— Ищи, Крошка, ищи! Пошли, милые!
И собаки пошли! Крошка, черно-белая сучка, брала след первая и уверенно шла по нему. Помогал ей грязно-серый Пик, зигзагами обегая ответвления тропы. Люди с трудом за ними поспевали. Следы вели вверх по реке, по лесу недалеко от берега. Беглецы, вероятно, боялись заблудиться в тайге, предпочитали держаться реки, которая могла их довести до самого Тайшета. Собаки неутомимо шли по следу и остановились только на берегу притока, впадающего в Пойму. Это была довольно широкая речка, глубокая, мутная от водоворотов. С маху ее не перейдешь, надо было вязать плот или подняться выше по реке в поисках брода. Следы показывали, что беглецы выбрали этот последний вариант и пошли вверх по речке Болотной. По обоим ее берегам километрами тянулись заросшие кустарниками болотные топи. Собаки тяжело дышали от усталости, слепли от мошкары, выедающей им глаза, но ведомые охотничьим инстинктом продолжали идти по следу. Близился полдень, на болотах было жарко и парно. Федосей счел, что пора дать собакам отдохнуть, а самим обсудить ситуацию. Подозвал собак, вытер им налитые кровью, облепленные мошкарой глаза, бросил по куску сушеной лосятины. Вьючные лошади обмахивались хвостами, терлись мордами о стволы, тянулись к воде. Люди присели в тени. Молчали. Ждали, что скажет Федосей. Он тоже заговорил не сразу.
— Слишком поздно. Третий день пошел. Что-то мне кажется, они этих мест не знают. Не должны они тут проходить. Нет тут никакой дороги. Идет в верховье Болотной, а там непроходимые топи, разве что птица пролетит. Но они идут. Ну и мы пойдем. Но лошадей надо тут оставить, дальше им не пройти.
Вверх по Болотной они пробирались осторожно, держа ружья наготове. С каждым километром углублялись во все более угрюмую болотистую низину, поросшую хилым кустарником. Несмотря на солнечный день, становилось темно от туч атакующей беспощадно мошки. А на Болотной все еще не было места, пригодного для переправы. Попадались следы остановки беглецов — то ли они здесь отдыхали, то ли пытались искать брод. Собаки вели вверх по реке, до кромки настоящей трясины, а переправы на другой берег все еще не было. Здесь собаки стали терять след, нервно повизгивали и неуверенно бегали то к берегу, бросаясь к воде, то опять рвались в сторону болот. Федосей долго и тщательно изучал следы. Неуверенно развел руками:
— Или здесь переправились, или полезли в болото. Следы есть и там, и там. Потому и собаки не уверены. Надо проверить на том берегу.
Седых сбросил одежду и поплыл на другой берег. Крошка по команде Федосея поплыла за ним. К воде с той стороны спускалась достаточно широкая полоса ила, чтобы человек оставил на ней четкие следы. Но следов не было. Собака тоже ничего не унюхала. Вывод мог быть только один: бандиты выбрали путь через топи. Темнело. Преследователи сделали остановку на ночь.
С рассветом трое отправились на болото: Федосей, Савчук и Седых. Перепрыгивали с шаткой кочки на кочку, продирались сквозь замшелый кустарник. Собакам все труднее было отыскивать след, они исчезали в высокой мокрой траве, едва не проваливаясь на зеленом травянистом покрове бездонной трясины. Было ясно, что беглецы неуверенно метались из стороны в сторону, шестом проверяли болото перед собой. Федосей остановился над черным окном воды в одной из таких топей.
— До этого места шли вдвоем, дальше пошел только один. Второй…
— Утонул?
Федосей ткнул длинной жердью в коричнево-зеленую трясину. Жердь ушла в бездну, болото зловеще булькало огромными воздушными пузырями. Черная жижа смердела тухлятиной.
— Соскользнул с кочки. Засосало, наверное. — Собаки остервенело лаяли над топью. — Они это чуют… Но второй пошел дальше, на свою смерть идет.
— Ну и черт с ним! — Седых сплюнул мошку и утер потное лицо.
Савчук, не зная, что предпринять, размышлял вслух:
— А если не утонул? А если винтовка у него, и он прорвется все-таки к людям, он такого может натворить, что ой-ой-ой!
— Ну что ты за человек! — Седых еще раз плюнул в болото, оперся о шест и перескочил на кочку с четкими следами. Савчук прыгнул за ним. А потом и Федосей с собаками.
Долго идти не пришлось. Залаяли собаки. Они остановились. Савчук передернул затвор. В десятке метров от них виднелась топь, покрытая зеленым травянистым ковром. Кто не знал этих мест, мог принять ее за лужайку. Над зеленью густо роилась мошка. Приблизившись по кочкам, насколько было можно, они увидели посреди мнимой лужайки человека. С винтовкой за спиной, до подмышек засосанный болотом, он висел на длинной, брошенной поперек топи жерди. Это она удерживала его на поверхности бездонной трясины. Человек был мертв. Мошка обгрызала его до костей. Бритая наголо голова пугала пустыми глазницами. Вонь разлагающегося тела смешивалась с тяжелым духом болотной топи.
Комендант Савин собрал людей перед комендатурой. В руке держал заляпанную грязью винтовку. Рядом с ним стояли Савчук, Седых и Федосеев со своими собаками. Не успели ни отдохнуть, ни даже смыть с себя болотную грязь. Сташек Долина дергал отца за рукав:
— Папа, это тот седой дедушка с бородой, что нам на кладбище с крестом помогал!
