ет с ним в военные союзы, чтобы общими силами победить Гитлера, этого смертельного врага всего человечества. С нами уже Англия. Нам помогает Америка. И недавно — и это именно я хотел сообщить вам, граждане поляки, — в союзе с Советским Союзом, в едином строю с нами против Германии выступила… ваша Польша, граждане поляки! — Толпа на мгновение онемела, потом заволновалась, заговорила, но почти сразу умолкла, затихла. — Да, вы не ослышались! Мы теперь союзники! Польское правительство в Лондоне, правительство вашего генерала Сикорского, подписало с советским правительством союзнический договор!.. Это и есть та важная миссия, граждане поляки, с которой меня направили сюда к вам. Эта новость и нас, советских людей, радует, как вас, поляков. Приветствую вас, союзники! Сердечно вас поздравляю и радуюсь вместе с вами, граждане поляки!
Люди не верили своим глазам и ушам. Многие плакали. Давыдов дал знак рукой, что он еще не закончил:
— Это еще не все, что я должен вам сообщить. На территории Советского Союза создается польская армия! Польская армия, которая бок о бок с героической Красной Армией будет сражаться с немцами! В польскую армию и вы можете вступить. И это еще не все, граждане поляки! Президиум Верховного Совета СССР своим декретом от 12 августа 1941 года предоставляет всем вам амнистию, которую я сегодня публично оглашаю. Это значит, что отныне все вы, стоящие здесь, все поляки на территории СССР, осужденные или такие как вы, спецпереселенцы — становитесь свободными людьми. С сегодняшнего дня вы на свободе, граждане поляки! С сегодняшнего дня вы имеете такие же права, как все остальные советские люди. Вы имеете право свободно передвигаться по территории СССР за исключением прифронтовой зоны, что само собой разумеется. Вы теперь, граждане поляки, товарищи поляки, наши союзники и боевые друзья! Вы теперь свободные люди…
Ему не дали договорить. Стоящие поблизости мужчины, к ужасу Савина, вскочили на помост и стали подбрасывать изумленного Давыдова в воздух. Остальные кричали: «Сто лет! Сто лет!» А когда все немного успокоились, в толпе сначала несмело, а потом все громче зазвучал гимн: «Еще Польска не сгинэла…»
Такого мощного, самозабвенного пения, до слез трогающего каждого поляка, сибирская тайга над Поймой не слышала ни раньше, ни потом…
4
Ссыльные все еще не могли поверить, что сказанное Давыдовым может быть правдой. Где-то там в далеком Лондоне действует польское правительство. В России создается польская армия. А в Калючем — амнистия.
Прошлой ночью из каталажки выпустили Мантерыса и Дереня. А значит насчет амнистии все правда! Но где же эта польская армия, какое-нибудь польское представительство, посольство? Как туда попасть, куда обращаться? За ответом народ, несмотря на свободный от работы день, с самого утра стекался к комендатуре, громко требуя встречи с комендантом.
Ожидая приезда комиссара Давыдова, комендант Савин боялся, что может случиться любая неприятность, включая разжалование и даже отправку на фронт. Но то, с чем приехал Давыдов, и особенно то, что он объявил полякам, у него в голове не укладывалось. Всеобщая амнистия? Какое-то польское правительство, какая-то польская армия? Вчерашние враги народа, польские националисты, кулаки и буржуи сегодня должны стать нашими союзниками? Что это все значит? Давыдов не спешил вдаваться с подчиненным в обсуждения. Он просто показал Савину текст декрета об амнистии и отдал распоряжения, как декрет должен исполняться в Калючем.
— У нас под арестом двое подозрительных поляков. Один за антисоветскую пропаганду, второй за шпионаж, — доложил Савин.
— За шпионаж? Какой же тут может быть шпионаж?
— Ну, здесь, может, и не было. Но он состоял в Коммунистической партии Польши и хотел записаться добровольцем в Красную Армию, вроде, на фронт…
— Дурак ты, Савин! Забыл, что уже не тридцать седьмой год? Освободить!
— Обоих?
— Обоих. И сегодня же.
— Значит я так понимаю, что под эту амнистию попадают все поляки, которые раньше были осуждены и теперь отбывают наказание в лагерях?
— А что, были у тебя такие?
— Было пару случаев…
— Все поляки будут освобождены. Не нам решать, товарищи Берия и Сталин знают, что делают. Наша с тобой задача четко выполнять их приказы, а подробности мы сейчас обсудим.
Комиссар Давыдов передал Савину и Савчуку дополнительные секретные инструкции: провести амнистию, полякам никаких препятствий специально не чинить, но из поля зрения НКВД их не выпускать. Идет война, и, несмотря на амнистию, нельзя допустить, чтобы поляки со дня на день массово покидали нынешнее их место жительства, например Калючее, и расползались по всему СССР. Для поляков, даже амнистированных, как для всех граждан является законом декрет о трудовой дисциплине со всеми вытекающими отсюда последствиями. Тот из поляков, кто соберется покинуть Калючее, должет будет получить от коменданта свидетельство об амнистии, произвести трудовой расчет, объяснить, куда и зачем едет. Польское посольство находится в Куйбышеве, они могут туда писать, но все письма следует тайно контролировать. Всех, кто будет интересоваться польской армией, отсылать за информацией в военкоматы, пусть там узнают подробности. Ни в коем случае не прекращать оперативной работы с поляками. Тут Давыдов взглянул на Савчука.
