декларативно атеистическое государство и религиозную организацию, так и в присущем тоталитарному режиму стремлении поставить под свой контроль все прочие политические и общественные структуры, самой мощной из которых являлась католическая церковь. Глава польского епископата кардинал Стефан Вышиньский, характеризуя сложившуюся к концу 1960-х гг. ситуацию, подчеркивал: «Церковь в Польше является единственной независимой от партии организацией, во всеуслышанье проповедующей отличное от коммунистического мировоззрение. И эта отличность придает церкви статус оппозиции. Следовательно, уже сам факт существования церкви является оппозицией, хотя бы она (церковь) и не проводила планируемой оппозиционной деятельности»[523]. Правящая элита рассматривала костел как естественного союзника «реакционных классов» и орудие Ватикана, всегда настроенного неприязненно к социалистическому лагерю. И хотя в процессе сосуществования обе стороны вынуждены были формально пойти на уступки (власть признала право католиков участвовать в общественно-политической жизни страны, а церковь отказалась от взгляда на социализм как на враждебный религии строй), взаимоотношения государства и костела оставались глубоко недоверчивыми. Член Политбюро ЦК Польской объединенной рабочей партии С. Каня осенью 1971 г. четко обозначил этапы политики государственной власти в отношении католической церкви: «Мы стремимся к тому, чтобы в будущем церковь приняла социалистический строй; сейчас же мы заинтересованы в ее нейтрализации, позднее — в лояльности, а затем — в поддержке вплоть до [горячего] одобрения»[524].
Однако, анализируя развитие отношений между властью и католической церковью, нельзя упускать из вида один важный момент — определенную долю лицемерия с той и другой стороны. Находящиеся у власти марксисты хотя и преследовали костел как пережиток «буржуазно-помещичьей Польши», но вместе с тем категорически отрицали дискриминацию граждан по религиозному признаку. В то же время среди духовенства был распространен взгляд на правящую партию как на несуверенную и временную власть, навязанную Советским Союзом, хотя на словах церковная иерархия заявляла о признании существующего строя и всячески отмежевывалась от обвинений в политической борьбе. Характерно при этом, что как епископат, так и партийная верхушка, случалось, именовали оппонента «противником» и прибегали к терминологии боевых действий при описании взаимодействия католической церкви и государства.
Отношения власти и церкви в Польше после периода потепления в 1956–1957 гг. вновь начали ухудшаться в конце 1950-х гг. Правящая элита, придя в себя после кризиса, перешла в новое наступление, ознаменованное полным исключением уроков Закона Божьего из школ в 1961 г. с выносом из классов настенных крестов, закрытием монастырей и учебных заведений для священников, усилением налогового гнета. Ситуация усугубилась в 1965–1966 гг., когда католическая церковь отмечала тысячелетие крещения Польши. Правящая элита решила провести альтернативные мероприятия, но уже в честь тысячелетия образования польского государства. На протяжении года по всей стране проходили конкурирующие торжества, причем местные и центральные власти делали всё, чтобы не допустить массового наплыва людей на мероприятия, организуемые церковью. Была также развязана пропагандистская кампания в прессе с целью показать «антинациональную» сущность католической церкви. Импульсом к ней послужило письмо польского епископата немецкому в ноябре 1965 г., в котором содержалась фраза «Мы прощаем вас и сами просим прощения». Письмо это, написанное на волне проходившего тогда II Ватиканского собора и призывавшее к примирению двух народов, вызвало отторжение В. Гомулки уже самим фактом обращения поляков к гражданам другого государства через голову официальных структур. И конечно, он не мог пройти мимо вышеприведенной фразы, обращенной к немцам. Какое право имеют эти люди выступать от имени народа? — бушевала польская пресса и партийные чиновники. — Кто их уполномочил на это? И за что, интересно знать, поляки должны просить прощения у немцев? Неужели за то, что в 1939 году отважились выступить против Гитлера? Эти и другие обвинения сыпались на епископат со страниц официальных изданий и в речах государственных мужей. Надо сказать, что в данном случае народ (и даже часть священников) оказался скорее на стороне правящего режима. Германофобия, раздуваемая властями, перевесила евангельский дух прощения врагам, в котором было выдержано воззвание епископата.
После этого до столь острых столкновений уже не доходило, хотя подспудное «перетягивание каната» не прекращалось никогда. В марте 1968 г., когда по стране прокатились студенческие волнения, епископат выступил с осуждением жестоких действий милиции, но зато в августе того же года, после введения польских войск в Чехословакию, иерархия никак не отозвалась на это событие, что было сочтено за молчаливое одобрение данной акции (примас С. Вышиньский даже получил, впервые за несколько лет, загранпаспорт и смог выехать в Рим на собор).
