Когда дороги немного подсохли после весеннего разлива, управляющий Абрамов запряг самого лучшего коня в легкую двуколку, второго пристегнул без упряжки и отправился в далекий Тулун по делам. Его возвращения все ждали с нетерпением. Известно было, что он доставит с оказией газеты и письма. Газеты — газетами, а писем вся деревня ждала как избавления. Не было в Булушкино дома, из которого кто-то не ушел бы на фронт. Но с фронта приходили не только письма, приходили и официальные уведомления о смерти солдата. Ничего удивительного, что люди почту ждали с надеждой и с трудно скрываемой тревогой. К сожалению, и на этот раз кроме радостных писем Абрамов привез две «похоронки». Рвала на себе волосы мать троих детей, болезненная Алевтина. Онемела в отчаянии, чуть не сошла с ума молоденькая восемнадцатилетняя Анюта. Поляки писем не ждали, расспрашивали управляющего, что там на войне, что в газетах о Польше пишут.
— Какие там могут быть новости?! Войне конца и краю не видать. Страшно подумать, это, поди, не последняя «похоронка»… Газеты? Вот, черт, а про газеты я насмерть забыл, на почте остались. Из головы вылетело с этими «похоронками».
В тот день они сеяли овес за деревней. Близился полдень. Люди с нетерпением ждали повариху, которая привозила им в поле по миске супа. Сегодня она почему-то опаздывала. Когда, наконец, появилась и стала разливать остывшие щи, бабы набросились на нее с упреками:
— Мало того, что опаздываешь, так еще какими-то холодными помоями кормишь.
— Только не помоями, только не помоями! Царица нашлась. Опоздала, вот и остыло немного. Я уже на телегу садилась, а тут Абрамов меня завернул и погнал кормить милиционера.
— А чего милиция в Булушкине ищет? Слава Богу, никто никого не убил, никого не ограбили…
Услышав, что в Булушкино приехал милиционер, Долина насторожился. Его охватил страх: вдруг раскрылось дело с утонувшим Вороным, и теперь милиция его разыскивает?
— Откуда я могу знать, чего он ищет? Может, как всегда водки выпьет, с Погребихой потискается, мешок харчами набьет. А может, еще что-то нужно, черт их разберет. Хочешь добавки?
— Если можно.
Повариха долила в миску Долины черпачок супа.
— А может, к вам, полякам, какое-то дело у него? Я слышала, как он Абрамова спрашивал, сколько у него в Булушкино поляков. Что дальше, не знаю, они в контору пошли. Известно, милиция везде нос сует.
Расстроенный Долина присел на подножку сеялки. Этого только не хватало, чтобы теперь, когда они сошлись с Броней, когда жизнь как-то начала складываться, его бы заковали в кандалы и бросили в каземат. Разные мысли приходили в голову. Может, бежать? Но куда? Шансов не было никаких. Оставить детей? Что ж, как судьба распорядится, так и будет.
После работы все возвращались в деревню, чтобы поставить лошадей в конюшню. Долина воровато озирался по сторонам. Но все было спокойно. Деревенские милиционером не интересовались, своих дел было по горло. Темнело. Из стоящей в стороне избы доносились песни и звуки гармошки. Бабы, которые шли рядом с Долиной, прокомментировали:
— Маруська Погребиха гуляет со своим милиционером.
— Вот Санька вернется с фронта, он ей погуляет!
— Вернется-не вернется, а что бабе перепало, то ее!
Вопрос с приездом милиционера прояснился на следующий день. После работы Абрамов вызвал всех поляков в свою канцелярию. Хилый огонек керосиновой лампы едва рассеивал темноту. За столом сидел милиционер. Пожилой, невысокий, с широким монгольским лицом. Маленькие глазки поблескивали из-под припухших от вчерашнего пьянства век. Милиционер откашлялся, выпил воды из графина.
— Харашо! Как ни крути, почти целый взвод. Ну как, Абрамов, ты им все сообщишь или я?
— Да что я. Вы уж лучше сами, товарищ комиссар, скажите, с какой вестью вы к гражданам полякам приехали.
— Ну, харашо, я скажу. — Милиционер встал, поправил пистолет на поясе и еще раз выпил воды. — Граждане поляки! От имени советской власти сообщаю вам важную новость. Пришел и ваш черед, граждане поляки, выполнить почетный долг, настало время идти на фронт!
Милиционер выпил еще глоток воды. К Долине наклонился Груба.
— Холера, опять началось: то паспорта советские, то теперь Красная Армия!
Но тут милиционер поляков удивил не на шутку:
— Польское войско, то есть, польская армия создается, граждане поляки! Вот какую важную новость я вам привез!
Все с недоверием отмахнулись — какая там опять польская армия? Или Сикорский со Сталиным второй раз договорились? Господи Боже! Сердца ссыльных затрепетали вновь пробудившейся надеждой.
— Начальник, давай газету, прочти людям, пусть послушают.
Абрамов взял в руки смятый газетный лист, надел очки в проволочной оправе, подсел к лампе.
— Газета, к вашему сведению, называется «Известия», от 9 мая 1943 года. А пишут здесь так: «Советское правительство приняло решение удовлетворить просьбу Союза польских патриотов в СССР о создании на территории СССР дивизии имени Тадеуша Костюшко с целью совместной с Красной Армией борьбы против немецких захватчиков. Формирование польской дивизии уже началось»… — Абрамов с мрачным видом сложил газету и бросил ее на стол.
