[1]. А Вадим Сергеевич Потылицын, «рыцарь плаща и кинжала», не может жить, не ввязавшись в какую-нибудь авантюру, а иначе сидел бы себе тихонечко в Норвегии или в Финляндии, ловил форель, а не вернулся бы в Россию искать себе приключений на важное место.
У входа в вагон с довольно высокими ступенями я остановился, задумавшись – а как следует поступать по правилам хорошего тона? Вроде, положено пропускать женщину вперед, но здесь довольно приличная высота, и возникнет весьма скользкий момент. Нет, насколько помню, из правил есть исключения – мужчина первым должен выходить из лифта, чтобы помочь даме, и из машины. А вот ручку Татьяне Михайловне целовать не стану. Во-первых, она еще девушка (пусть и формально), во-вторых, моя подчиненная, а в-третьих, лобзанье руки у женщины – есть буржуазные предрассудки.
Между тем Татьяна хмыкнула, оглядела меня с головы до ног и заявила:
– Вам бы, товарищ Аксенов, костюм следовало вначале погладить, а уже потом на свидание торопиться.
– Почему на свидание? – возмутился я. Возможно, чуть-чуть ненатурально, потому что Татьяна пропустила мой возглас мимо ушей и задала новый вопрос.
– А правда, что вашей даме сорок лет, и она дочь графа Комаровского?
Мне бы сказать, что это не так, и что собираюсь в Коминтерн по сугубо важным и служебным делам, но этой девушке я отчего-то соврать не смог. Правда предварительно огляделся по сторонам – не слышит ли кто? Узрев в тамбуре караульного, махнул ему рукой – мол, сгинь с глаз моих, а потом собрался с духом.
– Правда, – согласился я, но уточнил. – Только лет ей не сорок, а тридцать семь. Но ее папа уже не граф, а эмигрант.
– П-а-а-думаешь! – протянула Татьяна. – Мой предок штурманом у самого Петра Великого служил и вместе с государем шведские фрегаты на Неве брал! Вот.
– Танюш, а мои предки вообще крестьяне, и мне все равно, кем они были, – сообщил я.
– Крепостными? – поинтересовалась Татьяна.
Вот уж чего не знаю, того не знаю. В Череповецкой уезде встречались и крепостные крестьяне, и монастырские, и государственные. А деревня Аксеново, откуда родом мой Вовка? Я только пожал плечами.
– Знаю только, что они из староверов. Да и какая разница? Вон, у адмирала Макарова дед точно крепостным был.
– Вице-адмирала, – механически поправила меня девушка.
Вот что значит дочь кавторанга. А начни разговор, выяснится, что ее папенька вместе с Макаровым служил и на «Петропавловске» чудом уцелел.
– Ладно, Владимир Иванович, – насмешливо посмотрела на меня Татьяна Михайловна. – Вижу, вы с ноги на ногу переминаетесь, словно куда-то спешите. (Я догадался, что Таня хотела сказать «в гальюн», но не сказала. А ведь с нее бы сталось!) Отправляйтесь-ка на свидание к свой графине, а я вас пока подожду.
– В каком смысле, подожду? – не понял я.
– В том смысле, что вы решить должны: с ней остаетесь или со мной, вот и все.
Ну ни хрена себе! Мне уже и условия ставят. А я-то дурак решил, что у нас свободные отношения. Ага, как же.
– Сколько вам времени понадобится? Месяца хватит? Или два?
Я обалдело хлопал глазами, пытаясь понять – всерьез это она или шутит? Но похоже, что не шутила.
– Ладно, даю вам три месяца, – махнула рукой Татьяна, словно купец, решивший-таки заключить сделку. – Три месяца подожду, а там решайте – с графиней останетесь или со мной.
Не дожидаясь, чтобы кавалер поднялся наверх и предложил руку, Татьяна слегка придержала подол, а потом взлетела по лестнице вверх с ловкостью бывалого матроса.
От Каланчевской площади до Моховой, где на углу почти напротив Александровского сада обитал Коминтерн, пешим ходом около часа. Стало быть, у меня хватит времени, чтобы осмыслить ультиматум, предъявленный Татьяной, но разговор с дочкой кавторанга вылетел из головы минут через пять. Ладно, не через пять, через десять. И думал не о последствиях – пристрелит она меня из своего револьвера сорок четвертого калибра или сама пустится во все тяжкие – так это уж, как пойдет. Больше интересовало – откуда она узнала про дочь графа Комаровского и про ее возраст? Впрочем, я из этого секрета не делал, а источником информации могла стать Анька Спешилова, узнавшая о моих сердечных переживаниях от мужа. Да и сама Анна могла видеть нас вместе. Москва, в сущности, одна большая деревня даже в двадцатом году двадцать первого века, а что говорить о двадцатом?
Но остальное время думал о предстоящей встрече с Наташей и о том, как же я нехорошо поступил, изменив своей любимой женщине. Утешал себя тем, что мы с ней пока не муж с женой, а вот если бы были официально женаты (хоть в ЗАГСЕ, а хоть в храме), тут уж другое дело. М-да, а я сам-то в это верю? Пожалуй, не очень. Мало быть мужем и женой, надо и видеться почаще.
Тем временем, ноги привели меня к зданию Коминтерна. Уже не в первый раз подумал, что выбор места здесь не самый удачный – все иностранные коммунисты, входившие внутрь, на виду.