— Срочно просмотри свои агентурные списки. С каждым агентом переговори отдельно, возьми с них дополнительные подписки. Это уж твоя забота, чтоб ни один из сети не ушел. Рано или поздно, мы с ними свяжемся. А ты, Савчук, кажется, на фронт рвешься?
— Я рапорт подал, товарищ комиссар.
— Похвально! Но на войну ты еще успеешь.
В понедельник утром, на восходе солнца, бригады отправлялись в тайгу на лесоповал, подгоняемые ударами молотка о рельс. На первый взгляд, ничего в повседневной жизни Калючего не изменилось. «Кто не работает, тот не ест»… Политика политикой, Польша Польшей, а кушать-то сегодня хочется.
— Если Польша должна снова появиться на карте, значит появится. Не нам решать. Пусть этим политики занимаются. А когда мы потребуемся Польше, она нас сама найдет.
— Значит Польша тебя должна по тайге разыскивать? Я ни минуты больше ждать не собираюсь! Была амнистия? Была! Собираю манатки и иду искать наше представительство и армию.
— А я в Калючем подожду. Баба болеет, дети малые. Давайте, мужики, за работу, теперь, что заработаем, в рублях оплачивать будут.
— Я вижу, Домбровский, тебе по вкусу пришлось командовать. Интересно, откуда это у большевиков к тебе такое доверие?
— Знаешь что, Мантерыс? Отъе…сь! Завидуешь? Я в лесном деле разбираюсь, вот меня и взяли. Надо было в Польше на лесничего учиться… А не нравится тебе в моей бригаде, иди в другую!
Не один Мантерыс, довольно большая группа поляков из Калючего, особенно молодых, не собиралась пассивно выжидать. Раз свалилась такая оказия, как амнистия, надо вырваться из этого проклятого места, бежать из тайги куда-нибудь ближе к людям, к остальному миру. Они обращались к коменданту за свидетельством об амнистии, чтобы отправиться на поиски посольства и польской армии.
Савин, как мог, ставил препоны. Он боялся этого стадного бегства поляков с работы.
— Подумайте хорошенько, куда вы так спешите? Нужно будет, вас и тут найдут. Вы хоть представляете, где оно, это ваше посольство? В Куйбышеве. За Уралом, на Волге. А от нас до железной дороги добрых две недели пути. И зима на носу. Напишите письма в посольство и спокойно ждите.
— Сколько же ждать? Мы же хотим в польскую армию, на фронт! Вы же сами все время говорили, что «все для фронта, все для победы!»
— Вот именно! Да сам приезжий комиссар нас уговаривал, союзниками называл. Ну так как, пан комиссар?
— А я разве говорю, что вы не союзники? Все на фронт! На фронт! Но для фронта и здесь можно потрудиться. Что вы за люди, граждане поляки! Я даже не знаю, где она расквартирована, эта ваша армия, куда я вас должен отправлять? У нас страна огромная! Вы что, будете по всему Советскому Союзу таскаться в поисках вашей армии?
— Что ж, если надо, будем искать. Вы не знаете, так может, ваши военные власти знают? Они же людей на войну мобилизуют?
— Вот упрямый народ! Ну, ладно, ближайший военкомат, которому мы подчиняемся, находится в Шиткино. Выбирайте делегатов, двух-трех человек, я выпишу пропуск, пусть идут в военкомат, пусть ищут эту вашу армию.
В Шиткино отправились трое: Янек Майка, Болек Вжосек и Юзек Шайна. Все холостяки, вольные птицы. Только старший из них, Вжосек, служил в польской армии в чине капрала. Дороги в Шиткино никто не знал. Тут чаще всего люди передвигаются вдоль рек, а если по тайге — то практически звериными тропами.
Старик Федосей посоветовал им так:
— В Шиткино, которое на самой Бирюсе стоит, надо идти сначала через Усолье, потом Ширбан, Каен и Бурундуки. А там уже и Шиткино. Из Калючего в Усолье вас Пойма доведет, а там дорогу в Шиткино вам покажут. Там буряты, но с ними можно договориться.
— А далеко ли до Шиткино?
— Пешком? Смотря для кого, как идти будешь. Одному неделя, другому и двух не хватит. Тайга ведь…
В бурятском Усолье они без труда отыскали дом Оноя, с которым поляки давно сдружились. Это у него тайком бывали Данилович и Долина. К сожалению, Оной, как почти все молодые мужчины, уже был на фронте.
Его старик отец принял их гостеприимно, угощал приготовленным женщинами мясом, дымил трубкой и с трудом цедил русские слова:
— Война, не харашо… Оной, сын, война… Танма, дочка, дорогу покажет…
Вышли на рассвете. Танма была в одежде из оленьих шкур — аккуратная курточка, штаны, заправленные в легкие мокасины из шкурок бурундука. На черных, как воронье крыло, поблескивающих жиром волосах — соболья шапка. Слегка раскосые черные глаза девушки смотрели на них недоверчиво, хоть по любому поводу сверкали веселыми искорками, как у чертенка. На плече висело на ремешке старое ружье, за поясом торчал охотничий нож. На слова Танма была скупа, но по-русски говорила неплохо. С двумя бегущими впереди лайками она быстро прокладывала дорогу. По пути, как бы мимоходом, подстрелила пару рябчиков. Ближе к вечеру распорядилась: