.
Но и после принятия принципиального решения о начале переговоров, даже после установления даты начала этих переговоров, власть рассматривала варианты введения нового военного положения либо разрыва переговоров при сохранении видимости интереса к ним. Команда Ярузельского готовила поле боя, морально давя на оппозицию: подчиняясь подробным инструкциям первого секретаря, пресса обрушила шквал атак на «Солидарность», а правительство 1 ноября 1988 г. закрыло Гданьскую верфь. Кроме того, Ярузельский всячески стремился показать оппозиции, будто она не располагает большой общественной поддержкой, и что в стране и в партии есть множество противников переговоров. Для этой цели, подчиняясь прямому указанию Ярузельского, в ноябре 1988 г. было срежиссировано совещание рабочего актива, на котором многие выступавшие требовали от властей жестких мер против оппозиции, а Академия общественных наук при ЦК ПОРП представила отчет о социологическом опросе, согласно которому большая часть местных партийных руководителей и сотрудников среднего звена партаппарата были приверженцами «тоталитарных методов управления». На X пленуме ЦК (20–21 декабря 1988 — 16–18 января 1989 г.) был разыгран целый спектакль, в ходе которого верх поначалу брали противники переговоров, и лишь после единодушной угрозы Ярузельского, Кищака, Раковского и министра обороны Ф. Сивицкого уйти в отставку пленум поддержал решение созвать круглый стол. При этом умалчивалось, что согласно тому же ноябрьскому опросу более 80 % членов ПОРП и почти 90 % сотрудников государственной администрации поддержали переговоры с оппозицией. Присутствовавший на X пленуме В. Пожога позднее говорил, что консерваторы находились в явном меньшинстве, а потому угроза Ярузельского и его окружения подать в отставку была пустым жестом. «У реформаторов не было лидера, у консерваторов — шансов. Должны были победить центристы»[673].
Бывший член высшего партийного руководства В. Сокорский, уже пребывая на пенсии и наблюдая со стороны за этими событиями, так обрисовал состояние Ярузельского: «В наших глазах это был человек, чей несомненный ум был парализован страхом, лояльностью к большому соседу, обидами, одиночеством и недоверием к оппозиции»[674].
На что рассчитывала оппозиция, соглашаясь сесть за стол переговоров? «Солидарность» и ее руководство в то время пребывали в кризисе. Профсоюз был надломлен военным положением и последовавшими за ним репрессиями, среди лидеров не утихали яростные споры о тактике действий, приводившие к расколам. Часть лидеров требовала вернуться к организационным схемам 1980–1981 гг. и восстановить те власти, что были избраны на первом съезде «Солидарности» осенью 1981 г. Валенса и его советники находили это неуместным в новой обстановке.
К концу 1980-х гг. почти вся верхушка «Солидарности» уже не поддерживала ту программу и те лозунги, что выдвигались перед введением военного положения в декабре 1981 г. Из всей интеллектуальной элиты независимого профсоюза лишь двое (экономист Р. Бугай и историк К. Модзелевский) продолжали держаться концепции «самоуправляемой Польши», объявленной на первом съезде осенью 1981 г. Остальные уже считали ее утопией[675]. А. Михник позднее говорил, что после 1981 г. смотрел на рабочих лишь как на таран, необходимый, чтобы заставить власти идти на уступки. Для Я. Качиньского уже в 1981 г. «Солидарность» не была силой, пригодной для строительства демократии. Д. Туск на рубеже 1988–1989 гг. назвал ее «прекрасным воспоминанием» и опасался победы «социалистической» программы «Солидарности». Диссидентка и социолог Я. Станишкис в 1989 г. открыто отвергла «рабочий фундаментализм»[676]. При таком подходе понятно, что раздираемое конфликтами руководство оппозиции не было уверено в общественной поддержке. И социологические опросы 1988 г., казалось бы, утверждали вожаков в той мысли. Согласно им, например, такие известные фигуры оппозиции, как Я. Куронь и А. Михник, вызывали у населения намного более сильное раздражение, чем даже представители властей[677].
В силу вышесказанного возглавляемая Л. Валенсой часть оппозиции не претендовала на всю полноту власти, более того, отказывалась от нее, поскольку не имела готовых кадров, способных справиться с грузом ответственности. Главный редактор печатного органа «Солидарности» «Тыгодник Мазовше» Т. Мазовецкий бросил по этому поводу известную фразу: «Исправить положение должны те, кто довел страну до такого состояния».
