«союзники, союзники» говорят, будем вместе фрицов бить. Подкармливали, водкой угощали. Год тому назад нашли мы нашу любимую армию аж в Бузулуке, за Уралом. Тайги там нет, равнина, степь, куда ни кинь глаз. Но зима и морозы там еще страшнее, чем в Сибири, потому что по степи все время ветер гуляет. Наше польское бело-красное знамя… Ксендз молебны служит. А уж как военный оркестр «Еще Польша не погибла…» заиграл, да что я вам буду рассказывать! Я генерала Сикорского собственными глазами видел. И Андерса. Совсем близко, на параде. Генерал Сикорский тогда к Сталину приехал. Было это в декабре. Проходит Сикорский перед строем, в глаза солдатам смотрит, Андерс с усиками, следом идет. Отрядов много, идут долго, я уже боялся что у меня от холода винтовка из рук выпадет… Потом Сикорский речь сказал, приятно послушать было. Обещал, что нас всех, с семьями, которые в Сибири остались, заберет в Польшу. А мы его приветствуем! Орем во всю глотку: «Да здравствует, да здравствует! Сикорский, веди нас в Польшу!» Сикорский с Андерсом уехали. Идут учения. Наших все прибывает. Некоторые приехали целыми семьями, вот как вы. Размещать людей негде; провианта, мундиров, одеял — всего не хватает. Все, что на мне сейчас, все английское, только весной нам выдали. Топлива нет, кругом степь… Не знаю, как там все было, но вдруг пронеслась весть, что армия передислоцируется из Бузулука в Узбекистан. Там, говорят, климат лучше, круглый год лето, там пройдем подготовку, и на фронт. Меня на шофера обучили, на грузовике ездил. Пришел приказ, собираем манатки в Бузулуке, грузимся в вагоны, едем в Узбекистан. Там мое подразделение стояло на квартирах в Гузаре, недалеко от Ташкента. Узбеки, народ с раскосыми глазами, болтают по-своему, не по-русски, ничего не поймешь. Одно правда, там круглый год лето! Жарко, душно, рубашка день и ночь к телу липнет. Польские семьи, хоть не все, тоже за армией потянулись. И снова жить негде. Чего там было видимо-невидимо, так это фруктов. Такого винограда, арбузов, дынь я даже у нас на Подолье не видел. Как набросилась на все это наша братва голодная, так пошло: поносы, тиф, малярия. Сколько людей умерло, страшно сказать. Ну, а кому невезение судьбой определено, тому всю жизнь и не везет. Со мной так и случилось, хоть дизентерия меня не брала. Весть разошлась, что генерал Андерс вернулся из Англии, и мы уже не идем, как говорил Сикорский, с русскими на фронт, а отправляемся в Иран, вроде мы там больше англичанам нужны. Солдат есть солдат. Его дело винтовку в порядке содержать, а не политикой заниматься. Мы радуемся, что уходим, а то все перемрем тут в этом Узбекистане без пользы. Но с другой-то стороны, вместо того, чтобы к Польше приблизиться, мы опять от нее удаляемся. Я на станцию военное снаряжение возил. Жара жарой, но как начнет лить дождь с утра! Грязь, дороги разбитые. Всю ночь ездил, устал, наверное, а может, заснул. В канал съехал. Грузовик перевернулся, придавил меня, ну, нога, трах… Армия наша в Иран пошла, а я в госпитале остался. В Ташкенте лежал, чуть вообще ногу не отрезали. Русские и узбеки меня лечили. Старались, ничего не скажу… Может, жаль, что мне ногу не отрезали? Что с того, что она есть, когда я на ней даже стоять не могу. Всю жизнь теперь на костылях… Пошла, значит, наша армия с генералом Андерсом в Иран, а нас, таких, как я, никому уже ненужных, там оставили. Сколько польских семей, которые за армией шли, там осталось! Страшный суд!.. Я этого пана генерала понять могу. Для генералов на войне отдельный человек неважен. Армия важна. А какой из калеки солдат? Подлечили меня, из больницы выписали, что мне было в Ташкенте делать? Решил я возвращаться, самому смешно было, опять в Сибирь! Причем добровольно! К матери теперь еду, в проклятый этот Куйтун. А вдруг я ее там уже не застану? Вдруг она, как вы, по Сибири бродит?
Солдат закончил рассказ. Все молчали. Люди были смущены, и даже как будто обижены на солдата-калеку за то, что он своим рассказом рушил их последнюю надежду на польскую армию, на скорое возвращение в Польшу. Недоверчивому как всегда Мантерысу солдат показал свою воинскую книжку, в которой по-польски и по-русски было написано, что капрал Адам Брода находится на службе в польской армии в СССР, в 6-й дивизии. Круглая печать и подпись генерала Михала Токажевского. Все было, как положено. Даже справка из больницы имелась, что инвалид войны Адам Брода, «боец польской армии в СССР» направляется к месту проживания: в «леспромхоз Кедровый, район Куйтун Иркутской области».
Что делать дальше? Надо было что-то решать. На вокзале сибирскую зиму не переживешь. Билетов они купить не могут. Деньги кончаются. Дети начинают болеть.
— На что тут надеяться? Польская армия, посольство… Слышали, что человек говорит? Он там был. Все видел… Такими, как мы, никто там себе голову морочить не будет. Надоело мне бетон на станции протирать… Завтра иду в Тайшет работу искать. Зима на носу…
Солдат неуверенно вмешался в разговор:
— Посольство наше, говорят, в Куйбышеве пока есть. И представительства польские, вроде, консульства. Я в Красноярске даже был у них, банку кофе мне дали… Но Красноярск на западе… Говорят, в Тулуне тоже есть… Это в том направлении, куда я еду, недалеко от Иркутска.
