при костелах, с помощью молодых ксендзов, организуются различного рода спортивные кружки (футбол, волейбол, хоккей и пр.), то станет ясно, как католическая иерархия активно борется за завоевание молодежи на свою сторону. С этой же целью при костелах, особенно в сельской местности, вывешиваются списки запрещенных церковью кинофильмов и пьес. Этим же можно объяснить, что ксендзов вы встретите на всех выставках, на всех спектаклях и концертах. Борьба ведется особенно в сельской местности за каждого прихожанина. Если ксендз заметил, что из его прихода какой-то верующий человек несколько раз не посетил костел, он, как правило, садится на мотоцикл и едет к этому человеку в его дом или в его квартиру, и если этот верующий жив и здоров, то он сам, а если нужно с помощью членов семьи или группы верующих соседей добивается возвращения его в число посещающих костел»[522].
Это было написано спустя 25 лет после установления в Польше диктатуры марксистской партии, рассматривавшей церковь как одного из главных идеологических противников. Приведенный документ весьма наглядно свидетельствует, что борьба за души между атеистической властью и католическим духовенством была далека от завершения. Причины конфликтов коренились как в глубокой мировоззренческой пропасти, разделявшей