При виде немцев Эдек Земняк побледнел и скрипнул зубами:
— Может, кто-то из этих фрицов и убил нашего папу? Подождите, я им сейчас покажу!
И побежал в свой вагон. Вернулся с карманами, набитыми автоматными патронами.
— На развалинах собрал… Сейчас вы у меня, фрицы, попляшите!
Дождался, когда у костра никого не было, засыпал патроны золой. Мальчишки отбежали в сторону и ждали за покосившимся столбом. Грохота было много, но никто не пострадал. И можно было эту мальчишескую глупость обернуть в шутку, если бы разъяренный офицер неожиданно не подскочил к ним и не огрел ближайшего прутом. В ту же секунду один из конвоиров выпустил длинную автоматную очередь под ноги офицеру.
— Ты на кого руку поднимаешь, фашистская морда? Поляков бить будешь?
— Может, такой как он моего отца на фронте убил!
— Твоего отца на фронте убили?
— Убили.
— На, парень, пристрели фрица!
Один из конвоиров, белобрысый малый, только что игравший девушкам из поезда на балалайке, воткнул в руки Эдеку свой автомат. Опешивший мальчишка испуганно попятился, а потом, что было сил, припустил к своему вагону…
По мере продвижения на запад все заметнее были следы прошедшей войны. Сожженные деревни, руины городов, люди, ютящиеся в землянках.
Они долго стояли в Киеве, а точнее, в Дарнице. Майка и Чичол помнили, что в этой же Дарнице у них была стоянка, когда в сороковом их везли в Сибирь. Сейчас была настоящая весна. В Киеве, куда ни глянь, цвели бело-розовые каштаны, пахла сирень. Украина! Как же близко было сердцу поляков само название этого края! И знакомое с детства певучее украинское «балаканье»…
Сташек бесцельно слонялся по путям с Здиськой. Ему все больше нравилась эта девушка, и он старался чаще быть с ней рядом. Она его тоже не избегала. Очень ей шло это платьице в мелкую клетку, этот белый бант в толстой пшеничной косе. На противоположной стороне дороги, прямо рядом с путями, Сташек заметил цветущий куст белой сирени и побежал, чтобы нарвать цветов для Здиськи. Уже было пригнул ветку с самой красивой кистью, когда вдруг зметил, что сирень растет на кладбище. Он смутился, выпустил из рук ветку.
— Кладбище тут…
По путям шел старый железнодорожник.
— Вы из того эшелона?
— Да.
— Значит тоже поляки. А на этом кладбище ваши солдаты лежат. Вон, даже отсюда их могилки видны. Там, где те кресты католические стоят… В сорок четвертом, как раз на Пасху, немцы бомбили Дарницу. Туча самолетов налетела. А тут на станции все пути забиты транспортами, войсками, боеприпасами. На земле — истиное пекло разверзлось. Ваши солдаты тут как раз проездом на фронт стояли. Отряд противовоздушной обороны. Пушки, пулеметы на платформах расставили и приняли бой с бомбардировщиками. Много поляков тогда в Дарнице погибло. А потом похоронили их как раз на этом кладбище… Пойдем, покажу вам могилки.
Они насчитали сорок березовых крестов. Но ни одной надписи, ни одного имени.
Даже здесь, в Киеве, некоторые еще надеялись, что случится чудо, и их транспорт направят в Житомир, Шепетовку и Тернополь, в родную подольскую сторонку. Но чуда не произошло, транспорт ТП-2564 направили на линию Коростень, Сарны, Брест.
Запах кадила, огоньки свечек, алтарь в цветах, первые такты органа, колокольчики костельных служек и старый ксендз в серебристой ризе, несущий золотистую дароносицу.
Стук падающих на колени людей и всеобщий громкий плач! И молитвенное благодарственное пение по окончании службы:
Боже, что Польшу веками,
Блеском силы и славы дарил…
К алтарю твоему мы возносим моленье,
Дай отчизне свободной благославенье!