— Это что же, мы на запад рвались, чтоб ближе к Польше быть, а теперь опять отступать? Куда-то к Иркутску, на край Сибири?
— Успокойся, что значат в нашей ситуации несколько километров в одну или другую сторону? Говоришь, в Тулуне есть польское представительство?
— Мне так в Красноярске сказали: «В случае чего, обратитесь к ним за советом и помощью».
— Поехали в Тулун! Что нам терять? Раз польское представительство там, нечего и думать.
С большим трудом втиснулись в ночной поезд Красноярск — Иркутск. В последнюю минуту к ним присоединилась Сильвия Краковская с ребенком. В общих вагонах теснота, на двухъярусных полках вперемешку с узлами ютятся люди. Темно. Неизвестно, где чей-то узел, где голова, где ноги. Характерный затхлый дух скитаний, немытых тел, нищеты. Зато тепло! Те, кто едет давно и уже как-то разместился, ругаются, защищают свои места от новых пассажиров. Но как только поезд тронулся, все понемногу утряслось, успокоилось.
— Разгон, Алзамай, Ук, Нижнеудинск, Будагово, а следующая станция — ваш Тулун. А я немного дальше, в Черемхов еду, — объяснял полякам возвращающийся с фронта слепой на один глаз инвалид. — А ты, — спрашивал он Броду, — с ними выходишь, или в Куйтуне?
— Наверное, выйду в Тулуне. Может, узнаю что-нибудь в нашем представительстве. Может, помогут чем-нибудь. А из Кутуна мне возвращаться неохота.
— Как же, помогут тебе. Ноги не поправят, как мне глаза. Не таскайся, солдатик, напрасно, лучше вали прямо домой.
— Ну да, это у тебя тут дом, а мой где? В тайге? Я к матери еду.
Фронтовик понимающе покивал головой и достал из вещмешка сухари и банку тушенки, прощальное угощение.
— Ешьте, люди добрые, черт знает, что вас в этом Тулуне ждет. А если что, садитесь в поезд, и в Черемхов. Город у нас рабочий, уголь добываем, работа найдется. А меня найти легко, прямо напротив вокзала такой одноэтажный зеленый барак стоит. Скажете к Ивану Дронову. Ну, тому, что с фронта вернулся, к слепому. Тут уж вам каждый покажет. Я на слепого не обижусь. Вот жалко, стаканчика на прощание не пропустим.
— Пропустим, пропустим. По такому случаю не пожалею. От сватов еду, со свадьбы.
Закутанная платками баба порылась в узлах, достала пузатую бутылку. Крепкими зубами вырвала тряпичную затычку.
— Своя бражка, крепленая! — похвалилась баба и громко рассмеялась. Крепкий запах самогона ударил в нос.
— Ой, добрая женщина, дай Бог тебе здоровьица! — слепой солдат подставил закопченный котелок. Баба плеснула от души.
— Ну как? — женщина ждала оценки, надеялась на похвалу. Солдат с трудом перевел дыхание.
— Это не бражка, это не спирт, это нектар!
Пили по глоточку. Беседовали. И все время об одном и том же: война, война, война!
Тулун. Поляки сошли с поезда ранним сентябрьским утром. Солдат Брода вышел с ними. Все вокруг присыпано первым снегом. Солнышко и легкий морозец. Не так оживленно, как в Тайшете. Перрон и вокзал не слишком гостеприимные. Зал ожидания крошечный, холодный, хоть тоже до отказа забит людьми. К счастью, кипятка и здесь было вволю. После теплого обжитого вагона заспанные голодные дети дрожали от холода. Поляки собрались в углу вокзального помещения, достали из узлов остатки хлеба и лепешек, купленных на тайшетском базаре, запивали кипятком. Говорили мало. Да и о чем? Опять сидят они на вокзале, и никто не знает, что их ждет в Тулуне.
Подошел милиционер. Минуту постоял, рассматривая приезжих. Они молча ели. Милиционер обратил внимание на Броду, вероятно, из-за его английского мундира, какого ему еще не довелось видеть.
— Ваши документы, гражданин.
Брода оставил котелок с кипятком, достал из-за пазухи больничную справку. Милиционер долго раздумывал над его бумагами.
— Но здесь Тулун, а не Куйтун. Ты не рано сошел, солдат?
— В самый раз. Я тут в польское представительство должен попасть в Тулуне. Не знаете, где оно?
Милиционер отдал справку.
— Вы все поляки?
— Все.
К счастью, неразговорчивый милиционер знал, где в Тулуне искать представительство. И разрешил им всем остаться в зале ожидания.
Мантерыс торжествовал:
— Говорил я вам! Раз есть наш представительство, можете быть уверены, они нам пропасть не дадут.
В город на поиски отправились все мужчины. Даже калека Брода. И Гонорка Ильницкая, которая сочла, что в случае чего, она сумеет добиться больше толка, чем ее недотепа Флорек.
От железнодорожной станции до города было довольно далеко. Сам город, деревянный, одноэтажный, расположился в широкой котловине на берегу большой реки. Река называлась Ия и где-то далеко на севере впадала в Ангару. Тулун мало чем отличался от Тайшета: такие же дома, улицы, в центре деревянные тротуары. Только воздух был здесь совсем другой, чистый, не было кошмарного тайшетского смрада.