На основании донесения Савчука Седых обвинили в том, что «в сговоре с польскими спецпереселенцами он осуществлял контрреволюционный саботаж, закрывая глаза на то, что бригада поляков, которой он руководил, систематически не выполняла норму, добывала некачественную древесину. Кроме того, превышая служебные полномочия, освобождал поляков от работы, приписывал им незаслуженные денежные заработки и выписывал талоны на продукты, каковыми действиями наносил вред Советской Армии».
Когда через неделю Пашка не вернулся в Калючее, Сильвия забеспокоилась. Может, с ним в дороге что-то случилось? Тайга, зима, морозы, пурга. Но самое страшное ей и в голову не пришло.
Они с Гоноркой возвращались с работы. Недалеко от кладбища из-за дерева вышел дедушка Федосей. Обе его знали, а Сильвия даже была однажды с Пашкой у него в сторожке на медовом угощении. Дед Федосей к жизни относился сурово, предпочитал горькую правду сладким словесам.
— Арестовали Пашку, девонька… «Если что, дай ей адрес моей мамы и пару грошей, что я сэкономил», — так он мне сказал перед тем, как ушел в район.
Рождество Христово! Первый сибирский сочельник в ссылке. Не осуществились мечты переселенцев о скором возвращении в Польшу, развеялись надежды на чудо. Осталась жестокая реальность Калючего, вонючих бараков с клопами, невзгод.
Люди из Червонного Яра решили вечерю в сочельник устроить за общим столом. И общими силами стол этот накрыть. Накануне праздников от собственных ртов отнимали свой голодный паек, копили, что могли, на праздничный стол.
День сочельника. Острый сорокаградусный мороз. В тайге ежедневная норма вырубки. Особо усердные бригадиры не дают никаких поблажек: следят за нормой, замеряют штабеля, рабочего времени не сокращают ни на минуту. Всем бригадирам хорошо известно, за что Пашка Седых, который с поляками знался, получил свои десять лет каторги. Конец работы. Ну, наконец-то! Как ни в какой другой день спешат люди обратно в бараки… Некоторые тащат с собой выбранную днем елочку… Даже столовку сегодня обходят стороной, потому что родные уже заранее все в ней получили. Желтыми огоньками подмигивают расписанные морозом окна бараков. Дым из барачных труб взбирается до самого усеянного звездами неба. Которая из этого звездного роя та самая первая, рождественская звезда?
Если бы кто-нибудь в этот канун Рождества после долгого отсутствия вошел в первый барак, где собрались свояки из Червонного Яра, остановился бы в изумлении! Старый барак дышал праздничным настроением. Было тепло. Чисто. Пахло елью, капустой с грибами. До белизны начищенный стол, длинный во весь барак, украшен еловыми ветками и сеном. Посуда на нем убогая, все миски и кружки из разных шкафов, от разных хозяек, но в этот вечер — все полные! Была на столе рыба из Поймы. Был кислый суп с грибами с овсяной закваской. И просто грибной суп. Соленые рыжики, белые и красные. Густая каша из столовки, заправленная по-домашнему. Каждому по две картошки в мундирах. И по кромке хлеба каждому. Брусника сырая, мороженая. Сколько хочешь компота из сушеных таежных ягод, собранных летом. Для ребятишек — по конфетке и твердому прянику из ларька. Ну и кедровые орешки для всех, много они их осенью натрясли в тайге. Трудно поверить, но подольская кутья тоже была! Правда, не из подольской, неповторимого вкуса пшенички, а из скудного, толченного в ступе сибирского овса. Вместо грецких орехов налущили в кутью кедровых. Не хватало только муки и меда в этой кутье. И вместо освященной просвирки пришлось им ломать хлебную корочку.
Елка стояла у торцовой стены барака. Наряженная на диво! Чего только детвора на нее не повесила! На верхушке звезда, сплетенная из березового лыка. Соломенные цепочки и затейливые паучки. Большекрылые ангелы, разрисованные, чем пришлось. И огромные кедровые шишки, под которыми гнулись ветки елки.
Ну и люди, люди из Червонного Яра, вроде, те же самые, но сегодня такие изменившиеся, торжественные, достойные.
Стол накрыт. Заставлен едой. Люди, одетые в чистое, сидят на нарах, тихонько переговариваются, ждут. Из нового барака пришли семьями Ильницкие, Малиновские, Драбики.
Самым старшим среди жителей Червонного Яра был Ян Малиновский. По обычаю ему надлежало начать вечерю, сказать первые слова. Малиновский взял в руку кусочек хлеба и, перекрестившись, начал:
— Во имя Отца… и Сына… и Духа Святого… Аминь… Люди добрые, соседи! Христос родился! А нас, Господи, в этот день его рождения все меньше и меньше! Но, как когда-то в Червонном Яре, мы как одна семья, поделимся хлебушком этим черным, как белой облаткой, чтобы уже следующий праздник в Червонном Яре, в Червонном…
Не закончил свою речь, расплакался старик Малиновский. Все плакали, вспоминали своих, видели их лица; сколько их на кладбище над Поймой, сколько их там где-то далеко, в Польше, в немецкой и русской неволе!
