— А вдруг все уже в Польшу уехали? А мы сидим в тайге и ничего не знаем.
— Не волнуйся, если даже уехали, нам же лучше, значит, и мы уедем. Узнаем, как они это организовали. Живет же в этих бараках кто-нибудь, расскажут нам про наших.
Напрасно Гонорка так нервничала. В бараках лесопилки все еще жили поляки. Даже больше их стало. Услышав об окончании войны, кто мог, выбрался из тайги, лишь бы быть поближе к железной дороге. В бараках в добром здравии застали они Сильвию с сыном, пани Корчинскую и старика Майку, к сожалению, весной овдовевшего. Но о скором возвращении в Польшу и тут никто ничего конкретного не знал.
— Ходили вы, куда надо, спрашивали?
— Изо дня в день народ по всяким учреждениям бегает. Начальство нервничает и всем отвечает, что Москва не присылала никакого «приказа» по поводу репатриации поляков.
— Говорят, там уже не Польша теперь на нашем Подолье, а Западная Украина, вроде, она навсегда к Советам в тридцать девятом была присоединена.
— Боже праведный! Что вы болтаете? Мы что же, в Червонный Яр, в свои дома вернуться не можем?
— Так получается, Гонорка. Как вошли в тридцать девятом Советы и забрали себе эти польские земли, так теперь и останется.
— В НКВД говорят, что нас сюда вывезли, потому что мы кулаки, а им такие и после войны там не нужны. Они уже там давно колхозы организовали.
— И куда же нам теперь возвращаться?
— Как куда? В Польшу! Подолье от остальной Польши отделили, но Польша то существует. Мать она наша, всегда что-нибудь для своих детей найдет.
Ночевали у Сильвии. Она достала из шкафа какую-то газету.
— Польская газета? — Сташек не смог скрыть удивления.
— Только что о ней вспомнила. Парень из нашего барака на вокзале у кого-то взял. «Свободная Польша» называется. Печатает ее в Москве Союз польских патриотов. Это те, которые после Андерса дивизию Костюшко организовали. Хочешь почитать?
Сташек набросился на газету и забыл обо всем на свете. Последнюю польскую газету «Карусель» с Патом и Паташонком он купил в Тлустом перед самой войной… Неважно, что газета у Сильвии была старая, от марта месяца. Чего в ней только не было! О войне, о Польше, о польской армии: «Столица освобождена! Солдаты дивизии им. Тадеуша Костюшко маршируют по улицам Варшавы!» И фотографии с парада. Плохонькая, лиц не узнать. Солдаты несут знамя. Города не видно. Вокруг одни развалины. «Варшава в руинах» — «Преступления гитлеровских оккупантов» — «Польские евреи погибли в газовых камерах Освенцима и Треблинки» — «Вместе с героической Красной Армией наши войска с победой дойдут до Берлина!» — «Из жизни Союза польских патриотов… Окружные отделения СПП созданы недавно в Красноярске и Иркутске. В их задачу входит розыск находящихся в этих районах поляков, оказание им всевозможной помощи, составление списков и подготовка к репатриации в новую Польшу…»
— Послушайте, послушайте, что тут пишут: «Окружные отделения СПП недавно созданы в Красноярске и Иркутске». А ведь Иркутск — это наша область!
— Так чего мы тут еще ждем? — Гонорка теряла терпение.
В тот же вечер они решили, что, не откладывая в долгий ящик, напишут о себе в редакцию газеты. И кто-то из поляков должен обязательно съездить в Иркутск, в окружное отделение СПП. Но кто? К всеобщему удивлению согласилась ехать Корчинская.
— Я одинокая, нигде не работаю, разрешения мне не нужны. Надо бы еще кого-нибудь в компанию, я по-русски не очень, да и года не те…
— Возьмите меня, пани Корчинская! Я пригожусь, по-русски говорить умею, — Сташек загорелся путешествием в Иркутск.
— Он по-русски болтает как настоящий кацап и даже писать может, — подтвердила Гонорка. — А что я Броне скажу? Она волноваться будет, беспокоиться о тебе.
— Да ведь я с пани Корчинской еду. Я наши списки в Иркутск отвезу, чтобы о Булушкино там не забыли. Не пропаду…
Несколько дней переписывали всех поляков и доставали билеты в Иркутск. На восточном направлении трудностей с билетами не было. Только на запад все еще нужно было иметь специальное разрешение местного НКВД и военного коменданта станции. С трудом сели они в переполненный ночной поезд. Наверное, седина пани Корчинской им только и помогла, какой-то молодой солдатик подал ей руку и втащил в вагон. Кто только не ехал в этом поезде! Солдаты с легкими ранениями в краткосрочный отпуск, искалеченные, нередко со страшными увечьями — домой. Молодой солдат, который помог им, подлечив в Тайшете ранение в пах, ехал в Иркутск продолжить лечение в госпитале.
— Не дошел я до Польши. На Днепре пулю поймал. На Украине и под Москвой больше всего сибиряков погибло. Обиднее всего, что в Берлине меня не было. Вот невезуха!
— Значит, ты после госпиталя демобилизуешься?
— Что ты, мой год еще дослуживать будет: подлечусь и вернусь в часть.
— Ну, тогда, браток, ты еще повоюешь!
— Как это — повоюю? Что ты несешь, война же кончилась.
— Одна кончилась, а другая только начинается. И черт знает, сколько она будет длиться.
