— Боже ж ты мой! Смотрите-ка, люди, кто бы мог подумать! Кто мог ожидать такого. «Гора с горой, гора с горой»…
Долина протиснулся поближе и увидел, как бабушка Шайна прижимает к груди всхлипывающую… Циню Бялер! Да, ту самую Циню, дочку Йосека Бялера из Червонного Яра, которую все звали Целиной, и которая вместе с Корчинским и Владеком Лютковским была арестована НКВД еще в Калючем за то, что польских детей в бараке учила.
— Йосек тоже здесь?
— Не знаю, — пожал плечами, повернувшись к нему Бялик. — Кто-то из наших баб увидел Целину, ну, и началось! Плачут и плачут… Холера, Янек, как ты думаешь, зачем нас сюда вызвали? Столько народа? Говорят, Англия запрос направила… Как генерал Андерс с армией ушел за границу, вроде, англичане сказали русским, чтобы и нас туда отправили. А другие говорят, что русские из-за Андерса так обозлились, что возьмут нас за задницу и «пошел» обратно в тайгу!
— А черт их знает! От них всего можно ждать.
Долина не успел пробраться к Целине, поздороваться с ней, когда на крыльцо вышел офицер НКВД.
— Внимание, граждане! Приглашаю вас в дом, там все узнаете.
Люди расселись в зале. Червонноярцы как всегда держались вместе. За столом президиума трое: милиционер, седой мужчина в гражданском и офицер НКВД. Он и начал:
— Граждане поляки! Мы пригласили вас сюда, чтобы в соответствии с последним распоряжением советского правительства исполнить все необходимые формальности, которые позволят вам стать полноправными гражданами Союза Советских Социалистических Республик. Уже сегодня вам будут выданы соответствующие свидетельства, а в ближайшее время советские паспорта.
Если в начале речи в зале стояла полная нетерпеливого любопытства тишина, то последние слова офицера вызвали беспокойный гул.
— Прошу тишины, граждане! Прошу тишины! Сейчас выступит комендант районного отделения милиции, который разъяснит вам подробности. А если что-то будет не ясно, пожалуйста, спрашивайте.
— У меня вопрос! Можно сразу? — вырвался Мантерыс. Все повернули головы в его сторону. Офицер какой-то момент колебался.
— Ну, хорошо, спрашивайте.
Мантерыс нервно искал что-то по карманам, наконец, достал какую-то смятую бумагу и поднял ее вверх.
— У меня вот свидетельство, выданное НКВД, в котором четко написано, что я являюсь польским гражданином. Объясните, пожалуйста, зачем мне советский паспорт?
Мантерыса поддержали несколько голосов.
— У нас у всех такие свидетельства!
— НКВД нам выдал сразу после амнистии.
— Мы — польские граждане.
— Спокойно! Спокойно, товарищи. Не будем устраивать тут митинг. Но раз вы так начинаете, и я вам должен пару слов правды сказать, чтобы у вас не было никаких сомнений. И никаких иллюзий. Да, действительно, советское правительство поверило буржуазному правительству Сикорского, стремилось к союзу с ним, дало вам амнистию, разрешило и помогло сформировать на нашей территории польскую армию. И чем нам отплатило так называемое «польское правительство»? Черной неблагодарностью, предательством и провокацией! Армия ваша вместо фронта, под Сталинград, удрала в Иран, к англичанам. В последнее время вскрылось сотрудничество польского правительства с Гитлером, клеветнические обвинения Советского Союза в расстреле польских офицеров. Или возьмите империалистические территориальные претензии на нашу Белоруссию и Западную Украину, которые после многовекового панско-польского рабства навсегда возвращены в советскую Отчизну. Органы НКВД раскрыли случаи шпионажа, которым занимались поляки. Мы в Тулуне тоже об этом кое-что знаем. Не для кого не является тайной, чем занималось здесь ваше представительство. Достаточно? Теперь не удивляйтесь, что правительство СССР порвало всякие дипломатические отношения с буржуазно-фашистским правительством Сикорского. Это не Советскому Союзу, а правительству Сикорского вы обязаны сложившейся ситуацией. Однако советская власть вновь доказывает вам свое великодушие: мы предоставляем вам, полякам, советское гражданство. Это должно быть честью для каждого, а вы тут с протестами выступаете. Впрочем, вы все происходите из Западной Украины или Белоруссии и фактически являетесь советскими гражданами с сентября 1939 года. Так что получение сейчас паспортов — это чистая формальность. А теперь попрошу коменданта милиции разъяснить вам все подробнее.
Комендант говорил кратко, ограничился формальностями и разъяснением действующего законодательства. Сообщил им, что с сегодняшнего дня их старые свидетельства не являются удостоверением личности, а без документов обойтись нельзя. Отсутствие удостоверения личности будет строго наказываться, вплоть до тюремного заключения. Следует сдать старые свидетельства, заполнить анкеты и получить новые документы.
— Паспорта будут выдавать вон в том помещении. Не толпитесь, граждане, всем хватит, — шутил офицер НКВД, выходя из зала.
Указная им дверь открылась, и на пороге появился милиционер:
— Ну, заходите, граждане, пока очереди нет. Пожалуйста, кто первый?
