— Как же! Хочешь, иди сам. Я похожу по базару, а через час буду ждать тебя здесь возле ворот.
Честно говоря, Сташеку было на руку, что в военкомат он пойдет один. Но это была его самая большая тайна. На входе его остановил слегка прихрамывающий дежурный сержант с красной повязкой на рукаве.
— В чем дело?
— Спросить хотел…
— Сколько лет?
— …Шестнадцать…
— Вон с моих глаз. Быстро! Шестнадцать лет! Скоро детсадовцы начнут приходить. Знаю я вас, только фронт в голове!
Тут подошел какой-то офицер с черной повязкой на глазу.
— В чем дело, Селиванов?
— Разрешите доложить, товарищ майор, шестнадцать лет всего, вот и выгоняю. Скоро детский сад…
— Подожди, Селиванов… Чего тебе, парень?
Сташек достал из-за пазухи письмо отца с фронта и подал майору.
— Полгода отец не пишет… Он в польской армии, на фронте…
— Ты поляк?
Сташек кивнул. Майор посмотрел письмо, вслух прочел номер полевой почты.
— Письма с фронта идут долго… Знаешь, где твой отец теперь может быть? В Варшаве, через Вислу переправляется. Вчера была последняя сводка с фронта. Скоро мы с твоим отцом всю Польшу освободим, до Берлина дойдем… По полевой почте нельзя понять, где находится солдат. Не беспокойся, парень, отец обязательно напишет. Маме, семье передай, чтоб не волновались.
— Мама умерла… Скажите, а мы могли бы получить от военкомата разрешение вернуться в Польшу?
— Нет, мальчик, это пока невозможно. А ты откуда?
— Залещики, на Днестре…
— Западная Украина. Прекрасный край. К сожалению, парень, там прифронтовая зона, надо ждать конца войны. Что еще?
— Товарищ начальник, возьмите меня на фронт, отправьте в польскую армию. Добровольцем. Я крепкий, давно уже работаю, умею лошадьми править, охотился, умею стрелять…
— Хватит! Ну, хитрец! Писем от отца не получает, в Польшу он хочет вернуться, а сам — добровольцем! Нет, парень. Даже не заговаривай о фронте. Возвращайся, откуда пришел, все!
Офицер нервно развернулся и ушел. Растерянный Сташек спрятал письмо в карман. Сержант схватил Сташека за руку, намериваясь вытолкать его за дверь.
— Марш отсюда, и чтоб я тебя не видел тут больше! Войны ему захотелось!
Сташек выскочил на крыльцо. Пронзительный ветер сек дождем. «Нет, так нет, без них обойдусь!» Он был унижен и зол. Даже плакать не хотелось. Натянул шапку и пошел к калитке.
— Эй, поляк! Подожди минутку!
Сержант догнал его и сунул в руки буханку хлеба и банку консервов.
— Бери, бери… Майор велел тебе передать: «Отдай ему это, Селиванов, а то что-то слабовато наш польский доброволец выглядит, по крайней мере, поест, будет с чем домой вернуться». Вот, возьми…
Гонорки на условленном месте не было. Сташек пошел побродить по базару. Он знал этот базар, как свой карман — они тут с Тадеком все облазили, когда жили в Тулуне. Мало что тут изменилось за это время. На базаре вовсю кипела обменная торговля. У Сташека было несколько рублей, но купить на них ничего было нельзя. Можно было обменять полученную от майора буханку хлеба и консервы, но на это Сташек не решился. Зная ловкость местных воришек, он крепко прижимал под мышкой мешочек со своим добром. Он поискал среди болтающейся по базару шпаны своего дружка Саньку. В толпе заметил Гонорку.
Они вернулись к элеватору. Астафьев торопил с отъездом.
— Нам до ночи надо до Паскотина доехать, а тут дождь собирается… А для вас у меня ничего нового нет: как я и говорил, надо ждать до конца войны, тогда все и разрешится. Поляки — не поляки, власти и слышать не хотят о выезде на запад.
— Мы знаем, были в военкомате. И в НКВД были.
— В НКВД?
— А кто лучше них знает? Нас ведь НКВД в Сибирь вывез, вот НКВД пусть…
— Да черт с ними со всеми! — Астафьев прервал Гонорку, явно не имея ни малейшего желания рассуждать на тему НКВД. — Ну, что поделаешь, будем вместе конца войны ждать. Даст Бог, дождемся, а там посмотрим…
Они возвращались в Булушкино. Прежде чем дорога окончательно увела их в тайгу, как бы на прощание с Тулуном, долетел до них хриплый протяжный рев паровоза. Мчался куда-то невидимый отсюда поезд. Может, как раз на запад, в сторону Польши? У Сташека даже сердце сжалось: настанет ли момент, когда он будет сидеть в поезде, а поезд будет мчаться без остановок до самой Польши? А тем временем темная тайга поглотила дорогу, ветер в деревьях стих, прекратился дождь. Дарья запела:
Степь да степь кругом…
Путь далек лежит…
Остальные присоединились:
А в степи глухой
Умирал ямщик…
Осень. Все спешили закончить полевые работы до наступления осеннего ненастья, копали картошку, убирали свеклу и репу. Астафьев был хорошим хозяином. При нем дела в совхозе пошли лучше. Столовая каждый день готовила обеды, пекла хлеб, и каждый получал свои пару сотен граммов на трудодень. Теперь Астафьев готовил совхоз к зимовке. Организовал две бригады: одну послал на Золотушку ловить крупную осеннюю рыбу, другую — вглубь тайги на охоту — заготовить мясо на зиму…
Сташека взяли помощником в бригаду охотников. Он догадался, что обязан этим деду Митричу. В бригаде их было пятеро. Как Астафьеву удалось уговорить старого нелюдима на этот поход, осталось тайной для всех. Старик Панкратов считался в Булушкино лучшим охотником. Даже до войны, когда в деревне хватало хороших охотников, никто Митрича в этом искусстве превзойти не мог.