По сути дела, в польском обществе сложилось своеобразное двоевластие: политическая сфера жизни была целиком узурпирована марксистами, в то время как на местном уровне наиболее важной фигурой зачастую оказывался ксендз. Об этом с тревогой сообщали работники советских диппредставительств еще на рубеже 1950–1960-х гг. К примеру, по данным советского консульства в Кракове за один только 1958 г. в Катовицкий горсовет было направлено более 170 прошений от верующих разрешить постройку новых храмов, в Жешувский — 38, в президиум Краковского воеводского совета — около 60. Одновременно был объявлен конкурс на лучший проект главного костела в Новой Гуте, причем в этом конкурсе приняли участие десятки архитекторов[525]. Секретарь генконсульства в Гданьске передавал 12 июля 1960 г.: «Аппарат местных советов на уровне повята (района. — В. В.) и особенно громады (микрорайона. — В. В.) сплошь и рядом засорен клерикалами. Это можно проиллюстрировать примером повята Тчев в Гданьском воеводстве. В этом повяте 3 члена бюро Комитета ПОРП, председатель Фронта единства народа, председатель суда, директор речной верфи и другие руководящие работники посылают своих детей на уроки религии в школах. Председатель Президиума Народного Совета (член Демократической партии) поддерживает тесные контакты с ксендзом, помощник прокурора улаживает дела клиру и т. д. При этом нужно учесть, что Тчев является промышленным повятом. Положение в сельскохозяйственных повятах и громадах еще хуже. В громадских радах народовых (сельсоветах. — В. В.) висят кресты и распятия»[526]. Из Варшавы летом 1960 г. шла аналогичная информация: «Как правило, клерикалам до настоящего времени удается собирать на свои многочисленные торжества десятки тысяч верующих. Например, в этом году (16 июня) в Варшаве на празднике „божьего тела“ присутствовало около ста тысяч человек… Такого масштаба празднования… не знают даже во Франции, где все религиозные обряды совершаются исключительно в стенах церкви»[527]. Из Познани летом 1961 г. поступило следующее донесение: «Как выяснилось в ходе бесед с польскими товарищами, из-за широкой дискуссии в печати перед выборами в народные советы и Сейм местное руководство не пропустило на экраны Познани фильм Е. Кавалеровича „Мать Иоанна из монастыря ангелов“. Боялись, что из-за отрицательной оценки фильма общепольской и местной католической печатью его будут бойкотировать избиратели-католики, и просмотр может отразиться на исходе выборов»[528]. Спустя десять лет, т. е. в 1971 г., другой советский дипломат сообщал о своей поездке в Кошалинское воеводство: «Первая встреча была организована в Свидвине. В этом городе проходил воеводский конкурс советской песни, на который съехались представители всех поляков. Обратил на себя внимание факт, что 4 апреля, в воскресенье, в 11 часов в центре г. Свидвина одновременно проходили два мероприятия: вышеупомянутый конкурс и богослужение в костеле. Дом культуры и костел находятся на одной площади. На конкурс со всего воеводства и из г. Свидвина собралось примерно человек 200. В костеле и около него находилось несколько тысяч человек, здесь широко была развернута торговля церковными предметами и книгами, школьники бойко торговали католическими газетами и журналами. С большим вкусом и художественным талантом были оформлены перед входом в костел плакаты следующего содержания: „Папа, мама, запишите меня на занятия по религии“, „Только религия может обеспечить крепкую семью“ и т. д. Дом культуры был разукрашен красными и бело-красными флагами. У входа был прикреплен плакат: „Пусть здравствует и процветает польско-советская дружба!“. На улице были слышны звуки советской музыки. Готовились к исполнению песни о Ленине, Ульяновске и т. д. На этой площади, таким образом, мирно сосуществовали две различные идеологии, силы одной из них явно преобладали, хотя они и были представлены лишь одним кварталом небольшого города»[529]. Неудивительно, что сотрудники партийно-правительственного аппарата Польши весьма осторожно подходили к проблеме антицерковной пропаганды, что, естественно, не могло не вызвать соответствующей реакции советских дипломатических служб. Вице-консул СССР в Гданьске В. Фёдоров информировал Москву в октябре 1970 г.: «Римско-католический костел на Побережье Польши из-за снисходительности и недостаточной борьбы с ним со стороны партийных и государственных органов получил возможность не только существовать, но и бурно развиваться. А научно-атеистическая пропаганда продолжает носить на этих землях не столько наступательный, сколько оборонительный характер. Антирелигиозных статей и бесед почти не бывает в местной прессе и лекционной деятельности различных партий и организаций. Изречение К. Маркса „религия — опиум для народа“, которое В. И. Ленин неоднократно называл краеугольным камнем марксистского учения о религии, почти забыто и не упоминается даже в статье „Ленин о критике религии“, опубликованной в ежемесячнике „Политика и идеология“ № 10 за 1970 год»