— Началось формирование дивизии! Слышите? Что мы тут еще делаем, мужики? Если не поспешим, опять ни с чем останемся, как с Сикорским и Андерсом.
— Спокойно! Спокойно, граждане поляки. Сейчас разберемся во всем по порядку…
Шайны жили в самой большой избе, там все и собрались вечером. Даже детей никто не прогонял. Долго молчали. Никто не отважился начать разговор. Все боялись одного — чтобы эта вновь проснувшаяся надежда, связанная с созданием польской армии, опять не оказалась бесплодной. Когда, наконец, народ разговорился, звучали одни вопросы и сомнения: что это за армия? Какой такой Союз патриотов организует ее? А некоторые даже Костюшко не могли вспомнить. Но в армию все опять поверили. А как иначе? Есть ли какая-то другая дорога в Польшу?
Последние несколько дней перед уходом на фронт маленькая польская колония на Волчьем хуторе как будто притихла. Все старались побыть в своих семьях, со своими родными. Только теперь, когда настала пора прощаться, они осознали: что бы ни происходило, семья всегда держалась вместе. Разве что смерть вырвала кого-то из близких. А теперь? Мужчины идут на фронт, на войну. Каждый представлял, чего можно ждать от войны. А женщины и дети остаются здесь, в Сибири. Война, фронт, известно, всякое может случиться. Мало разве «похоронок» приходило в Булушкино? Ну, что же, чему быть, того не миновать. Судьбу не обманешь. Для сибирских поляков, от мала до велика, не было другого пути в Польшу, как вместе с польской армией…
Булушкино провожало уходящих на фронт поляков по здешним обычаям. Управляющий Абрамов выдал дополнительные продукты из совхозной кладовой. Поварихи нажарили блинов, наварили жирных щей. Бабы-солдатки тоже принесли с собой кое-какую еду. Поляки скинулись на водку.
Первый стакан водки поднял в прощальном тосте Абрамов.
— Недолго вы у нас погостили, товарищи поляки. А я, глупый, радовался, что наш совхоз при вас окрепнет. Смотрите, бабы, как вам в этом году сев удался! Это заслуга поляков. Когда летом жать начнем, будем вас добрым словом вспоминать. Правда, бабы?
— А как же?
— Порядочные мужики были.
— Хоть бы им повезло на войне!
— Тост, Абрамов, тост, а то рука онемеет, водка согреется! За здоровье фронтовиков!
— Минутку, Дарья, минутку. Не суетись. Еще пару слов хочу сказать… Первое слово такое — воюйте на фронте хорошо, за семьи свои не беспокойтесь, как-нибудь вместе выдюжим. А второе и последнее слово: желаю вам вернуться с войны живыми и здоровыми.
Сташек Долина с дедушкой Митричем пасли большое стадо. Утро начиналось с того, что, проходя по деревне, они сгоняли выпущенных хозяйками коров и присоединяли их к совхозному стаду. Стадо чаще всего паслось на лугах по берегам Золотушки, на опушках тайги, в осиново-березовых подлесках. Сташек получил в совхозе брезентовый плащ, который должен был укрывать его от дождя, а Митрич дал ему длинный кнут, плетенный из конского волоса.
Первые дни мальчик не высыпался. Он вставал задолго до рассвета и бежал из Волчьего в Булушкино. Весь день бродил за стадом, а вечером — обратно в Волчий.
Услышав, что отец идет в польскую армию, Сташек чуть не прыгал от радости. Наконец! В его мальчишеской голове польская армия неразрывно ассоциировалась с Польшей. Сколько раз он об этом слышал за время их ссылки? Не все понимал, но одно с некоторых пор усвоил прочно — раз есть польская армия, значит есть и Польша. Это армия их из Сибири вызволит. Только она не забудет о них.
— Папа, папочка, как же я рад! — бросился он отцу на шею.
А отец был серьезен, озабочен.
— Это война, сынок… Там всякое бывает.
И только тут мальчишка вдруг осознал, что именно может случиться с отцом на войне. Он же видел, сколько «похоронок» приходит с фронта. Вспомнился раненый солдат Брода, который в Тулуне бросился под поезд. Они возвращались из деревни на хутор.
— Я понимаю, Сташек, почему ты так обрадовался. Ты думаешь, я не рад? Ведь только так Польша становится ближе к нам. Помнишь, что я всегда говорил: будет наша Польша! Что бы не произошло! И она будет, сынок, будет! И ради нее нужно идти на войну. Только как вы тут без меня справитесь? Это меня больше всего тревожит. Если бы мама была жива… Тадек еще такой маленький…
— Папочка, не бойся, мы справимся, вот увидишь. Я уже работаю, деньги зарабатываю, молоко буду каждый день ему приносить.
— Ой, сынок, сынок, хороший ты у меня парень. Помнишь, Сташек, что я тебе недавно ночью про Польшу говорил?
— Помню.
Отец остановился, нашел поваленное дерево возле тропинки.
— Присядем на минутку, сынок, не знаю, сможем ли мы потом вот так, только вдвоем, поговорить. Я иду на войну, потому что так надо. Если Бог даст, и я останусь жив, заберу вас в Польшу, и мы снова будем вместе. Я вас везде найду. А если, не дай Бог, со мной что-нибудь случится, я только на тебя, сынок, рассчитываю: ты обязан вернуться в Польшу и привезти с собой брата. Только там ваше место, ваш дом. На Подолье не возвращайся. Там у нас никого нет. Если доберешься до Польши, езжай с