Бирюса дымилась предрассветным туманом. Они уезжали из Каена, Стеша перевозила их паромом на другой берег. Паром пристал к помосту. Стеша ловко закрепила швартовый канат на причальной тумбе.
— Ну, с Богом, выгружайтесь. Дальняя дорога вас ждет.
Люди из Червонного Яра, которые продолжали держаться вместе, в очередной раз отправлялись в неизвестность. Бабка Шайна подоткнула юбку, смочила два пальца в Бирюсе и вслух помолилась:
— «Твоим заботам вверяемся, Пресвятая Матерь Божья», — и добавила: — Ну, с Богом, люди добрые, пошли!
Сташек все время стоял рядом со Стешей. И все это время раздумывал над тем, как бы с ней попрощаться. Ему нравилась Стеша. Никогда его с парома не гнала, позволяла переправляться через Бирюсу. Получив «похоронку», Стеша заметно погрустнела. Своих детей у нее не было. Работы на переправе много, но когда выпадала свободная минута, и они оставались одни, Стеша просила польских ребятишек рассказывать ей… о Польше. Ее интересовало все. Часто чему-нибудь удивлялась и расспрашивала о подробностях. И только после гибели мужа Стеша мимоходом как-то призналась Сташеку:
— Я про Польшу так расспрашиваю, потому что мой муж был из давних польских ссыльных. Еще при царе его родителей к нам в Сибирь выслали. Из Варшавы они были. Большой какой-то польский город.
— Варшава у нас, как у вас Москва. Столица наша.
— А ты, случайно, не бывал в Варшаве?
— Не пришлось, я еще маленький был.
— А я никогда в жизни никакого города не видела, на поезде не ездила. С самого рождения — только Каен, Бирюса и тайга… Островский Владислав Казимирович, так моего мужа звали. Казимирович по отцу. Поляк…
Подводы с поляками удалялись от Бирюсы. Стеша стояла, как статуя, на пароме, опершись на весло и заслонив глаза ладонью, смотрела им вслед. В суматохе отъезда Стеша, наверное, не заметила Сташека, вздрогнула, когда мальчишка, наконец, решился и поцеловал ей руку.
— Стасик! Сынок! Что ты, не надо, что ты… — Наклонилась, взяла его лицо в шершавые натруженные ладони и стала целовать ему глаза, лоб, щеки. — Прощай, сынок! Прощай, Сташек! А теперь беги, беги, сынок, а то они уже далеко отъехали. С Богом, Сташек! И не забудь там в Польше в Варшаву съездить! И Бирюсу, Стешу из Каена не забывай!
— Не забуду, тетя Стеша, не забуду!
До Шиткино добирались долго. Дорога в тайге тяжелая, сотни верст од одной деревни до другой. Чаще всего приходилось ночевать на берегу реки под голым небом. Дождя не было, ночи теплые. Они устраивали шалаши из еловых лап, разжигали костры, варили вечером еду на кострах, в основном собранные по дороге грибы. На закуску — ягоды. А если удавалось наловить рыбы, готовили пахнущую диким луком уху.
В Шиткино они как-то растерялись. Даже такой небольшой сибирский городок пугал и смущал их, сельских жителей, своим непривычным укладом. Что и где здесь искать? Нескольким десяткам поляков нужно было где-то заночевать, приготовить какую-то еду, как-то устроиться на пару дней. Извозчики выгрузили их возле «Дома колхозника» и уехали. Что делать? Посоветовались и решили, что первым делом пойдут в военкомат. И если там что-нибудь известно о польской армии, тогда они решат, остаться ли в Шиткино и искать здесь работу или ехать дальше.
В военкомат пошли Шайна и Долина. Комиссар был тот же, контуженный под Ханкин-Голом фронтовик. На память не жаловался, Шайну вспомнил. Но в отличие от первой встречи, на этот раз отнесся к полякам недоброжелательно. Даже не предложил сесть. Они стояли в дверях с шапками в руках. А военный комиссар, держа в руках телефонную трубку, как будто собирался куда-то срочно звонить, кратко и резким тоном сообщил:
— Вы опоздали. Уже нет набора в вашу армию. Приказано мобилизацию поляков приостановить. Почему? Приказ есть приказ. Я не министр, чтоб все знать. Газеты читайте — узнаете, почему. Это все! — Комиссар занялся телефоном, стучал по вилке, кричал «алло, алло».
Долина отважился спросить:
— Гражданин комиссар, мы прямо из тайги. Какие там газеты… Что там случилось с нашей армией? Где ее теперь искать?
Комиссар положил трубку. Видно, пожалел их, смягчил тон.
— Где вашу армию искать? А я откуда знаю? Формировалась она в Бузулуке за Уралом. А теперь, говорят, ноги в руки и вперед, какой-то ваш пан генерал в Иран ее вывел! Андерс или как его там. Слышали такую фамилию? Нет? Ну и не о чем жалеть… Тут немцы на Кавказ лезут, Сталинград штурмуют, а он армию в Иран выводит! Союзник… твою мать!
Из военкомата они вышли с абсолютным хаосом в головах. Есть все-таки в России польская армия или нет? Хуже всего, что они опять теряли надежду вырваться из этой сибирской западни. Что делать, что делать? Остаться в Шиткино или идти искать счастья дальше?
