бустраивала свое новое гнездо семья Долины, выходцев из самого Жешовского воеводства. Ворволинецкое Поселение разместилось между Тлустым, Каролювкой и Ворволинцами, у государственной дороги из Черткова и Залещик. На черноземной равнине в строгую шеренгу выстраивались аккуратные, крытые красной черепицей дома польских колонистов. До войны не все успели заселиться. Хозяйственные подворья, конюшни, коровники поселенцы строили сами, в соответствии со своими потребностями и возможностями. Сами копали колодцы, ставили плетни и сажали сады. Костел и школа были по соседству в Тлустом. «Колонисты» или «Мазуры» — так их называли местные украинцы. Так и прижилось на Подолье: «Дидковы Мадзуры пришили нашу украиньску землю забираты!»
Враждебный ропот недовольства украинских соседей часто доходил до поселенцев. Ян Долина тоже не раз это слышал. Поинтересовался как-то у Мартынюка, разумного украинца, соседа из Ворволинцев.
— Скажи-ка мне, Петр, в чем вы, украинцы, в чем ты меня, как мужик мужика, упрекаешь? Видишь ведь, как я живу? А живу я так же, как ты и твоя семья; и ты и я горбатимся без устали под одним солнцем, спины не разгибая с утра до ночи. А вы нам все пеняете, что мы землю у вас отобрали? Да я своим кровавым потом за эти пару гектаров Любомирской заплатил.
Петр свернул самокрутку, прикурил и махнул рукой в сторону Ворволинцев.
— Видишь там мою хату, узнаешь?
— Ну, узнаю.
— Знаешь, значит, что поля пани княгини Любомирской, на которых мы теперь стоим, на которых стоит твой новый дом, через межу соседствуют с моим полем. Богачом меня не назовешь, но немножко деньжат поднакопил, дочку пора замуж выдавать… Вот я и подумал, когда эти ваши дома тут начали ставить, землю нарезать, что хорошо было бы прикупить кусочек земли. Очень кстати была бы мне эта пара моргов по соседству, опять же для Ксении, дочки моей, приданое. Недолго думая, пошел я в Тлустов, к войту, спросить у него, как это дело обстряпать. И с кем. Войт, пан Дзенгелевский, заставил себя немного подождать, ну, ничего не скажу, принял, вежливо выслушал. Потом встал, похлопал меня по плечу и говорит: «Очень жаль, пан Мартынюк, но вы эту землю купить не можете». «Почему, пан войт, мне эта земля очень подходит, как раз возле моего дома поля нынче нарезают? Хоть два морга». «Очень жаль, Мартынюк, — повторяет войт, открывает дверь, надевает шляпу и торопится куда то. — Наделов украинцам не продаем». Теперь понимаешь, Долина? Украинцам земли не продаем! Выходит, поляк лучше. А я что, не польский гражданин?
Долины, крестьяне с дедов-прадедов, были выходцами из Калиновой, небольшой деревеньки недалеко от Жешова, на живописных лесистых просторах Дыновской возвышенности. Семейство не из бедных. Ян с Антониной сразу после свадьбы дом поставили — не хуже соседских. Земли, правда, было немного, но для них самих и двоих детей хлеба всегда хватало. Что их на Подолье из родимых сторон погнало?
Ян Долина сам себе на этот вопрос неизменно отвечал: «Земля! Да какая! Чернозем. Надо о детишках подрастающих думать». Долина не мог забыть своего ощущения, когда он впервые именно здесь, под Ворволинцами, нагнулся и взял горсть подольской земли. Парило после короткого весеннего ливня. Земля была теплая, влажная, жирная и черная, как сажа. Пахла росисто и пряно. Как же такая земля родить будет!
С невеселыми мыслями брел Ян Долина за санями. А на тех санях всего в двух мешках кое-как наскоро собранных — весь скарб его крестьянского жития. «Земля, земля!» Тося держит на коленях четырехлетнего Тадека. Старший сын, десятилетний Сташек, спотыкаясь в глубоком снегу, твердо держится рядом с отцом. Когда они выезжали на Подолье, из всей семьи именно Сташек радовался больше всех — первый раз в жизни поедет поездом. Да к тому же где-то там, в том далеком и таинственном Подолье, говорят, зреют огромные, похожие на тыкву, арбузы, мякоть у них красная, и вкуснее они самых вкуснейших яблок! А еще там есть виноград, которого он до сих пор никогда не пробовал и даже не очень мог себе представить, как он выглядит. Так что ж ему было беспокоиться об отъезде? Едут вместе с мамой и папой, а уж как ему соседские мальчишки завидовали. Трота только жаль, задохнулся пес, никак не хотел идти за возом на цепи, не хотел уходить от своей калиновской конуры… Мама расплакалась и сочла смерть верного пса дурным знаком. Впрочем, мама больше всех из-за этого отъезда на Подолье переживала. Плакала и прощалась со всеми, как будто навсегда.
Долинка, Тоська, как ее звали в Калиновой, была женщиной редкой красоты. Смуглая, румяная, кареглазая, высокая и по-девичьи стройная, не годилась она для тяжелого крестьянского труда. Было в ней что-то, что отличало ее от калиновских ровесниц; любила одеваться по-городскому, все в окружающем мире было ей любопытно. Может, именно из-за этого необоримого интереса ко всему свету и людям, Тося в конце концов согласилась уехать из родной Калиновой на Подолье?