В тайгу они отправлялись минимум на неделю, а может и больше. Все зависело от того, насколько удачной будет охота. Вел группу дед Митрич. Шла с ними Дарья с тяжелым мешком за спиной и дробовиком на плече. Шли еще две бабы: Мурашкина, с которой Сташек был на сенокосе, и Капитолина, специалистка по засолке и копчению дичи.
Они вели с собой двух вьючных коней с притороченными бочками под мясо, мешком соли, кормом, запасом еды и всем необходимым в таком походе. Охотиться планировали в верховьях Золотушки. Ночевали в тайге у костра и только на второй день дошли до лесной курной сторожки.
С погодой им повезло. Дожди прекратились. Днем было солнечно, ночи тихие, лунные. Осенняя тайга золотилась лиственничной хвоей. Алела кистями рябины. Кормила охотников ягодами медовой облепихи, боровиками и спелой брусникой. Та осень в тайге выдалась небывало урожайной на все, особенно на кедровые орехи. Но они приехали на охоту, добывать дичь, делать зимние запасы мяса. Роли разделили: Митрич с Дарьей охотились, две другие бабы обрабатывали добычу, свежевали, резали мясо на куски, подкапчивали, солили и складывали в бочки, чистили и сушили шкурки. Сташек был на подхвате: смотрел за лошадьми, которые на специальных березовых волокушах стаскивали к сторожке туши убитых оленей и косуль, заготавливал хворост для костра и свежую березу для копчения мяса.
Уже в первые дни удача им улыбнулась. Едва рассвело, Митрич подстрелил на тропе к водопою двух оленей, в том числе одного крупного самца с роскошными рогами. И как будто этого было мало, на следующую ночь он опять отправился в тайгу один, затаился и при свете луны подстрелил еще одного оленя. Дарье повезло меньше, но и она подстрелила неплохого олешку. Бабы варили жирные сытные обеды. Из котелка над никогда не гаснущим костром всегда можно было выловить кусок тушеной, пахнущей травами дичи. Люди объедались мясом, портили оголодавшие желудки. Даже собаки, которых Митрич на этот раз взял на охоту, через пару дней смотреть не могли на кости.
Бабы быстро насолили две бочки прекрасного мяса, но еще две оставались пустыми. В дыму вялились жилистые ноги и головы. Отдельно сушились шкуры.
— Если так дальше пойдет, мы быстро управимся.
Все шло хорошо, как вдруг однажды ночью все кончилось, как отрезало. Сорвался пронизывающий ветер, небо заволокло тучами, заморосил мелкий осенний дождик. Недовяленное мясо, скользкие шкуры спрятали в избушку. Гас костер, дым стелился по земле. Бабы шелушили фиолетовые кедровые шишки и плели из березового лыка туески. Митрич дымил самокруткой, подкладывал поленья в печь и смотрел на огонь. Собаки дремали у его ног. Так продолжалось несколько дней. Как-то Митрич вышел за порог и долго смотрел на небо:
— Вроде, немного расходится, завтра будет погода. Пройдусь вечером по тайге, разомну кости.
— Дедушка, можно мне с тобой?
Тучи быстро исчезали. Небо прояснилось. Тайга пропиталась дождем. Сташек шел след в след за Митричем, стараясь идти, как старик: беззвучно, чтоб ни одна веточка под ногами не хрустнула. Митрич вел берегом реки, потом свернул и стал карабкаться на крутой, поросший молодым сосняком, откос. Наверху Митрич приложил к губам палец. Сташек даже дышать перестал. Таясь, прошли еще пару шагов и присели в корневище старой лиственницы. Отсюда в лунном свете хорошо видна была широкая поляна, мягко опадающая к реке. А в нескольких метрах от лиственницы — россыпь выветренных обломков скалы. Митрич показал на прибрежную поляну:
— Тут они пасутся, соль ищут, на водопой идут. Может, и сегодня придут.
Они спрятались за толстым стволом с подветренной стороны. Долго молча и неподвижно ждали. Ничего. И вдруг увидели: из-за валунов медленно вышел и остановился на поляне огромный зверь.
— Сохатый! Одиночка. Наверное, на водопой идет…
Митрич не тронул ружье. Сташек затаил дыхание, смотрел и не мог насмотреться. Лось был огромный. Сташеку казалось, что он выше и крупнее лошади. Животное подняло морду, украшенную роскошными рогами и потянуло воздух раздутыми ноздрями. Лось принюхивался.
— Старый. С десять пудов будет, а то и больше.
Лось продолжал стоять неподвижно, как памятник. Громко сопел, облизывал губы. Вдруг не то застонал, не то хрипло рыкнул и, высоко выбрасывая копыта передних ног, медленно пошел к реке. Сташек смотрел ему вслед, как зачарованный, пока зверь не скрылся в густых зарослях молодняка.
— Почему ты не стрелял, дедушка? Он же в двух шагах был.