енно поэтому среди подписантов не оказалось ни одного общественного деятеля. Тем не менее политический посыл Декларации и ее в равной мере антилукашенковская и антироссийская («два столетия колониального развития») направленности были очевидны.
А в конце того же года по инициативе Гедройца и при финансовой поддержке Польского Института в Минске был издан совместный номер «Культуры» и белорусского оппозиционного ежеквартальника «Фрагменты».
Таким образом, парижская «Культура» оказалась одним из центров притяжения тех, кто рассматривал Белоруссию как самостоятельную величину, равноудаленную от Польши и России. В 2000 г., уже после смерти Гедройца, белорусский писатель Сократ Янович вспоминал о времени до 1989 г.: «„Культура“ Ежи Гедройца больше всего пронзила меня уважением к белорусской проблематике, которой в то время все пренебрегали. Если я иногда признаюсь, что созреванием своего национального сознания обязан полякам, то имею в виду круг читателей парижской „Культуры“, который по большому счет начал возникать передо мной уже на излете ПНР. Я охотно поддался уговорам, начав писать в подпольную польскую прессу. Завязывались новые контакты, постепенно я выходил из провинции в мир. Это было бы невозможным без уроков „Культуры“, которые переделывали мое сознание, взламывали односторонний взгляд на поляков как на клерикалов, не высовывающих носа из своего прихода, в пользу взгляда на них как на открытых людей, готовых к встрече со мной, белорусом, не таким, как они. Я сразу попал под влияние белорусской тематики и ее восприятия как необходимой вещи в разрешении польских вопросов. Это было невероятное открытие. Я не предполагал, что белорусская окраина огромного Советского Союза может оказаться настолько важной… И вдруг эта „Культура“ с текстами, из коих следовало, что мы совсем не такие добродушные парни с голодными подтеками на щеках и довольно-таки пустыми и грубыми черепами. Этот совершенно другой подход эмиграции контрастировал с разрешенной в ПНР национальной самодеятельностью, которая не выходила, да и не могла выйти, за пределы стишков, песенок, народных танцев и крестьянских съездов»[659].
Трудно переоценить заслуги Гедройца и Мерошевского в деле преодоления взаимных предубеждений поляков, украинцев, белорусов и литовцев. Именно они примирили польское общественное мнение с послевоенными реалиями и указали ориентиры внешней политики после распада советского блока. Благодаря им польская элита вместо культивирования памяти о прошлом (как это произошло после Первой мировой войны) занялась выстраиванием взаимоотношений с Белоруссией, Украиной и Литвой на новых основаниях, учитывавших не только польские интересы, но и интересы бывших советских республик. Украинский публицист «Культуры» Б. Осадчук не сильно преувеличил, когда писал уже после смерти Е. Гедройца, что без него «польско-украинская граница сегодня могла бы быть польско-украинским Косовым со взаимным истреблением. Мы же после длинной череды конфликтов и войн, коротких периодов дружбы, получили систему, опирающуюся на согласие и сотрудничество, даже дружбу, в общих чертах напоминающую воплощение планов и договоров Пилсудского с Семёном Петлюрой. Без Гедройца, его взглядов и практической деятельности, ничего бы этого не было»[660]. Переоценить значение парижского ежемесячника в изменении сознания поляков трудно. Едва ли найдется другой столь же влиятельный центр, сумевший так четко и разумно расставить приоритеты Польши в изменившемся мире.
Круглый Стол: ожидания и действительность[661]
Заседания «Круглого Стола» в начале 1989 г. (именно так — с большой буквы — принято у поляков именовать данное событие) ознаменовали собой слом режима «народной демократии» и переход к современному устройству Польского государства, которое обычно называют Третьей Республикой (первая была поделена соседями в конце XVIII в., вторая стала жертвой Гитлера и Сталина в 1939 г.). Польское общество в целом солидарно в положительной оценке самого факта падения ПНР и избавления от советской зависимости. Казалось бы, схожее отношение должно сохраняться и к Круглому Столу.
На первый взгляд, так оно и есть. К примеру, польские учебники истории для средней школы позитивно оценивают Круглый Стол, увязывая его с перестройкой М. С. Горбачёва, которая сделала возможными переговоры власти и оппозиции в стране советского блока[662]. Согласно опросу 1999 г., большая часть респондентов (71,5 %) хорошо отозвалась о Круглом Столе. Именно Круглый Стол с результатом 45 % занял первое место в десятке важнейших событий десятилетия (на втором и третьем местах оказались вывод советских войск из страны и вступление Польши в НАТО)[663]. 20 января 2009 г. польский Сейм принял резолюцию, в котором отдавал должное «мудрости и дальнозоркости авторов тогдашних перемен»[664].