На поляков обратил внимание местный милиционер:
— Вы кто? Откуда, куда, зачем? Пропуска есть? — проверил документы и решил, — По документам вы как поляки и спецпереселенцы находитесь в распоряжении НКВД и вам нужно обратиться к ним. Или разрешат рам остаться и зарегистрироваться в Шиткино, или отправят обратно в Каен.
После чего отвел всех мужчин в НКВД. Сам вошел в здание, а им велел ждать на улице. Долго ждать не пришлось. Но можно себе представить их изумление, когда открылась дверь, вышел милиционер, а за ним… Савин, комендант Калючего, собственной персоной! Волосы дыбом встали, как будто злой дух перед ними явился. Савин широко улыбнулся:
— А, старые знакомые! Здравствуйте, здравствуйте. Как говорится, «гора с горой…»? Вижу, вам все на месте не сидится? Носит вас по миру, счастья ищете, как цыгане кочуете? А можно поинтересоваться, куда путь держите?
Преодолев первое изумление, как это ни странно, они даже обрадовались Савину. Все-таки знакомый человек! Перебивая друг друга, стали объяснять. Он дал им выговориться, потом заявил:
— По правде говоря, НКВД вы уже не интересуете. Полякам объявили амнистию, у вас теперь такие же права, как у всех советских граждан. А законы военного времени требуют, чтобы каждый гражданин был где-то прописан, а каждый работоспособный — работал. Из ваших документов следует, что вы зарегистрированы в Шиткинском районе, значит передвигаться вы имеете право только в границах района.
— Мы понимаем, пан комиссар, но что нам теперь в этом незнакомом месте делать? Ни жилья, ни работы. Помогите нам как старым знакомым, посоветуйте что-нибудь.
— Нет лучше, чем в Калючем было, правда? — Савин не мог отказать себе в мелкой колкости. — Но по знакомству, как вы говорите, могу сказать: есть у вас два выхода — поискать работу здесь, в Шиткино, жилье найдется, или возвращаться в Каен. Советую вам остаться в городе. Милиционер проводит вас в горсовет, а я «по знакомству» позвоню председателю, может тут что-нибудь для вас найдется.
Председателем Шиткинского совета оказалась женщина, которая их приходу явно обрадовалась:
— Прямо сегодня можете приступать к работе. Людей не хватает, особенно мужчин. Здесь есть лесопилка, бойня, мельница, пекарня, разные мастерские, городские службы.
И они остались в Шиткино. Несмотря на пережитый шок от недобрых вестей о том, что польская армия, о которой они так мечтали, а вместе с ней и Польша, снова так далеки от них, нужно было как-то жить дальше. Тем более что кончалось лето и наступала зима.
Долине повезло больше всех, его взяли на работу в пекарню. Пекарня! Ежедневный запах свежего хлеба! Дополнительный паек. Да и на работе, бывает, можно хоть кусочек глотнуть. Хуже было с жильем — пекарня квартир не имела. Все уже устроились, а Долина все еще не мог найти жилья. Пекарня договорилась для него с «Домом колхозника» о каморке на чердаке.
Утром он носил мешки с мукой, высыпал содержимое на огромное сито. Бабы, припорошенные мукой, выглядели, как белые привидения. Они работали на сите весело, с шутками — прибаутками. В перерыве заварили чай, разломили буханку горячего хлеба. Долина в разговор не вмешивался, русский все еще давался ему с трудом. Но женщины не оставляли его в покое, задирали, расспрашивали. Слово за слово, рассказал о своем вдовстве, о трудностях с жильем.
После работы одна из них догнала его. Он с трудом узнал вымытую переодетую черноволосую женщину с длинной косой. Стройная, симпатичная, среди всей четверки, пожалуй, самая серьезная, и чуть грустная.
— Тебе в какую сторону? — спросила она.
— В «Дом колхозника», дети ждут…
— А мне по дороге, я на Набережной живу, из моих окон Бирюсу видно. С мамой и сыном живу. Тринадцать лет ему, такой сорванец…
— Как мой старший, Сташек.
— А моего Венькой зовут, сирота… Отца под Москвой убили… В прошлом году похоронка пришла.
Какое-то время шли молча. Она откликнулась первая:
— Если хочешь, я с матерью поговорю, можем вас пустить на квартиру. Ее дом, сам понимаешь…
— Не хочется никого беспокоить…
— Какое там беспокойство! Дом у нас большой, потеснимся немного и выделим вам отдельную комнату.
— Спасибо большое, но…
— Никаких но. С матерью поговорю и завтра скажу тебе.
— Я заплачу, сколько скажете, по дому помогу…
— Ладно, ладно, завтра договоримся, только бы моя старуха согласилась. Ну, до завтра.
Протянула на прощание руку. Долина машинально поцеловал ее. Она зарделась:
— Что ты, не надо! У нас раньше только попам руки целовали…
— А у нас, в Польше женщинам руки целуют…
— А как тебя зовут? Я по мужу Бурмакина, Нина Петрова. Зови меня Нина.
— Хорошо, Нина… А моя фамилия Долина, зовут меня Ян.
— Ян? А по отцу?
— Тоже Ян.
— Значит, Ян Янович Долина. Запомню. Ну, до завтра, Ян.
— До завтра, Нина! Еще раз, спасибо…
На следующий день Долина поселился в доме Нины, вернее, ее матери, Василисы Долгих. Бабушка Василиса согласилась за небольшую оплату сдать Долине отдельную комнату, но дополнительно потребовала, чтобы жилец колол дрова для печки, починил развалившийся забор, утеплил баню на зиму и навесил двери пристройки.