Милиционер дорогу указал точно, и они сразу попали в польское представительство. Оно находилось на главной улице в отдельном здании, огороженном выкрашенным зеленой краской забором. А над этим забором свисал в безветренном воздухе уже немного полинявший, но наш, наш бело-красный флаг! Они остановились у входа и долго в набожном молчании смотрели на флаг. Гонорка крестилась и что-то шептала. У Долины перехватило горло. Опирающийся на костыли солдат Брода снял шапку. Его примеру последовали все, один за другим…
На дверях дома прибита струганая дощечка с жирной выжженной надписью «Делегатура посольства РП» и ниже по-русски «Польское представительство». В доме было тихо, небольшие, выходящие на улицу окна задернуты занавесками. Мантерыс постучал и нажал щеколду. Коридор, одна дверь направо, другая налево. Постучал еще раз. Никто не отвечал.
— Нет здесь что ли никого? — Мантерыс приоткрыл дверь.
Пахнуло крепким запахом кофе, теплом хорошо натопленной комнаты. Через приоткрытую дверь они увидели за столом двух женщин и мужчину с чашками кофе в руках. Сидящая к ним лицом немолодая уже, густо накрашенная блондинка в шерстяном блейзере свекольного цвета, неохотно поднялась со стула. Вышла и прикрыла за собой дверь.
— Слушаю вас.
Голосом и всем своим надменным видом она давала понять, что говорить следует кратко, потому что у нее нет времени.
Смущенный Мантерыс заикался:
— Да мы, проше пани, мы это… мы хотели бы повидаться с паном представителем…
— С паном делегатом правительства! — высокомерно поправила его блондинка. — К сожалению, пан делегат очень занят. Какой у вас вопрос?
— Мы издалека приехали, из тайги. Искали нашу армию. Хотели в посольство… А когда узнали про наше представительство в Тулуне…
— Делегатуру правительства РП!
— …делегатуру правительства РП, сюда и поехали…
— А конкретнее? Что вы от нас хотите? Конкретно, потому что мы здесь…
Долина не на шутку разозлился. Оттолкнул Мантерыса, остановился напротив блондинки, от которой шел крепкий запах духов, и рявкнул не терпящим возражений голосом:
— Или вы впустите нас к делегату, или мы сами войдем в ту комнату. Мы столько километров прошли в голоде и холоде, а вы нас под дверью держите?!
— Проше пана, вы воображаете, что вы одни тут такие?
— Ничего я не воображаю, отойдите!
Блондинка отскочила в сторону. Долина открыл дверь в соседнюю комнату. Там, видно, уже услышали громкие голоса за дверью; когда вся толпа ввалилась в комнату, делегат уже стоял за столом, а вторая дама, молодая симпатичная шатенка лихорадочно собирала посуду со стола. Блондинка стала возмущенно объяснять ситуацию:
— Этот пан, — указала она на Долину, — поднял скандал. Извините, пан консул, неслыханно, чтобы так…
— Хорошо, хорошо, пани Стеня. А вас прошу успокоиться. Чем могу вам помочь, слушаю вас внимательно.
За спиной консула висели орел и портрет генерала Сикорского.
— Пан консул!
— Я не консул. Я являюсь здесь делегатом нашего правительства. Это так, для порядка. Извините, слушаю вас.
— Моя фамилия Долина. Мы приехали из далекой тайги. Когда мы увидели наш флаг… Чего мы хотим? А чего мы можем хотеть от представителя Польши? Вы сами все знаете. Мы, наверное, не первые… Совета, помощи. Хоть каплю надежды.
Делегат попросил их сесть. Это был моложавый обходительный мужчина среднего возраста. Он внимательно слушал их, не прерывал. Говорили все сразу. Когда они закончили, он обратил внимание на Броду. Не без любопытства разглядывал его солдатскую книжку. А потом долго и запутанно пытался объяснить положение:
— Для нас, поляков, сейчас создалась не самая лучшая ситуация. Отношение к Польше и полякам ухудшилось. Наша армия под руководством генерала Андерса передислоцировалась в Иран в силу стратегической и политической необходимости. За Польшу можно сражаться везде. Мы должны верить нашему правительству. Впрочем, о нашей армии пан Брода знает больше меня, он там был. Сочувствую вам, что так неудачно все сложилось. Я даже не знаю, долго ли еще просуществует наше представительство в Тулуне. Хозяевам все это не очень нравится. Вы меня, конечно, понимаете? Контактов с нашим посольством в Куйбышеве почти никаких… Материальной помощи мы уже давно не получаем, остатками со склада пробавляемся, вы ведь понимаете, что вы тут не первые… Пани Стеня, загляните в кладовку, может, там что-то еще найдется для наших гостей… Вы просите совета? Боюсь, мои советы мало чем вам помогут. У меня здесь нет никаких прав. Особенно в последнее время. Местные власти меня избегают, чтоб не сказать больше. Мне действительно жаль…
Делегат встал из-за стола. Они поняли, что разговор окончен. Гонорка не выдержала:
— Так что же нам теперь делать? Там, на тулунском вокзале ждут наши семьи, голодные дети валяются на полу!
Делегат беспомощно развел руками.
