— Вон МиГи стоят, — указал Богданов. — Матвей полетит на тридцать четвертом, видите красные бортовые номера?
— Надо же, и самолеты в камуфляже! — дивилась Аня. — На авиапоказах они ярко раскрашены.
— Так ведь у нас строевые самолеты, они не для показов, а для выполнения задач боевой подготовки. Хотя, когда-нибудь, если вы не потеряете интерес к военной технике, мы с Матвеем предоставим вам возможность понаблюдать ближний маневренный бой с имитацией атак.
— Да, прошу вас, предоставьте мне такую возможность… Какие красивые! Чистые линии, изящные обводы, стремление ввысь даже в статике. Боевой самолет, а выглядит как прекрасная птица!.. Вижу тридцать четвертый! Вон тот, последний в ряду.
— Нельзя, Анечка, нельзя говорить «последний». Летчики говорят «крайний».
— Ой, типун мне на язык, надо плюнуть три раза через плечо… А эти домики на травке для чего?
— Это стартовый командный пункт, там же лётный домик, где лётчики отдыхают между полётами и готовятся к очередному вылету.
— Мама, космонавт! — дернул Аню за одежду Тёмка.
— Какой космонавт, дурашка, это Матвей. — Сережа повернулся к брату.
Тот приближался к ним в полном лётном снаряжении, в противоперегрузочном костюме, защитном шлеме, оснащенный какими-то непонятными атрибутами.
— Ну, как вам наши самолеты? — сказал он, подходя к зрителям.
— Нет слов! — воскликнула Аня. — Надо обязательно снять тебя в кабине. Я закажу огромный фотопортрет и повешу дома на стене.
— Это все, чего я заслуживаю? — полушутя спросил Матвей.
Аня смешалась. Он повернулся и пошел к самолету. Взбежал по лесенке в кабину.
— Пройдемте на КДП, — предложил Богданов. — Не обижайтесь, Анечка, но летчики очень суеверный народ: женщина на старте — дурная примета. Например, вы не увидите бортового номера 13, полеты по понедельникам не планируются, фотографировать летчика и самолет перед стартом нельзя, даже летный комбинезон должен быть надеванным, ну и многое другое.
— Надо же, какие страсти. Постараюсь все запомнить.
Теперь они наблюдали за Матвеем с вышки командно-диспетчерского пункта.
Техники еще делали что-то у истребителя, но вот стремянку унесли, опустился прозрачный колпак фонаря, убрали тормозные колодки. Летчик запустил двигатели, сизый дымок заструился из сопел, воздух призрачно подернулся, потек вдоль корпуса под крылья, между стойками шасси, и скоро самолет тронулся со стоянки по рулежной дорожке. Пилота хорошо было видно в кабине — белый шлем, верхнюю часть лица скрыла темная полусфера, ниже — кислородная маска со шлангом, на плечах — привязные ремни подвесной системы; проруливая мимо, он посмотрел вверх и коротко махнул рукой в черной перчатке.
Тёмка взвизгнул и запрыгал на месте. Сережа скованно помахал в ответ. Невозможно было описать выражение, с которым он следил за братом. Волны страха, неприятия, гордости и восторга пробегали по его лицу. Он, без сомнения, переживал мощный прилив противоречивых чувств, и это тревожило Аню.
Самолет начал разбег по взлетно-посадочной полосе, нос его поднялся — и МиГ взмыл в небеса.
— Вот так — взлет на полном форсаже и сразу петля, — сказал Богданов. — Матвей сильнейший пилотажник, подготовленный летчик, имеет более трех тысяч самостоятельных полётов, из них львиную долю при минимуме погоды и ночью, пуски управляемых ракет, перехваты за облаками, уверенно действует на крайних режимах с выходом на большие углы атаки… Объясню, все сейчас объясню, — засмеялся он, увидев, как Аня захлопала глазами… — Четыре бочки за шесть секунд… — последовали комментарии. — Горка…Пикирование…Колокол выполняет очень чисто, курс ввода, курс вывода — без сучка, без задоринки… Вертикаль со спины… молодчина!
.
Аня вернулась домой, значительно обогащенная познаниями в высшем пилотаже. Теперь она могла отличить вертикаль от горки, знала, что такое бочка, вираж, боевой разворот, колокол и петля Нестерова. Роль комментатора охотно взял на себя Богданов. Сережа героически выстоял положенный промежуток времени, пока его брат носился в небе и выделывал немыслимые выкрутасы своим самолетом. Аня и Богданов, бывший в курсе проблем семьи Иртеньевых, несколько раз порывались увести паренька домой, но тот отказался, хотя был взвинчен до предела. Аня, наблюдая за полетом с истинным наслаждением, все же облегченно вздохнула, когда МиГ пошел на снижение и мягко коснулся колесами бетона. Сережа сфотографировал Матвея в кабине, потом уже на земле у самолета. Матвей послушно позировал, по просьбе брата опустил на глаза черный светофильтр защитного шлема — осталась видна одна улыбка.
— Первый раз Сережа фотографирует меня на лётном поле — уже прогресс. Ты, Анечка, благотворно на него влияешь, — сказал он.
По приезде домой Аня настояла, чтобы Сережа лег поспать, настолько он был измотан.
— Нет, это никуда не годится, — сказала она отцу, выйдя из спальни. — В конце концов у него будет нервный срыв. Я даже не знаю, стоит ли печатать фотографии, сделанные на аэродроме.
— Скажи лучше, когда ты нас навестишь в следующий раз.
