Не было дня, чтобы в своем бродяжничестве по городу он не заглянул на железнодорожную станцию. Он и здесь рассчитывал на какую-нибудь возможность раздобыть еду, кроме того, хотелось узнать что-нибудь о столь давно ожидаемом транспорте. Дорожники твердили одно: «Когда будет, тогда будет, а когда будет, узнаешь. Мотай отсюда, парень, не таскайся по железнодорожным объектам, а то милицию на тебя натравим…»
Наконец в какой-то день на дальней ветке появилось около десятка больших товарных вагонов, явно приспособленных к длительной перевозке людей. В таких именно вагонах с характерными короткими чугунными трубами на полукруглых крышах и дырками в полу, заменяющими туалеты, уже много лет развозили по всему Советскому Союзу ссыльных самого разного толка: «врагов народа», заключенных, а во время войны — солдат, раненых и военнопленных. Сташек заметил, что возле вагонов крутятся два чумазых типа, обстукивают колеса, смазывают оси, что-то делают с тормозными колодками. Он присел на обочине и ждал. Они закончили работу, старший пошел через хитросплетение путей и исчез за вагонами. Младший, коротко стриженый парнишка с большой масленкой в руках медленно шел в сторону будки стрелочника.
— Ты! Подожди минутку, хочу спросить.
Парень остановился.
— Чего тебе?
— Не знаешь, для кого эти вагоны подогнали?
— А тебе что? А хоть бы и знал, нам болтать не положено.
— Закуришь? — Сташек достал две сигареты. Сам он не курил, но когда мог, торговал табаком на базаре.
— Положи сюда, в верхний карман. Лапы у меня в смазке, потом закурю… Те вагоны? На сто процентов не скажу, но в диспечерской говорили, вроде какие-то поляки будут в них грузиться.
Сташек даже подскочил от радости и сунул парню остальные сигареты.
— А ты чего так радуешься?
— Потому что я поляк, понимаешь? Домой возвращаюсь, в Польшу!
Сташек помчался с этой новостью на лесопилку. А там уже все знали. Взволнованная Броня не могла его дождаться.
— Завтра выезжаем, уже вечер, а тебя все нет и нет…
— А я со станции, узнал, что туда уже вагоны подогнали. Я своими глазами видел!
— Дали нам свидетельство, без которого никого в вагон не впустят. Семьи фронтовиков едут в первую очередь. Вот, почитай: «Смешанная польско-советская комиссия по вопросу эвакуации лиц польской и еврейской национальностей, на основании договора от 6 июля 1945 года
Свидетельство № ВЕ-04641
Граждане Барская Бронислава, жена, Долина Станислав и Долина Тадеуш, сыновья солдата ВП Долины Яна (зап. военкомата Тулун, № ВП-2112-1929) направляются в Польшу на постоянное место жительства».
Были там еще какие-то даты, подписи и печати. Сташек не стал дочитывать до конца.
— Это правда, мама? В Польшу, в Польшу…
— Мне самой не верится. Но раз сказали, что нужно паковаться и завтра утром ждать перед бараком с вещами, наверное, все-таки едем…
А в комнате пани Корчинской трагедия: Сильвия Краковская с сыном не только не получила свидетельства на завтрашний выезд, НКВД вообще не разрешил внести ее в репатриационные списки. Не помогли никакие просьбы и старания Сильвии, пани Корчинской и сочувствующих им людей из местной репатриационной комиссии. Капитан Куликов был неумолим. Что делать? Что делать?
В подобной же ситуации, только по другой причине, оказалась пани Розалия Домбровская с двумя детьми — Аней и ровесником Сташека, Ольгердом. Им также отказали в возвращении в Польшу, признали их украинцами! Когда Домбровская, стоя перед комиссией, предъявила все нужные документы и услышала из уст капитана Куликова короткое «нет», она потеряла сознание. Трагедия Домбровской и ее детей началась еще в Тулуне. Когда местный НКВД задержал всех поляков и заставлял всех принять советские паспорта, Домбровский сломался и не только принял советский паспорт, но, к удивлению всех, кто знал его еще по Польше, заявил, что он и его семья — украинцы! Какая страшная тайна крылась за этим предательским решением Домбровского — никто не знал. Вскоре его призвали в Красную Армию, отправили на фронт, где он погиб. Пани Домбровская, забитая тихая женщина, которая решением мужа была больше всех удивлена и пристыжена, получила официальную «похоронку». Все это она горько оплакала и теперь хотела только одного: вернуться с детьми в Польшу! А тут вдруг «нет, нельзя!» Аня, хорошенькая решительная девушка, ни на шаг не отходила от абсолютно сломленной очередным ударом судьбы матери. Ольгерд замкнулся, избегал соседей, даже от Сташека пытался удрать. А приятельствовали они давно, еще в Калючем, и потом, во время совместых переездов их семей в Каен, Шиткино и Тулун. Они вместе учили польский с паном Корчинским, вместе мечтали и рассказывали друг другу о Польше.
Сташек нашел Ольгерда на берегу Ии. Они молча бросали камушки в воду. Сташек решился заговорить первым:
— Знаешь, Ольгерд, я думаю, ты мог бы попробовать уехать вместе с нами. Главное до Польши добраться, а там тебе наверняка как-нибудь помогут. Я сегодня на станции был, видел, где стоят эти вагоны. Ходит там охранник, но можно вечером где-нибудь спрятаться, а потом нырнуть под вагон. Я тебе помогу, Ольгерд, все получится. Вот посмотришь, получится.