Преломили хлебную корочку все со всеми. Ходили от одного к другому, целовались, прощали взаимные обиды. Вечеряли.
Иисус младенец голенький лежит,
Без рубашки в яслях от холода дрожит…
Пропели все колядки, которые помнили. И почти все жили в эту ночь надеждой, что это их первое и последнее Рождество Христово в ссылке. Верили, хоть все говорило о том, что весь мир давно о них забыл. Польша разорвана на клочки, оккупирована. Вся Европа покорена Гитлером. Сталин, кроме половины Польши, присоединил к Советскому Союзу Литву, Латвию, Эстонию и Молдавию.
Мужчины ударились в политику.
— Конец нам, мужики! На Гитлера нет в мире управы. А тут еще Сталин.
— Две собаки с одного двора тоже иногда грызутся. Одна у другой начнет кость отбирать, и готова свара. Говорю вам, мужики, на следующее Рождество и Польша будет, и мы будем дома!
— Сказки баешь, Мантерыс, как тот бородатый предсказатель, что Сенкевич описал, Вернигора, что ли.
— Вернигора, или нет, а я вам сейчас что-то прочту. Только абсолютная тайна, чтоб я за эту бумагу в тюрьму не попал, как наш Кароль Корчинский, помоги ему, Господи!
Мантерыс пошел к своим нарам и вернулся со страницей старой пожелтевшей газеты. Осторожно разложил ее на столе. Мужчины окружили его тесным кольцом.
— «Иллюстрированный ежедневный курьер», я эту газету выписывал. Почтальон из Тлустого мне ее домой приносил. А знаете, какого года эта газета? 27 марта 1939 года! А почему я ее храню? Потому что в ней записано старое предсказание, что с нашей Польшей будет! Да, да, панове! Послушайте. Называется это так: «Предсказание из Тенгобожи»
В году двунадесятом
Пора настанет,
С небес разверзшихся
Огненный гром грянет,
Вернигоры песня
Страшной правдой станет,
Мир кровью захлебнется,
На пепелище Польша восстанет.
Но долог тщетных путь надежд.
Когда орел когтистый, черный
На перепутье прилетит,
К востоку око обратит
И крестоносцев в бой пошлет,
С крылом изломанным падет.
Крест оскверненный с молотом падет
Захватчиков добыча пропадет,
Земля мазурская вновь Польше отойдет,
И в Гданьске в польский порт
Корабль войдет.
Мантерыс поднял голову. Вокруг него стало еще теснее. Люди из Червонного Яра в набожной тишине слушали предсказание. Мантерыс читал дальше:
Раскинется Польша от моря до моря,
Ждать вам придется полвека.
С нами всегда будет милость Господня,
Терпи и молись, человече!
Закончил чтение. Старательно сложил пожелтевшую газету и спрятал за пазуху. Ошеломленные люди в молчании расходились по бараку.
Ян Долина вышел подышать свежим воздухом. Предутренний мороз щипал ноздри, перехватывал в груди дыхание.
Таинственно шумела вековая тайга. Трещали замерзшие деревья. Чужой враждебный мир вокруг. А еще так недавно была Польша, была Тося, дети радовались подаркам под елкой, был свой теплый уютный дом… Калючее еще не спало. Из бараков доносились приглушенные колядки:
Воздень длань Дитятко Божье
Благослови родную Польшу…
Долина невольно взглянул на небо. На востоке несмело рождалась предрассветная заря. На западе — непроглядная темень. Это где-то там, за тысячи километров от Калючего, находится Польша. «Раскинется Польша от моря до моря, ждать вам придется полвека…» Во сне — призрак, в Боге — вера; предсказания, ворожба… Но страшные слова — «полвека, полвека, полвека» — больно стискивали голову своей беспросветностью…
Часть втораяЛЮДИ ТАЙГИ
1
Однажды небывало темной майской ночью жители Калючего заметили на противоположном, низинном берегу Поймы далекое зарево. Зарево появилось низко над горизонтом, расплывалось по небу, росло на глазах, меняя цвет, как радуга: от светло-желтого до свекольно-красного, поминутно стреляя сверкающими фонтанами, клубилось, волновалось, как штормовое море. Кое-кто подумал, что это полярное сияние, в этих холодных краях явление вполне возможное. Однако большинство собравшихся на высоком берегу Поймы, а они все прибывали, не сомневались, что где-то там далеко что-то горит.
— Тайга горит! — развеял все сомнения бригадир, здешний сибиряк, и тревожно добавил: — Пожар в тайге хуже мора. А не дай Бог, ветер повернет в нашу сторону…
Тайга! Это не обычный лес, с детства знакомый каждому поляку, в который можно отправиться на воскресную прогулку, где так приятно собирать цветочки, ягоды и грибы. Лес, заблудившись в котором, в какую сторону не пойдешь, самое позднее через час, через пару километров выйдешь на твердую дорогу, доберешься до ближайшего жилья. Тайга — это сотни, тысячи километров вековых угрюмых дебрей, где замшелые усохшие деревья, отжив свой век, падают на землю, создавая непреодолимые завалы. На перегное упавших дере