есять заповедей!
Через неделю в Булушково приехали несколько семей из Тулуна: Грубы, Барские и Бялики. Все осели на Волчьем хуторе. Только Бронек Шушкевич переселился в деревню, нашел там себе угол, кормежку и, пожалуй, еще кое-что у молодой солдатской вдовы Нюрки. По возвращении из Тулуна Шайна отозвал Долину в сторону:
— У меня для тебя две новости. Дело твое заглохло. Мама говорит, что милиция даже не приходила в конюшню, никто о тебе не спрашивал.
— Ну, и слава Богу! А вторая новость?
— Вот ты удивишься! Домбровский выдал себя за украинца!
— Что? Домбровский — государственный лесничий?
— Видал, какой проныра? Да, парень. Может, он хотел этим оправдать согласие на советский паспорт? Но прогадал. Только он себя за украинца выдал, они его цап за задницу, и в Красную Амию, на фронт!
— Что ты говоришь? А Домбровская, а дети?
— Да она же не виновата. Спятил мужик, не иначе. Так что теперь наш «сичевый стрылец» Дубровский где-нибудь в окопах лоб под немецкие пули подставляет.
— Мантерыс, бедняга, был прав. Он всегда Домбровского в подлости подозревал. А о Сташеке Мантерысе ничего не слышно?
— Что там от кого услышишь. Погнали мужика на каторгу, камень в воду…
— А о наших польских делах что нового есть?
— Ничего, парень, мертвая тишина.
13
Когда народ из Тулуна, в том числе и Броня Барская, переехал на Волчий хутор, Долина решил, что хватит играть в прятки. Тадек был еще слишком мал, чтобы что-то понять, поэтому Долина обращался в основном к Сташеку:
— Послушай, сынок, я хотел тебе сказать — завтра после работы к нам придет пани Броня, ну, знаешь, Броня. В общем, будет она с нами вместе теперь жить. Ну, вроде как женюсь я на ней… Ксендза тут нет, обвенчать нас некому, свадьбу тоже как-то… Вот это я тебе и хотел сказать, чтобы ты знал. Понимаешь, сынок?
— Понимаю, чего тут непонятного.
— Вот и славно, — отец хлопнул Сташека по плечу, давая понять, что разговор окончен. Мальчик, слегка обескураженный неожиданной новостью, сполз с нар и неизвестно зачем стал жадно пить воду. Отец что-то вспомнил: — Да, и Тадеку скажи, чтоб Броню слушался, ну, сам знаешь…
— Хорошо, папа. А как нам Броню, ну, пани Барскую называть?
Отец от неожиданности замолчал, потом откашлялся и не очень уверенно предложил:
— Как к ней обращаться? Ну, да, надо как-то… Как получится, так и зовите… Только вежливо, она вам не подружка, ну и не чужая… Как обращаться? Может, пани? А может и мама! А что? Броня с нами, наверное, будет всегда. Родной матери она вам не заменит, но женщина она добрая, вас не обидит.
Сташек целый день хлопотал по дому. Нарубил дров на запас, подмел, протер тряпкой пол и даже закопченный котелок вычистил. Тадеку надел чистую рубашку, сам тоже, как мог, прифрантился. «Придет, пусть не думает, что мы тут без нее пропадаем. Мама! Ни за что в жизни!» Вечером отец привел Броню. Тадек не скрывал радости. Сташек грелся, прислонившись спиной к печке. Броня выпустила Тадека из объятий, подошла к Сташеку:
— Здравствуй, Сташек! Ну, что примешь меня в свое хозяйство?
Он не знал, что ответить, опустил глаза и пожал плечами.
— Ну, мальчишки, раз у нас такой дорогой гость, садимся к столу. Сташек, есть там немного кипятка на чай?
— Ну, нет! Сташек, садись за стол, с сегодняшнего дня я буду в этом доме горшками заниматься.
Сташек поправлялся. Вывихнутая рука обретала прежнюю подвижность и уверенность. Прекратилось головокружение. Зажили раны на лице, отпали засохшие струпья. Только голубоватые шрамы иногда страшно чесались, а на холодном ветру отзывались острой болью. Дни стояли солнечные, а солнце шло Сташеку на пользу. Он вставал рано, брал Тадека, и они целыми днями бродили по окрестной тайге. Здешний лес казался Сташеку не таким грозным, как в Калючем. Ходили они и к протекающей неподалеку речке Золотушке и с нетерпением ждали, когда спадет половодье, и можно будет ловить рыбу. Наблюдали за лесными птицами и зверьем, которого и тут хватало. А по дороге копали клубни сладкой саранки, собирали чесночную черемшу, пили сладкий березовый сок. Так и пролетал день за днем.
В то утро Сташек взял с собой топор и отправился в тайгу за дровами. Он заранее высмотрел на ближайшем болоте сухую сосенку. Тадек, как всегда, увязался следом. Мальчик решил, что болото еще не ожило после зимы, добрался до сосны и стал ее подрубать. Работа продвигалась медленно, от ударов и дерганья топора болела рука. Сухостой, падая, развалился на несколько кусков. Сташек стал выносить обломки на берег. И вдруг, протаскивая пенек между кочками, провалился сначала по пояс, и тут же был затянут по самые плечи. Он понял, что происходит: ожившее болото засасывает его в глубину. Удерживал его на поверхности кусок срубленной сосны, но выбраться из болота сам он не мог. Стоящий на краю болота перепуганный малыш тоже не мог ему помочь.