— Пап, я буду звонить, мы договоримся. Посмотрим, как адаптируется у меня Сережа, как скоро он сам захочет с вами повидаться. Пока что у меня голова идет кругом.
Позвонил Виктор. Он звонил каждый день, Аня сообщала, что все хорошо, скупо перечисляла события дня, не вдаваясь в подробности, но сейчас решила, что настала пора обрисовать ситуацию. Она вышла в сад, чтобы не объясняться с мужем при отце.
— Витя, мне надо сказать тебе кое-что…
— Я весь внимание, мой цветочек.
— Я приеду не одна.
— Пожалуйста, Анечка. Хочешь привезти папу в гости?
— Нет, брата… Сережу, но не погостить. Я хочу, чтобы Сережа жил у нас.
— Постой, постой, то есть как это? Я не ослышался? Ты хочешь, чтобы твой брат жил у нас постоянно?
— Да! — с нажимом сказала Аня. — Так надо. Ты что-то имеешь против?
— Нет-нет, упаси бог! Безусловно, пусть приезжает, просто для меня это несколько неожиданно… Я имею в виду, удобно ли будет ему в чужом доме… сверх того, согласись, у него проблемный возраст, я бы на твоем месте действовал с большей осторожностью… — Аня каменно молчала. — Впрочем, тебе, разумеется, видней. Это всего лишь мысли вслух. Когда вас ждать?
— Рассчитываю быть дома к шести. Витя, пусть Юля приготовит что-нибудь вкусное, посоветуйтесь, составьте меню, фруктов и соков побольше — разных. Хотя постой, я тебе перезвоню.
Аня хватилась, что не имеет ни малейшего понятия о том, что любит Сережа.
Пробел мог восполнить папа, но внимание Ани отвлекли три новых персонажа, возникших у калитки: премиленькая девушка, тонюсенькая, невесомая, с нежным овальным личиком и большими голубыми глазами, и двое юношей.
— Здравствуйте, — вежливо сказал один из них. Он был небольшого роста, тщедушный, в очках. — Сережа дома?
— Дома, только он спит. Да вы проходите, если что-то важное, я могу его разбудить, — взволновалась Аня: как знать, вдруг Сережа рассердится, узнав, что его друзья ушли ни с чем.
— Вы позволите, мы подождем в беседке, пока он проснется? — спросила девушка.
— Ради бога, только зачем же в беседке? В саду довольно прохладно. Проходите в дом, прошу вас. Я сестра Сережи — Анна, будем знакомы, — Аня протянула руку девушке.
— Даша, — сделала ответный жест девушка и, к изумлению Ани, присела в книксен. — А это Юрий и Павел.
— Честь имею! — Учтивый кивок, и Юрий приложился к Аниной ручке, только что каблуками не щелкнул. Ту же процедуру в точности повторил Павел, который, в отличие от товарища, был выше среднего роста и представлял собой тип пышущего здоровьем юноши с ровным румянцем во всю щеку.
Молодые люди важно прошествовали за Аней в гостиную и чинно расселись на стульях.
— Чай, кофе? — осведомилась Анна с видом хозяйки светского салона.
— Кофе, если вас не затруднит, — за всех с любезнейшей улыбкой ответствовал Юрий.
— Ах, полноте, приготовлю сию секунду! — заверила Анна и, грациозно развернувшись, уплыла на кухню.
Семен Павлович сидел за кухонным столом, вооружившись тряпкой, солью и никуда не годными чистящими порошками, столь усердно рекламируемыми по телевидению, и пытался соскрести черный налет с кастрюль.
— Пап, брось это пустое занятие. В следующий раз я привезу вам набор кастрюль и сковородок с тефлоновым покрытием. Не чисти это старье, потом просто выбросишь.
— Анечка, ты с подарками поскромнее, а то Матвей на дыбы встанет, он, может, виду не показывает, но в любом случае, это задевает его мужское самолюбие.
— Так растолкуй ему, что я имею право и даже обязана помогать своему отцу. Вот еще! Ему же будет легче готовить…Пап, как это он все успевает, мастерит что-то, ходит за покупками, готовит еду, причем прекрасно, потом идет на службу, которую иначе как тяжелой и опасной не назовешь?
— Закалка, доча, так воспитало его военное летное училище, и так он сам себя воспитал. Парень — кремень, что ж ты хочешь, таким и должен быть летчик. Нервным и слабым путь в небо заказан. Ему бы жену хорошую, добрую, хозяйственную…
— Ясно, ясно, мечта всех мужчин — скромная, добрая, хозяйственная, любящая, верная… Пап, вы сами-то, мужики, таких ли женщин любите? Да если бы я ходила по пятам за мужем и с телячьим восторгом смотрела ему в рот, ловила каждое его слово, была бы покладистым безликим существом, он бросил бы меня через месяц, в лучшем случае через два.
— Возможно, не берусь с тобой спорить, но прими во внимание, что мы говорим с тобой о летчике-истребителе. Подумай, ведь Матвею всего двадцать семь. Бог ты мой, двадцать семь! Он сейчас — средоточие пылких чувств, страстей, желаний и уязвим не менее чем Сережа, просто умеет владеть собой. Порой я отлично вижу, как он сдерживается, как желваки играют у него на щеках — невзгод на земле у всех хватает, а ведь таких профессионалов, как он, Богданов — всех «пленников небес», как называет их Сережа, надо беречь, и если близкие не позаботятся о них в первую очередь, то