Живущие в Колонии у самого залещицкого тракта Долины тяжко пережили грянувшую сентябрьскую войну. А приход русских едва не стоил им жизни. Через их дом валом прокатилась волна беженцев из центральных областей страны, причем большинство из них перед самым наступлением Советов успела бежать через Залещики в Румынию.
Долины тоже были в шаге от решения бежать в Румынию. Да, собственно, они уже решились. Скарб, какой смогли, упаковали, запрягли коней в повозку. Тося с детьми уже сидели на возу. Долина держал в руках вожжи, оперся ногой о колесо, чтоб вскочить на подводу… и не вскочил. Не тронулись. Не удрали в Румынию, потому что как раз в этот момент на скотном дворе замычала корова. Ян Долина решительно спрыгнул с колеса и… стал молча распрягать коней. У потомственного крестьянина в голове не укладывалось, что можно корову-кормилицу бросить на произвол судьбы.
Все это происходило в субботу после обеда, а в воскресенье под вечер в Ворволинецкой Колонии со стороны Тлустова появился первый разведотряд советских кавалеристов. А уже в понедельник утром Яна Долину и двух польских пилотов, раненых в стычке с украинскими диверсантами, другой советский патруль, уже пеший, вел в заросли акаций возле Якубовки — на расстрел.
С Тадеком на руках, рядом со Сташеком бежала за мужем отчаявшаяся Долинка. Не успели их солдаты расстрелять. Когда приговоренных вели по залещицкому шоссе, подъехала легковушка в сопровождении двух грузовиков с охраной. Из машины вышел какой-то высокого ранга советский командир в окружении всей свиты. Пала Долинка перед ним на колени, Сташеку голову к земле пригнула. Офицер, пожилой, солидный мужчина с множеством красных молний на рукавах велел ей встать, а командиру конвоя приказал доложить, что тут происходит.
— Не плачьте, Красная Армия никого не обидит. Забирайте детей и возвращайтесь домой. Муж тоже свободен.
Раненых пилотов русские забрали на грузовик. Сказали, что они солдаты, и их берут в плен.
Ни минуты покоя не стало в Поселении ни днем, ни ночью. Залещицким трактом тянулись колонны советских танков, табуны кавалерии и обозы, бесчисленные батальоны пехоты в длиннополых серых шинелях. Днем в небе жужжали эскадры самолетов, летающих низко, как на показ. За Яном Долиной еще несколько раз приходили военные патрули, грозили расстрелом, требовали сдать оружие и выдать польских офицеров, в укрытии которых его постоянно подозревали. Через пару дней после прихода русских разразилась в Поселении яростная перестрелка. Окопавшиеся вдоль залещицкого тракта красноармейцы пулеметным огнем обстреливали поросший лесом пригорок, где укрывалось несколько десятков окруженных польских солдат. Время от времени поляки отвечали огнем. Снаряды с обеих сторон свистели на подворье Долин. Брызнуло разбитым стеклом окна. Загорелся стожар хлеба.
— Тося, бери детей и беги! — Голос Долины не допускал возражений.
— Куда? Если что случится, лучше все вместе…
— Не мешкай! Беги оврагами в Червонный Яр. Обо мне не беспокойся… Детей спасай, себя… Я там к вам присоединюсь, тут за добром приглядеть надо.
Толкнул ее с детьми к поросшему бурьяном рву. Ползла, заслоняя Тадека своим телом, тащила за руку Сташека. Боялась свистящих над их головами пуль, дрожала от одной мысли, что будет, если их заметят, догонят. Что там с Янеком, увидит ли она его еще живым?! Когда на следующий день Ян Долина благополучно добрался до Червонного Яра и нашел свою семью у пани Высоцкой, смолисто-черные волосы его жены были густо припорошены сединой.
Железнодорожная станция, а точнее — полустанок в Ворволинцах, расположенный на перегоне Залещики-Чертков-Тарнополь, имел только один товарный путь. Глухой заброшенный полустанок, на котором далеко не каждый пассажирский поезд останавливался. Сама станция стояла в безлюдном месте — с одной стороны Якубовка, с другой Ворволинцы. Вокруг густые заросли черешни и акаций. Может, именно поэтому НКВД выбрало этот полустанок в качестве одного из этапов февральского выселения окрестных поляков.
Сюда свозили людей из Усьтечка, Якубовки, Тарского, Каролевки, Бересток, Ухрынкова, Харламова, Хинковец и Ворволинцев.
К полудню метель поутихла. Из-за низких перистых облаков иногда выглядывало покрасневшее солнце. На ворволинецкой ветке стояло несколько десятков вагонов, в каких обычно возят скот. Станцию окружал кордон красноармейцев, не считая тех специальных милицейских постов, что были расставлены на подъездных дорогах. В их задачу входило пресекать попытки побега депортируемых и не допускать скопления местных жителей. Штаб операции «вывоз» на время погрузки разместился в крошечном здании станции. Из-за метели колонны саней с переселенцами подъезжали к станции с опозданием. И с каждой секундой увеличивался царящий здесь хаос. Сбившиеся в кучу на небольшой заснеженной площадке десятки нагруженных узлами саней, кони, люди — все превратилось в скопище, в котором невозможно было навести хоть какой-то порядок.
В небо взметался людской гомон, плач перепуганных и замерших детей, причитания женщин и ругань мужчин.