— Тадек, беги на хутор, позови кого-нибудь на помощь.
Болото глухо булькало в глубине, воняло тухлыми яйцами. На ветвях почерневшей, поросшей мхом ели трещала любопытная сорока. Разбуженная сова с интересом таращила на него огромные глаза.
На помощь прибежал дедушка Митрич, он как раз шел в тайгу проверить токовища тетеревов, когда навстречу ему попался бегущий с ревом малец. Дед укрепил грунт под ногами, бросил Сташеку веревку, протянул ее под руками и с трудом вытащил его из топи.
— Что-то рано в этом году топь проснулась. Повезло тебе, парень. В прошлом году в этом месте двух лосей засосало.
На Волчьем хуторе дед Митрич был единственным живущим тут русским. При встрече хмуро бурчал что-то в ответ на приветствие и, не останавливаясь, шел дальше по своим делам. Дед явно сторонился людей. Никто из поляков о нем ничего не знал. Заметили, правда, по-соседски, что когда пригревает солнышко, во дворе хлопочет какая-то старушка, наверное, жена.
— Пойдем в хату, а то простуда прихватит, — приказал дедушка и привел мальчишек к себе в дом.
В комнате было светло и тепло, пахло вареной капустой. Седая старушка, которая едва доставала до пояса своему долговязому мужу, заломила руки.
— Боже ж ты мой! Что случилось?
— В Черной топи выкупался. Надо его привести в порядок, а то посинел весь, и ноги отнялись.
Бабка налила в бадейку горячей воды, принесла из каморки какую-то одежду, даже валенки ему одолжила, свои он в болоте утопил. Налила миску щей и посадила их к столу. Дед молча сидел у печки, курил самокрутку. Бабка с любопытством расспрашивала маленьких поляков обо всем.
— Ой, бедненькие вы, поляки, бедные. Так далеко от родимого дома вас загнали, поганцы! Как наш Петенька, тоже там где-то на этой войне проклятой, далеко от дома, неизвестно где. Зима прошла, весна идет, а мы от него весточку ждем и дождаться не можем.
Бабушка краем фартука тронула глаза. Дед недовольно буркнул.
— Перестань, Николаевна. Не морочь детям голову нашими бедами, у поляков своих напастей хватает…
Когда на следующий день Сташек отнес одолженную ему одежду, бабка оставила ему валенки.
— Носи, сынок, валенки на здоровье. Ты же свои утопил? А как мой Петенька с войны вернется, ему уже новенькие приготовлены. Валенки только у моего Митрича заказывайте, он настоящий мастер. А чертово болото стороной обходи! — бабка перекрестилась в суеверном ужасе.
Уж с чем — с чем, а с землей поляки обращаться умели. Жители Червонного Яра ходили, как пьяные. После стольких лет они вновь ступили на свежевспаханную землю, почувствовали ее запах. И ни одному из них не удалось в этот момент избежать грустных воспоминаний. А что там с моим домом? С моим полем? Как озимые, а как там мой сад? Ульи? Кони, коровы, весь скарб? Кто теперь там хозяйничает? Что там этой весной происходит в Червонном Яре?
Управляющий Абрамов не мог поляками нахвалиться. Благодаря ним совхоз впервые с начала войны вовремя и качественно справился с весенним севом. Ничего удивительного, что на праздник 1 Мая начальник не посчитался с расходами и выдал всем полякам дополнительно по бутылке водки. Но это было один раз и по случаю праздника. Голодная предвесенняя пора все больше давала о себе знать. Уже и так скромные порции хлеба пришлось еще урезать. Детвора бегала по тайге в поисках саранки и дикого лука, ловила в Золотушке рыбу.
Как-то вечером к Долинам кто-то постучал, приоткрыл дверь и спросил по русскому обычаю:
— Можно?
К всеобщему удивлению это был дедушка Митрич. Сташек молниеносно перебрал в уме все возможные свои мальчишеские грехи, но ничего не припомнил. Дед снял шапку, пригладил седые волосы, остановился у порога и, несмотря на приглашение, не сел.
— Не беспокойтесь, добрые люди, я на минутку. Вы, может, не знаете, я тут уже много лет в Булушкино совхозным пастухом работаю. Коров пасу с весны до осени. Пришла пора коров выгонять, травка в самый раз подросла. Я вот и подумал, ваш парнишка бы мне пригодился. Как вы? Все пару рублей заработает, сам молока досыта напьется и еще вам немного принесет. Так как?
Удивленный неожиданным предложением, отец засомневался:
— Не знаю, справится ли? Он еще никогда не работал. Мал еще…
— Папа! Мне же уже почти четырнадцать!
— Ну, что, хочешь пойти пастухом?
— Хочу, папочка. Не бойся, я справлюсь. И молоко буду вам носить.
— Молоко, молоко… Такая работа, сынок, это не игрушки… С рассвета до ночи, грязь, холод или жара.
— Папочка, пожалуйста.
Они разговаривали по-польски. Когда замолчали, дед спросил:
— Ну, что, посоветовались?
— Парень готов, а я сомневаюсь, справится ли он.
— Раз хочет, значит справится. Ну, тогда завтра и начнем. А как тебя зовут?
— Станислав, Сташек.
— Станислав, значит, Стасик по-нашему. Ну, Стасик, готовься. Завтра перед рассветом постучу тебе в окно, с восходом солнца мы должны уже быть в Булушкино и выгонять стадо. Такой у нас обычай: первый раз выгоняем стадо точно на восходе солнца.