— Какая война началась? Ты что парень, пьяный или мака наелся?
— Эх ты, темнота! Не слышал, что наши вчера на Дальнем Востоке японцев атаковали? Не видишь, сколько военных эшелонов на восток идет?
Утром они сошли с поезда на иркутском вокзале — куда дальше? Город, хоть в основном с деревянными постройками, большой; центр на другом берегу Ангары. Где искать СПП? Никто из служащих станции о такой польской организации не слышал. Милиционер отправил их в городское управление милиции — может там что-то о поляках знают.
Ангара. Темно-стальная, бурная. Мост в центр города забит военными грузовиками. На многих знак Красного креста, вероятно, везут раненых в госпиталь. С японской войны, пожалуй, еще рано. Но об этой войне с японцами говорят уже все. Громкоговорители на полную мощность передают военные марши и песни.
На улицах пыль. Рев клаксонов и запах выхлопных газов. До центра далеко. Жарко. Красный крест на машинах напомнил Сташеку про Любку. Она не написала ему из Иркутска, хоть обещала. А может, письмо не дошло? Он вспомнил, что дядя Любки директор какой-то больницы в Иркутске. «Сколько больниц может быть в таком городе? Если будет время, попробую поискать Любку. Вот удивится!»
Нашли они комиссариат милиции. Тут им повезло — первый же милиционер, к которому они обратились, знал, где искать СПП.
— Недалеко отсюда, на площади Кирова. Там вам люди подскажут.
Люди подсказали. Они нашли СПП. Вывеска на польском и русском, польский флаг. Разместился СПП в двух комнатушках старого дома. Какая-то милая пани, прежде чем начать расспрашивать о деле, напоила их сладким чаем, угостила твердыми армейскими сухарями.
— Сейчас придет наш представитель, пан Зярнецкий, он вам все подробно объяснит. Дня не проходит, чтобы к нам сюда поляки из разных районов не приезжали.
Зярнецкий, едва появившись в дверях, удивленно остановился, улыбнулся и подошел к пани Корчинской.
— Глазам своим не верю! Пани Корчинская, что вы тут делаете?
И не успела не менее удивленная Корчинская допить чай, как Зярнецкий подхватил ее под руку и повел в свою комнату.
Зярнецкий-Финкельштейн был адвокатом из Залещиков, коллегой Кароля Корчинского по гимназии. В Россию сбежал от немцев в 1941 году. В тайге с ним произошел несчастный случай, деревом раздробило ногу, и в польскую армию, несмотря на то, что он был довоенным подхорунжим в запасе, его не взяли.
— Кароль, бедный Кароль! Как я вам сочувствую… А я тут зацепился. Сами понимаете, юридическое образование, и так далее. Ищем в тайге поляков, составляем списки, когда придет время возвращаться в Польшу… Когда? Дорогая пани Корчинская… Вы не поверите, но я даже в Москве, в главном правлении СПП был. Там всем заведует Ванда Василевская. Да-да, вы правы, та самая Василевская, редактор довоенного «Огонька». Что мне в Москве сказали? В Польшу мы обязательно вернемся, но до этого должен быть подписан какой-то международный договор между правительствами Польши и России. Пока мы должны разыскивать поляков, составлять списки, чтобы мы тут в Сибири не растерялись. У меня к вам личная просьба, пани Корчинская, не удивляйтесь, я тут ношу фамилию Зярнецкий, а не Финкельштейн. Первая попавшаяся польская фамилия, какая пришла в голову. После всех пережитых невзгод я пришел к выводу, что моя чисто еврейская фамилия Финкельштейн в наше сумасшедшее время не самый лучший вариант. Вы меня, конечно, поймете, дорогая пани Корчинская. Ах, Кароль, бедный Кароль. Он был моим сердечным приятелем…
Зярнецкий организовал им ночевку в каком-то рабочем общежитии и карточки на обеды. Тут же велел отвести их на склад СПП и приодеть с ног до головы в вещи из ЮНРРовских посылок. Сташек впервые с незапамятных времен надел приличную рубашку, шерстяной свитер, костюм и ботинки! Хорошие ботинки на толстой кожаной подошве, с высокой шнуровкой.
Пани Корчинская, хотела она того или не хотела, получила от Зярнецкого специальное, написанное по-русски, свидетельство о том, что она является представителем СПП в Тулунском районе, и все органы советской власти должны оказывать ей организационную помощь в работе с поляками в этом районе. Зярнецкий обещал сам вскоре приехать в Тулун и помочь во всем пани Корчинской.
Можно было возвращаться, но они ждали, пока им достанут билеты в Тулун, с этим были сложности. Сташек пошел побродить по Иркутску. Рассчитывал найти какую-нибудь больницу, попробовать разыскать Любку. Одет он был прилично. И первый раз в жизни зашел в парикмахерскую.
— Как стричься будем?
— Все равно, лишь бы не наголо.
— Бриться будем?
Сташек зарумянился, как мак. Парикмахерша, молодая грудастая девица, пахла сладковатыми духами и гладкой ладонью поглаживала его поросший пушком подбородок.
— Хороший у тебя пушок, молоденький, как у гусенка. Жалко такой брить, пусть подрастет, тверже станет…
Парикмахерши хихикали. Сташек выскочил из бабской парикмахерской, как ошпаренный. Одна больница, вторая, — никто не слышал о докторе Бельковиче, который к тому же якобы был директором.