У ворот Александровского сада расположился какой-то пожилой книжник, разложивший на опрятной рогоже старые книги. Как я ни спешил, но пройти мимо не смог. Так. Ключевский, Карамзин, Устрялов. Несколько сборников Баратынского и Фета и два тома из собрания сочинений Пушкина. Эх, когда же у меня будет постоянное место жительства, где можно устроить библиотеку? Но на одном из трудов Карамзина я узрел интересную брошюрку. Батюшки-святы! Так это же первоиздание «Пригожая повариха» Михаила Чулкова. Едва ли не первое эротическое издание в России. Места много не займет, а книжечка редкая.
Но только я уцепил приглянувшуюся книгу, как меня попытался отпихнуть в сторону какой-то усатый толстомордый дядька со слегка выпученными глазами, от которого изрядно попахивало самогонкой и несвежими портянками.
– Ну-ка парнек, дай сюды! – потребовал дядька, протянув руку за книгой.
– С какой стати? – хмыкнул я, поворачиваясь к книжнику.
– Сюда подай, я кому сказал!
Я внимательно посмотрел на «поддатого» ценителя редких книг. Если бы не военная форма, можно бы принять его за обнаглевшего извозчика.
– Товарищ, эту книгу я первый взял, значит, она моя, – сообщил я.
Если честно, то будь гражданин повежливее, я уступил бы ему книгу. Похоже, он из породы библиофилов. Но коли хамит, то шиш ему, а не «Пригожая повариха».
– Ну ладно… – злобно прошипел дядька.
Я уж было подумал, что гражданин сейчас ринется в драку, но тот лишь злобно зыркнул на меня выпученными глазами и куда-то побежал.
С книжником мы сторговались на двухстах рублях. Подозреваю, что дед хотел бы получить больше, но после случившегося инцидента старичок заторопился и принялся собирать книги.
Я еще не успел отойти, как меня окликнули:
– Гражданин, стоять!
Ко мне приближался толстомордый библиофил, а с ним два милиционера с винтовками. Повернувшись к стражам правопорядка, я улыбнулся:
– Слушаю вас внимательно.
– Ваши документы, гражданин, – строго потребовал от меня один из милиционеров, а толстомордый, радостно улыбался, потирая ладошки.
– А вас не учили, что вначале нужно представляться самим?
– Гражданин, ваши документы, – упрямо твердил милиционер.
Вполне возможно, что в стране, где каждый второй одет в военную форму, гражданин в штатском не производил должного впечатления. Потому я не стал пререкаться, а просто вытащил из внутреннего кармана удостоверение. Раскрыв, продемонстрировал его сотрудникам милиции.
Как всегда, произошла мгновенная метаморфоза. Вот только что это были важные и строгие служители закона, а теперь напоминали шкодливых школьников.
– Товарищ особоуполномоченный, прощения просим, – сразу же заюлили сотрудники. – Не признали вас без формы-то.
Хотел провести содержательную беседу, но вспомнив, что в ближайшее время у меня есть более важная вещь, нежели воспитание нерадивых милиционеров, сказал:
– В следующий раз отправлю вас под арест. А теперь – шагом марш отсюда!
Милиционеры, довольные, что их отпустили, быстро ушли, но толстомордый сдаваться не собирался.
– А мне плевать, что ты особый и уполномоченный. Да ты знаешь, кто я такой? – выкатил рачьи глаза незнакомец. – Да я самый великий поэт Советской России! Да я с самим Троцким водку хлебал, а у товарища Бухарина чай пил. Да ты знаешь, что я с тобой могу сделать?
Самое интересное, что я понял, кто стоит передо мной. Свернув в трубочку книжку и спрятав ее в карман, ухватил толстомордого за плечо, развернул его лицом к Итальянскому гроту, доверительно прошептал прямо в ухо:
– Клоун ты из погорелого цирка, а не поэт. – Толстомордый попытался дернуться, пришлось немножко сжать пальцы, и он притих. – Я тебе сейчас пинков надаю, и никто тебя не спасет – ни Троцкий, ни Бухарин. А когда узнают, что поэта Всея Руси отпинали, смеяться станут, и все.
Пинать, разумеется, я его не стал, но дал тычка в спину, чтобы прочувствовал, что следует вести себя с незнакомыми людьми более вежливо. Надеюсь, урок пойдет на пользу. Хотя, этому гражданину (но не поэту!), никакие уроки не помогут.
Настроение уже подпортилось. И встреча с Наташей оказалась совсем не такой, как я ее себе представлял. К тому же в ее кабинет то и дело заглядывал народ, что-то спрашивал, с любопытством смотрел на ответственного сотрудника Коминтерна и довольно-таки молодого мужчину в непривычном для этого времени штатском костюме. Все, что мы смогли себе позволить – это поцеловать друг друга.
– Вечером увидимся? – поинтересовался я.
Наталья Андреевна лишь кивнула. Что ж, уже хорошо. Но, елки-палки, оказывается, забыл переложить письмо Полины из гимнастерки в пиджак. Спрашивается, как я теперь стану отчитываться? Впрочем, Наташа такой человек, что поверит и на слово. Я бы ей поверил.
– Без бороды тебе лучше, – сказала Наталья. Вздохнув, добавила: – Моложе выглядишь. И костюм хорош, по парижской моде.
Парижская мода, подозреваю, ушла вперед года на два-три, но кто в России сумеет угнаться за этой переменчивой особой?