Ближайший советник Валенсы, историк и будущий министр иностранных дел Б. Геремек в начале 1989 г. перечислил требования оппозиции к власти: реформа судопроизводства и права (прежде всего — реальная независимость судов), свобода собраний и местных выборов, демократизация СМИ[678]. Экономическая программа оппозиции также была весьма умеренна и совсем не походила на тот план шоковой терапии, который потом воплотило правительство Мазовецкого[679]. В целом преобладающая часть руководства «Солидарности» удовлетворялась реформированным социализмом с частной собственностью и большей областью гражданских свобод, гарантированных легализацией профсоюза. «Демократия» связывалась главным образом с местным самоуправлением[680]. Такая осторожность вызывала гнев непримиримых, которых не допустили к заседаниям (членов Конфедерации независимой Польши, «Борющейся Солидарности», Независимого объединения студентов и др.). Они были раздражены уже самим фактом переговоров с властью, которую, по их мнению, следовало просто свергнуть и судить как преступную. В ответ на эти призывы Я. Куронь заявил в интервью одному из оппозиционных изданий: «Разные люди упрекают нас: вы поддерживаете власть, а ведь лучше немного подождать и выйти на волне забастовок, демонстраций, как бы — во главе вооруженного народа. Я не говорю о том, можем ли мы выиграть. Предположим, такая возможность существует. Это старая сказка: люди связывают с революцией свои надежды, а они не исполняются. И всегда наступает кризис, ненависть, первых революционеров сметают следующие, пока кто-нибудь из них не использует силу против народа… Возможно, другого пути нет. Но наша обязанность — испытать средство, когда всё общество будет организовываться, и изменять порядки постепенно. Задачей политиков является делать всё, чтобы переворот заменить процессом… То, что происходит в Польше — и происходит с согласия Горбачёва — это решающий эксперимент для лагеря. Перед Горбачёвым в Литве, Латвии, Эстонии, в Армении, в самой России стоит та же самая проблема: можно ли прийти к соглашению с представителями тоталитарной власти»[681]. По мнению же диссидента правого толка Л. Дорна (впоследствии — министра внутренних дел), диссиденты вроде Михника и Куроня в силу своего еврейского происхождения очень опасались разгула польского национализма. Дорн следующим образом обрисовал их мышление: «Ну хорошо, сначала повесят Ярузелького и Кищака, а потом на аллее Друзей нам устроят что-то вроде келецкого погрома»[682].
Переговоры за Круглым Столом собрали 57 участников (примерно поровну со стороны властей и оппозиции плюс три представителя епископата, игравшие роль посредников). Они проходили в центре Варшавы, в бывшем дворце наместника Царства Польского (ныне там располагается резиденция президента) с 6 февраля по 5 апреля 1989 г. В ходе драматичных переговоров был выработан следующий компромисс: восстанавливался Сенат как высшая палата польского парламента (его члены избирались в ходе свободных выборов); на 4 июня назначались частично свободные выборы в нижнюю палату парламента — Сейм (65 % мест изначально гарантировалось ПОРП и его союзникам, за остальные места оппозиция могла бороться с властью); восстанавливался пост президента, избираемого обеими палатами парламента на 6 лет; разрешалось регистрировать независимые от партии организации (прежде всего — саму «Солидарность»); оппозиция получала легальный доступ к СМИ (специально к выборам была создана «Газета выборча» во главе с А. Михником, существующая по сей день); расширялись компетенции Конституционного трибунала и уполномоченного по правам человека.
Понятна умеренность требований оппозиции за Круглым Столом. Но даже и такие уступки, вырванные у правящей элиты, представлялись оппозиционерам подарком небес. Михник позднее говорил, что почувствовал в тот момент, будто ухватил за ноги Господа Бога[683]. В целом можно сказать, что тогда выработали формулу переходного периода, который должен был продлиться 4–6 лет, т. е. до конца гипотетического президентского срока Ярузельского[684].
Население по-прежнему пребывало в скептицизме. В апреле 1989 г. респонденты рассматривали Круглый Стол как очень важное событие, но при этом 65,3 % из них не верило, что он будет способствовать реальному влиянию масс на власти, а 44 % совсем не считало, будто он стал преддверием слома системы[685].
Выборы 4 июня 1989 г. всё перевернули. По результатам первого тура оппозиция сразу получила 160 из 161 места в Сейме, на которое могла претендовать, и 92 из 100 мест в Сенате. Во втором туре, прошедшем 18 июня, оппозиция получила еще 7 сенаторских мест и последнее из разыгранных в свободных выборах место в Сейме. Таким образом, выборы показали полную утрату партией поддержки со стороны общественно активной части народа (в первом туре на участки явилось около 62 % избирателей, во втором — около 25 %). Вне парламента — впервые — оказался целый ряд представителей правящей элиты. Теперь уже речь шла не о сохранении прежней системы, а о путях ее замены. Здесь свое слово сказал Запад. Политики призывали оппозицию к умеренности, боясь, как бы поспешный выход Польши из советского блока не привел к падению М. С. Горбачёва в СССР и к свертыванию перестройки. К примеру, президент США Д. Буш-старший во время визита в Польшу поддержал кандидатуру В. Ярузельского на президентский пост. О том же самом вспоминал позднее многолетний секретарь ЦК А. Верблян, рассказывая, как во время его пребывания в Москве летом 1989 г. ему довелось встретиться с американским аналитиком А. Гореликом из стратегического исследовательского центра Рэнд Корпорейшн. Горелик уверял Вербляна, что США будут противиться неконтролируемому процессу перемен в странах советского блока, боясь за судьбу Горбачёва и перестройки