Однако всё это не помешало возникновению «черной легенды» Круглого Стола, а историк Я. Вальчак констатировал, что вокруг происходивших тогда событий теперь имеет место «заговор молчания»[665]. Деятель правого толка Р. Гертых, занимавший в 2007 г. пост министра образования, даже объявил о создании комиссии по пересмотру оценки Круглого Стола в учебниках и раскрытию «всей правды».
Чем же недовольны критики?
Начнем с того, что Круглый Стол отнюдь не мыслился его участниками как мероприятие по слому общественно-политической системы Народной Польши. Такой характер он приобрел позже, на волне выборов 4 июня 1989 г., принесших оглушительную (и неожиданную для всех) победу оппозиции. Поначалу же деятели «Солидарности» были настроены весьма осторожно. Один из лидеров гданьской оппозиции А. Халль отмечал в 2009 г.: «За два месяца Круглого Стола я не встречал никого с нашей стороны, кто верил бы в скорый переход власти к Солидарности. Мы не предвидели динамики процесса. Нашей целью являлась лишь оппозиционная деятельность на более выгодных условиях, чем раньше». Вождь «Солидарности» Л. Валенса признавался в 2008 г.: «Мы победили остатками сил»[666].
К осторожности оппозицию принуждал не только печальный опыт военного положения и советских интервенций в Венгрии и Чехословакии, но и внезапно лихая деятельность последнего коммунистического правительства во главе с М. Раковским, развернувшего в 1988–1989 гг. крупные реформы в экономической и финансовой сферах. Позднее даже такой завзятый антикоммунист, как Я. Качиньский, отдал им должное, поставив их выше знаменитого плана Бальцеровича, который трансформировал плановую экономику страны в рыночную (впрочем, стоит отметить, что Я. Качиньский вообще негативно относится к «плану Бальцеровича»)[667]. Если бы эти реформы удались, партийно-государственная номенклатура могла бы надеяться на завоевание поддержки населения. Существует мнение (разделяемое, к примеру, известным историком А. Дудеком и бывшим членом Политбюро и премьер-министром Л. Миллером), что М. Раковский пытался воплотить в жизнь китайский вариант (т. е. либерализировать экономику, сохранив незыблемыми основы политической системы). О том же самом, по словам бывшего посла Польши в СССР и России С. Чосека, ему говорил в те дни шеф КГБ В. А. Крючков. Однако сам Раковский, а также бывший первый секретарь ЦК ПОРП В. Ярузельский и его ближайший сотрудник, бывший министр внутренних дел Ч. Кищак, отвергают это предположение[668].
К чему стремилась власть, предлагая оппозиции сесть за стол переговоров? В тяжелых экономических условиях, памятуя о массовом антисистемном движении 1980–1981 гг., режим пытался обезоружить «Солидарность», встроив ее умеренную часть в общественно-политическую структуру ПНР. На это ясно указывают Ярузельский и Кищак, а со стороны оппозиции ту же мысль высказывают первый оппозиционный премьер-министр Т. Мазовецкий и руководитель экспертной группы «Солидарности» А. Велёвейский[669]. Неслучайно уже во время заседаний Круглого Стола член ЦК, председатель Комитета партийной работы З. Чажастый заявил на совещании Секретариата ЦК и руководства проправительственной профсоюзной организации: «В нынешней политической ситуации свободные выборы — это падение системы»[670]. Лишь много позднее, уже в новой Польше, ряд прежних партийцев (в частности, А. Квасьневский и Л. Миллер) создали миф, будто целью заседаний Круглого Стола с самого начала была передача власти оппозиции. Эти деятели таким образом стремятся изобразить себя такими же творцами Третьей Республики, как Валенса или Мазовецкий. Но бывший советник Квасьневского А. Гдуля четко выразился по этому поводу: «Мы пытались исправить ПНР, а [вместо этого] создали Третью Республику»[671].
Словосочетание «круглый стол» ввел в обиход В. Ярузельский на VII пленуме ЦК в июне 1988 г. Но первым, кто выступил с идеей переговоров власти и оппозиции, был не он, а диссидент А. Михник, который еще в 1985 г. в «тамиздатовской» публицистике обратил внимание на пакт Монклоа, ставший началом перехода постфранкистской Испании к демократии. Весьма вероятно, что мысль об организации Круглого Стола была подхвачена теми представителями правящей элиты Польши, которые по роду деятельности знакомились с работами Михника — упоминавшимся уже С. Чосеком, руководителем Службы разведки и контрразведки МВД В. Пожогой или пресс-секретарем правительства Ярузельского Е. Урбаном[672]