— Ну мне, может, и удалось бы… А моя мама, а сестра? Скажи, ты бы оставил свою маму? Оставил бы?
Рано утром к лесопилке подъехали два разбитых грузовика. Народ наперегонки бросал в них свои узлы, дети лезли в кузов, каждый хотел быть первым.
— Спокойно, люди, спокойно, поубиваетесь! Нечего нервничать, кто есть в списке, того тут не оставим.
Сташек затащил в кузов Тадека, и они забились в угол переполненного грузовика. Броня прощалась с Сильвией и пани Корчинской, которая приняла непреклонное решение остаться с Сильвией и маленьким Павликом.
— Кароль мой умер. В Тлустое в свой дом я и так не вернусь, что мне там одинокой, как перст, делать? Сильвия с Павликом теперь моя семья. Не могу я их тут оставить без всякой надежды. Впрочем, это только первый эшелон. Наверное, еще будут, может, чудо какое-нибудь случится? Может, пан Финкельштейн в Иркутске что-нибудь сумеет сделать… Остаюсь я! А вы поезжайте, поезжайте с Богом!
Сташек искал Ольгерда, но от Домбровских никто прощаться не пришел. Машины тронулись. Лесопилка, бараки остались позади. Сильвия с малышом на руках и седенькая пани Корчинская махали им руками на прощание. Мост на Ие. Вдали улица Подгорная, кино, поликлиника, детский сад… Значит, так возвращаются в Польшу?
На подъезде к ветке — столпотворение. Грузовики, конные упряжки, бурлящая перед воротами крикливая толпа местных оборванцев.
— Боже! — вырвалось у Брони. — Только в такой толпе понимаешь, как мы все на самом деле выглядим.
На перроне ждали пустые вагоны. Те самые, которые вчера видел Сташек. Паровоза нет. Снаружи огороженного перрона кружат патрули НКВД, следящие, чтобы никто без разрешения не проник зайцем на поезд. Бабушке Шайне это явно не нравится, она подозрительно ворчит:
— Опять эти солдаты со штыками вокруг нас ошиваются. Сохрани Господи, как бы им в голову что-нибудь не пришло, а то вместо Польши…
Она не договорила, потому что грузовик дернулся и остановился только у ворот. А то, что там происходило, не поддавалось описанию. Нетерпеливая возбужденная толпа ссыльных неудержимо перла к входу. Люди переругивались, что-то выкрикивали, звали друг друга, доказывали свои права, ругались и плакали. Сразу за воротами проводилась проверка документов, запись в список выезжающих, установление личности.
— Этот грузовик в вагон номер пять, — решил офицер.
— Ну, и слава Богу! — облегченно вздохнула бабушка Шайна.
Вагоны, в которые они грузились сегодня, ничем не отличались от тех, которыми несколько лет назад их везли в Сибирь. Такие же двухъярусные нары из досок, «буржуйка» посреди вагона и воняющая карболкой, ничем не прикрытая дыра отхожего места в полу вагона. И еще два ведерка, в которые в дороге можно набрать воды, супа, угля, одним словом, чего хочешь.
До обеда заселили все вагоны. Вход на перрон заперли. Солдаты патрулировали вдоль забора. Людей у ворот поубавилось, но кто-то оставался, им хотелось хотя бы посмотреть, как эти счастливцы уезжают в Польшу, а они все еще в полном неведении ждут завтрашнего дня…
В вагонах тоже ощущалось нетерпение:
— Ну, когда мы, наконец, тронемся?
— Еще даже паровоза нет.
— Представитель говорил, что наши вагоны к иркутскому эшелону прицепят, тогда и поедем.
Еще до наступления вечера дождались они иркутского поезда. Люди толпились в широко открытых дверях, возле окошек: каждый хотел хоть одним глазком в последний раз взглянуть на Тулун в момент отъезда.
Сташек крепко прижимал к себе младшего брата и не отходил от окна. Раз, другой, третий стукнули буфера.
— Прицепили! — верещат мальчишки, наблюдающие за последними маневрами локомотива. Ревет паровоз. Гудок, второй. Для Сташека этот характерный рев, которого он так испугался, когда впервые услышал его в Шепетовке, прозвучал сейчас, как трубы херувимов. Вырываются клубы пара, локомотив несколько раз пробует свои силы, и траспорт трогается!
Люди обнимаются, целуются, смеются, плачут, проклинают, вслух молятся и благодарят Бога… Сташек всматривается в толпу у ворот. Стоят они там грустные, редко кто провожает отъезжающих коротким взмахом руки, женщины вытирают глаза, некоторые мужчины снимают с голов ушанки. А Сташек все смотрит, и смотрит. Есть! Ольгерд Домбровский прятался за будкой и оттуда провожал глазами уходящий в Польшу поезд.
— Ольгерд! Ольгерд! — кричал, как сумасшедший, Сташек, выставив голову в вагонное окошко. Наверное, Ольгерд услышал его, потому что вдруг отскочил и исчез за будкой. А паровоз, подгоняя себя гудками, набрал скорость.
Длительных остановок не делали, кроме тех, когда цепляли очередные вагоны, ожидавшие состав в Нижнеудинске, Алзамае и Тайшете. Только в Канске их держали целый день, там эшелон окончательно сформировался и получил транспортный номер ТП-2564.