От Сарн недалеко уже до новой польской границы. Поэтому каждый километр, каждый час пути приводил людей из транспорта ТП-2564 в состояние возбужденного нетерпеливого ожидания встречи с Польшей. А тут еще одна остановка, в Ковеле. Через перрон от них стоял еще один транспорт с поляками, репатриантами из Волыни. Сибирякам все, что рассказывали волынцы, было новостью, в которую трудно было поверить.
— Вам хорошо! В Сибирь вас не вывозили, войну дома пережили, а теперь со своим скарбом на новое место едете. А мы одних вшей и везем в Польшу.
В волынском эшелоне мычали коровы, ржали лошади, дажу куры кудахтали. Волынцы грустно кивали головами, они-то знали и другое.
— Нечему особо завидовать… Что с того, что нас Советы в Сибирь вывезти не успели? А вы знаете, что у нас на Волыни, а особенно у вас на Подолье, творилось, когда немцы пришли? Сначала всех до одного евреев поубивали или в газовые камеры отправили. А потом за поляков взялись: облавы, отправка в Германию на принудительные работы, концлагеря, казни… А хуже всего, что укранцев, разных там сичовцев, оуновцев и других, на нас натравили: сосед соседа убивал. У нас на Волыни целые польские деревни палили, поляков косами резали, топорами рубили, в колодцах топили. Никому пощады не давали.
— Люди, побойтесь Бога, что вы такое говорите! Не может же быть, чтоб человек на человека так шел. А как вам удалось выжить?
— Чудом, чудом выжили. Поляки прятались по городам, местечкам, в разных тайниках. Польские партизаны помогали. Организовали самооборону. Ну а потом Советы вошли, война кончилась. Если б, не дай Боже, война еще с год шла, наверняка мы бы тут не встретились… Не завидуйте нам, нечему. Мы вот не плачем, что нас из родных краев выгоняют, радуемся, что из этого пекла ноги унесли.
Из Ковеля выехали ночью. Утром были в Бресте, а оттуда до границы на Буге рукой подать. На станции в Бресте первые видимые признаки Польши: маневрирующий польский локомотив посвистывает, а не ревет. Это он потащит состав из Бреста в Польшу. Польские железнодорожики в характерных конфедератках.
— Когда отправляемся, Панове?
— Как только ваши «опекуны» с формальностями пограничными управятся.
Трудно вытерпеть. Тем более что советские пограничники плотным кордоном оцепили состав, чтобы с этой минуты никто не мог в него попасть. И вагон за вагоном тщательно обыскивают, пересчитывают людей, сверяют с собственными списками, проверяют документы, уточняют сомнительные моменты.
Закончили! Какое облегчение. Первый и последний раз на их обратном пути из Сибири стукнули двери вагона, сдвинутые советским солдатом. Чтобы хоть что-то увидеть, народ давится насмерть у окошек.
— Что там видно, говорите, говорите!
— Река какая-то…
— К мосту подъезжаем.
— Советские с подножек соскочили, наверное, наша граница!
Поезд явно замедлил ход. Рванули двери нараспашку.
— Пограничный столб, бело-красный…
— Табличка с орлом «Рес… рес…»
— Республика Польша!
— Польский солдат в конфедератке…
— Улыбается, честь отдает…
— Люди, это же Польша!
— Мы в Польше!
— Наконец-то, наконец-то, Господи Исусе, пресвятая дева Мария!
— Польша!
— Польша… наша любимая Польша…
Неожиданно во всех вагонах наступила тишина, нарушаемая только сдавленным всхлипыванием женщин.
И в этой ошеломительной тишине после долгих лет сибирской ссылки состоялась встреча людей из эшелона ТП 2564 с Родиной.
Жешов, 1993-1997
Збигнев Домино родился 21 декабря 1929 года в Кельнаровой. Прозаик, автор более десяти сборников рассказов, репортажей — «Блуждающие огни», «Золотая паутина», «Буковая поляна», «Кедровые орешки», «Пшеничноволосая», «Шторм», «Врата Небесного покоя», «Записки под Голубым Флагом».
Проза Збигнева Домино переводилась на русский, украинский, белорусский, болгарский, словацкий, грузинский, казахский и французский языки. Далеким предвестником «Польской Сибириады» был рассказ «Кедровые орешки».
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.