Савин поднял винтовку над головой. Люди затихли.
— Видите эту винтовку? Видите… Так вот, хочу вам сказать, что те, кто убил гражданку Срочинскую, были вооружены этой винтовкой. Это их винтовка. Винтовка есть, а убийц уже нет. Умерли! Люди, которые стоят рядом со мной, их нашли. А убийцы, как жили гнусно, так гнусно и закончили. Их было двое. Осужденные за убийство, сбежали из лагеря, убили охранника. А здесь у нас убили Срочинскую. Они думали, у них все получится, смогут сбежать — тайга бескрайняя, минует их заслуженная кара советского закона. Тайга не тайга, каждого бандита, каждого преступника, каждого беглеца из-под земли достанем. От советской власти и ее карающей руки не убежать!.. Вот это я и хотел вам сказать. И еще одно, граждане поляки! Я вам уже говорил, что по тайге разные люди ходят. Не доверяйте никому, чтоб не повторилось такое несчастье, как с Срочинской. И немедленно сообщайте в комендатуру. Советской власти следует доверять. А теперь за работу. Ну, и о норме помните, что-то у нас в последнее время не очень…
Сильвия была на площадке перед комендатурой, все видела и слышала. А потом шла с бригадой на работу и слушала, что говорят люди. И неизвестно почему не хотелось ей верить, что Пашка, их бригадир, мог убить человека.
Сильвия жила в своем замкнутом мире. Потерянная, напуганная тем, что с ней происходило. Расставание с родным домом, Сибирь. Хрупкая, небольшого росточка, она не могла приспособиться к жизни в тайге. От тифа скончались отец и старший брат. Сама она чудом выздоровела. Остались они вдвоем с матерью. С момента отъезда из Червонного Яра она жила как в кошмарном сне. А ведь совсем недавно все было по-другому. Она училась шитью у пани Серафинской в Тлустом. Юрек, ее брат, должен был остаться на хозяйстве. Кроме нее у Серафинской обучались еще три девушки. Судачили, хихикали, рассказывали о своих приключениях с парнями. Когда расспрашивали ее, Сильвия краснела, опускала глаза. Не о чем ей было рассказывать, она еще и с парнем-то ни разу не целовалась! Даже не танцевала. Не успела Сильвия познать свое девичье тело, не испытала настоящей любви. Не место и не время в этом страшном мире на девичьи мечтания, на настоящую чистую любовь.
Гонорка Ильницкая первая обратила внимание Сильвии на Пашку Седых. Как-то вечером Гонорка вернулась с работы, присела рядом с больной Сильвией и положила на нары полбуханки хлеба и немного сахара.
— Что ты, Гонорка, детям оставь!
— Для детей тоже есть. А это специально для тебя, подарок. И не подумай, не от меня!
— А от кого же?
— Не угадаешь… От нашего бригадира, от Пашки Седых!
— От бригадира? А по какому такому случаю?
— Ох, ты, глупая, глупая! Нравишься ты ему, девушка, вот и прислал гостинец. Не знаешь, как это у парней бывает? О здоровье спрашивал, привет передавал.
Когда Сильвия после болезни вышла с бригадой на работу, она не знала, как себя вести. Увидев Пашку, опускала глаза, смущенная, чувствовала, как покрываются румянцем щеки. И даже поблагодарить как следует не сумела. Бригадир не навязывался, хоть было понятно, что она ему небезразлична, ловила на себе его взгляды, он помогал ей, чем мог. С тех пор с Сильвией стало происходить что-то странное: Пашка Седых все чаще занимал ее мысли. Не как бригадир, а как мужчина: светловолосый, зеленоглазый, высокий, немного увалень, но стройный и сильный. И такой спокойный. Добрый.
Как-то в воскресенье несколько человек из барака отправились за грибами. Грибов собрали много. На полянке присели отдохнуть. Заметили выходящего из леса Пашку Седых.
— К нам, сюда, пан бригадир! Вижу, и вы грибы собираете? — шутливо окликнула его Гонорка.
Седых подошел, отцепил от пояса рябчиков, бросил их рядом с костром.
— Охотился немного.
— Бедные птички! — Сильвия погладила серые перья крыла.
— Рябчики! Их тут много, — оправдывался Седых.
— Как наши куропатки, — решил кто-то блеснуть знаниями.
— Глупый ты! Рябчики по нашему яжомбки, а ты — куропатки!
Мужчины заспорили. Гонорка Ильницкая отодвинулась и указала Пашке место между собой и Сильвией.
— Рябчики, куропатки? Все равно! Садитесь с нами, бригадир, отдохните, — и выразительно подмигнула. Пашка как-то растерялся, не спешил принимать приглашение.
— Садитесь, садитесь, мы не кусаемся.
Они сидели совсем близко друг от друга. Пашка показывал Сильвии добытых рябчиков, что-то рассказывал. Рядом с ней он был таким огромным. Пах смолой и ветром. Сильвии было с ним хорошо. Они пекли на костре маслята и красные рыжики. Пашка сбегал к Пойме, вернулся оттуда с выпотрошенными, разделенными на порции тушками рябчиков. Запек их в золе, угостил всех по очереди.
— Прошу, пани… — он старался произнести это по-польски, подавая Сильвии душистое бедрышко.