Люди сидели на своих местах, к открытым дверям никто не подходил. Многие оглядывались на Мантерыса. Не выдержав их вопросительных взглядов, он вскочил со стула:
— Ну что вы на меня уставились? У каждого своя голова на плечах… А я, я могу только за себя сказать — будь, что будет, а я советского паспорта не возьму и все! — у побледневшего Мантерыса дрожали руки, когда он прятал в карман старое удостоверение личности. В зале опять загудело. Люди собирались группами, спорили, советовались.
Долина не имел понятия, как в такой ситуации поступить. Опять какая-то беспросветность, безнадежность. К тому же он беспокоился за Сташека, которого оставил одного с конем и санями. Он пошел к входной двери.
— Куда, гражданин! А ну назад!
За дверью стояли два солдата в форме НКВД с автоматами.
— Я на работу, дети одни остались…
— Назад, назад, гражданин. Выход только через то помещение, где паспорта выдают. Там и объясняйте…
Когда Сташек подвез отца к милиции, он прямо сгорал от нетерпения, когда ему, наконец, дадут в руки вожжи, и он не только сам Вороным будет править, а поедет с ним на Ию за водой.
Конь послушно тащил сани. День был солнечный, теплый. Утренний морозец понемногу отступал, колея размякла, сани скользили на поворотах.
К реке нужно было ехать узкой крутой улочкой. Возле самой Ии она резко сворачивала, и зимняя дорога вела по льду почти на середину реки. Там было несколько огромных прорубей, из которых водовозы черпали воду.
Когда Сташек подъехал, все проруби уже были заняты. Он остановился с боку, ждал своей очереди. Водовозами были одни бабы. Неуклюжие, медлительные, в ватных портках и фуфайках. Набирая воду из проруби, они громко переговаривались, ссорились, сыпали пошлыми шутками.
— Смотрите, смотрите, бабы, какой-то новый водовоз появился!
— Это конь поляка из городской администрации, от Рудых.
— А ты поляк?
— А где твой отец?
— Поляк… А отца… отца в милицию вызвали.
— Что ж он такое натворил, что в милицию забрали? Украл что-то или убил кого?
— Перестань, дура, цепляться к мальчишке. Милиция, милиция! Мало кого милиция сегодня вызывает? Поможем лучше ребенку воды набрать. Давай сюда, на мое место.
Первую бочку воды Сташек отвез в детский сад. Кухарка накричала на него за опоздание.
— Тоже мне, водовоз! Мало того, что опоздал, ведра поднять не может. А что с отцом?
Кухарка поворчала на Сташека, но своих кухонных помощниц погнала таскать воду. Когда воду слили, она позвала его на кухню, плеснула в миску половник горячей каши, полила маслом и велела есть. У Сташека голова кружилась от вкусных кухонных запахов. Он жадно проглотил кашу и жалел, что маленький Тадек не может ходить в такой садик, а сейчас сидит один, голодный, в холодной хате.
Вторую бочку отвез Сташек в какое-то учреждение. Тут было хуже, никто на него не обратил внимания. Только старик швейцар, не выходя из теплой каморки у дверей, объяснил, где стоит бочка, куда надо перелить воду. Мимо него проходили занятые своими делами, равнодушные к его трудностям, служащие и какие-то посетители.
Но домой он возвращался довольный — все, что велел отец, он выполнил. Заехал во двор. Тадек выбежал ему навстречу. Отца еще не было, не было никого из семьи Шайны.
Сташек снял упряжь с Вороного и досуха протер его. Конь терпеливо сносил все процедуры, хоть время от времени тихо ржал и поглядывал в сторону остатков сена. Овса давно не было. Овсянка, которую Сташек иногда варил, была из корма Вороного. Неважно, что высохший овес был только слегка растерт в отцовских ладонях, что приходилось давиться и плеваться шелухой — овсянка была вкусной и хоть немного утоляла голод.
В комнате было холодно. Сташек растопил печь, вскипятил воды, налил в кружки, посолил. Полез на полку, где отец оставлял им ежедневную порцию хлеба. Разломил кусок хлеба поровну, но вспомнил, что ел в детсаду кашу и отдал хлеб Тадеку.
Только поздно вечером домой вернулась бабушка Шайна. Одна.
— Держат наших в милиции. Со всего Тулуна поляков согнали. Только таких старух, как я, согласились на ночь отпустить. Тьфу! Чтоб их пекло поглотило, помоги, Господи! Какие-то русские бумаги будут полякам выдавать, а эти наши дурные мужики уперлись и не хотят брать. Боятся, что если возьмут русские бумаги, мы уже никогда в Польшу не вернемся. Как будто бумажка что-нибудь значит! Подтереться можно, что еще. Ох, деточка моя, что с нами, несчастными, на этом свете творится, одному Господу Богу ведомо, помилуй нас грешных… Ели вы что-нибудь? Ты с водой-то справился, Сташек, а то отец там нервничает? Не бойся, Сташек, столько народа разом в тюрьму не запрут: подержат их, подержат и выпустят.
Тулунский НКВД держал поляков в зале. Никому не разрешили покинуть здание милиции. Не принимали во внимание никакие просьбы, никакие объяснения. Даже по нужде людей выводили во двор под охраной. Не давали ни воды, ни, тем более, еды. Время от времени открывалась известная уже дверь, и милиционер возобновлял приглашение получить паспорта. Никто туда не пошел. Под вечер в зале вновь появились тот же офицер НКВД в фуражке с синим околышем, комендант милиции и какой-то пожилой седоватый мужчина. Его офицер НКВД представил как районного прокурора.