— Мне очень жаль… Наверное, вам нужно обратиться в местный совет, в местное управление труда. Это недалеко, пани Стеня объяснит, как пройти. Насколько мне известно, в Тулуне работы хватает. А если нет, нужно будет поискать работу в окрестных совхозах и леспромхозах. Мне действительно очень жаль, но вам придется самим позаботиться о себе…
— Пройдите сюда, пожалуйста, — крикнула из другой комнаты, выручая делегата, безотказная пани Стеня.
Она держала в руках картонную коробку и вручала каждому какую-то баночку. Они протягивали руку, как за милостыней. Ошеломленные тем, что услышали в представительстве, они даже не заметили, как снова очутились на улице. И только истерический хохот вернул их к действительности. Это хромой солдат Брода неестественно громко то ли смеялся, то ли плакал, предварительно жахнув изо всех сил о деревянный тротуар банкой американского кофе.
10
Солдат-калека, Адам Брода в тайгу не вернулся. На станции в Тулуне он бросился под мчащийся поезд.
Самоубийство солдата потрясло людей. Женщины не пускали детей на перрон, чтобы они не увидели кровавое месиво, оставшееся от человека. Один костыль Броды лежал на перроне, второй торчал в насыпи между путями.
— Боже, Боже! Что на него напало, он же к матери ехал, — горько сетовали женщины.
— По крайней мере, кончились его мучения на этой проклятой земле. Самим одно скоро останется — перекреститься и под первый же поезд…
После неудачного похода в представительство безвыходность ситуации стала очевидной: зима на дворе, а тут ни крыши над головой, ни работы, ни еды. Они вытрусили из карманов и узелков последние крошки, выгребли последние рубли, на базар нести было нечего. Дети простужены, болеют. Взрослые от голода еле передвигают ноги. К тому же, уже в который раз в этой ссылке рушились последние надежды. А ведь им казалось, что стоит им, наконец, добраться до представительства польских властей, и врата небесные распахнутся перед ними. А что теперь? Как жить? Что делать?
— Ну что вы за люди, поляки! Одна морока с вами. Из-за вас и мне достанется. Кочуют тут на вокзале, как цыгане какие-то. А этот еще ночью под поезд сиганул, — жаловался вызванный на место происшествия вокзальный милиционер, старшина Климов.
Мужчины помогли ему собрать изуродованные останки, завернули их в кусок брезента.
— Надо бы похоронить по-человечески, только мы не знаем, как и где.
— Вот вам справка к управляющему кладбищем, он без этого не разрешит хоронить. Такой порядок…
— Далеко до кладбища? А гроб где взять?
— Одни хлопоты с вами! — милиционер подумал-подумал и отправил их в коммунальное хозяйство города. — Там товарищ Рудых начальник, может, он вам выделит пару досок на гроб.
Искать товарища Рудых отправились Долина с Юзеком Шайной.
Пошли и не пожалели. Рудых оказался человеком добрым. Они не только получили от него подводу и готовый гроб, чтобы похоронить Броду; он тут же предложил им работу. И обещал помочь всем кочующим на вокзале полякам устроиться в Тулуне с жильем. Зима на носу…
А зима с сорок второго на сорок третий год была необычайно суровой. Причем на всем евроазиатском континенте. А в Восточной Сибири просто свирепствовала. Даже местные жители не могли припомнить таких обильных снегопадов и таких трескучих морозов.
Долине с сыновьями выделили комнату в большом доме в Тулуне. До революции здесь, вероятно, жил какой-то богач, потому что дом был не только большой, солидно построенный, но и внешне отличался от других. Все наличники, дверные проемы, козырьки крыши были богато украшены деревянной резьбой. Двор наглухо огорожен высоким забором из лиственницы с широкими воротами и отдельной калиткой. Во дворе — амбары, или бывшие купеческие склады, коровник, конюшня и баня, впрочем, наполовину развалившаяся. По высокой деревянной лестнице входящий поднимался на обшитое тесом крыльцо.
Когда по распоряжению Рудых Долина и многочисленное семейство Шайны вселились в этот дом, там уже было несколько жильцов: учитель Семкин, подслеповатый туберкулезник с кучей детишек, и одинокий холостяк, польский еврей Мечислав Шахницкий из Гродно. Пан Шахницкий, юрист по образованию и адвокат по профессии, был у Рудых юридическим советником. Шахницкий оказался в СССР, спасаясь из Гродно после нападения Гитлера на Советский Союз.
Долина получил работу извозчика в конторе Рудых. Лошадь стояла здесь же в конюшне у дома.
Промерзшие, голодные, побросали они свои узлы в углу маленькой комнатушки с двумя плохо заделанными окнами. Пусто. Печь холодная.
— Ну, ребята, тут мы теперь будем жить, — заявил отец. — Осмотритесь, а я пойду, распрягу коня и поищу дров, растопим печку, приготовим что-нибудь горячее.
«Коня распрягу!» — Сташеку эти слова напомнили, как когда-то дома, когда отец возвращался с лошадьми с поля, он кричал поджидавшей его маме: «Сейчас, Тося, коней только распрягу».
— А где конюшня?
— Здесь, у нас во дворе, завтра вам все покажу.
Отец вышел, а маленький Тадек прыгал от радости по комнате и выкрикивал: