— Да.
— Говорите же наконец, что случилось!
— Этот… ну, как его… Гайций и твоя жена… ну, знаешь… — с трудом выдавливал из себя Рыжий.
Мы смотрели, как Плат повернулся и быстро вошел в дом.
— Ну, порядок, — вздохнул Рыжий. — Сейчас выйдет и поедет.
Но Плат не выходил. Мы уже докурили, а он все еще не выходил. Я заглянул в окно и отшатнулся.
— Рыжий, он плачет, — сказал я.
Еще какое-то время мы не входили внутрь, но потом надо было войти.
Плат сидел на кровати и тупо смотрел в угол: он смотрел туда, но это был только момент, просто он избегал встретиться с памп взглядом. А в остальном он казался совершенно спокойным. Он все же посмотрел на нас. Отвел глаза и опять посмотрел.
— Вас никто не видел?
— Никто.
— А они?
— Тоже нет.
— Не говорите об этом никому.
Мы молчали. Мы боялись смотреть на него, а он на нас. И вот наконец, когда комната показалась мне такой тесной, что я не мог в ней больше ни минуты оставаться, Плат заговорил:
— Ну, это пройдет, пройдет… А я ведь иначе буду очень одиноким, всю свою жизнь, до конца одиноким, если я туда поеду или еще что-нибудь такое.
Мы двинулись к выходу.
— Жратву мы привезем тебе в конце недели, — сказал я. — Хватит тебе на это время?
— Хватит. Только… — он говорил с огромным трудом, — никому ни слова.
— Ладно… до свидания, Плат.
Мы вышли во двор, Плат вышел за нами. Рыжий запустил мотор, и мы поехали. За воротами я оглянулся. Плат сидел на лавке и что-то передвигал ногой. Мне показалось, что он, как курица, роется в песке.
Мы ехали молча. Я даже не мог думать о том, что случилось, потому что я не знал, что думать. Абсолютная пустота, и только. Когда мы выехали из леса, Рыжий увеличил скорость.
— Ты сказал что-нибудь? — спросил он.
— Нет.
В Грохолицы мы въехали боковой улочкой. В ее конце стояли какие-то люди. Среди них мы увидели Гайция. Рыжий остановил мотоцикл.
— Это вы взяли мотоцикл? — сказал Гайций, как будто без этого вопроса сразу нельзя было установить.
Мы слезли с сидений.
— Быстрее, быстрее, — поторапливал нас Гайций.
Когда Рыжий выключил мотор и поднял мотоцикл на подставку, Гайций отступил на шаг и ударил его в лицо. Рыжий молчал. Тогда он ударил его еще раз, и Рыжий упал. Я почувствовал, как у меня кишки подступают к горлу.
— Он убил! Убил его! — вскрикнула старуха Ярдловая, — Ну вот, убил его, — добавила она уже спокойнее, видя, как Рыжий поднимается с земли.
Гайций снова сделал шаг к нему. Я подскочил и ударил Гайция сбоку в поясницу. В это время Рыжий поднялся и тоже двинулся на него. Увидев искаженное болью лицо Гайция, я в нерешимости остановился. Рыжий размахнулся, но в это время кто-то из толпы оттолкнул его. Меня тоже держали.
— Пойдем, Рыжий, — беспомощно сказал я.
— Ах, скоты, скоты, — говорил Рыжий.
Нас отпустили. Мы медленно прошли сквозь расступавшуюся толпу.
— Не надо бы, ребята, вам в это дело вмешиваться, — сказал кто-то доброжелательно.
Пройдя несколько шагов, мы свернули в боковую улицу. Рыжий молча посмотрел на дом Плата… Прикоснулся к разбитому лицу.
— Вот черт! Ведь они все знали.
— Знали.
— Я начинаю рассуждать, как старик, — сказал он.
ЭДМУНД ГЛУХОВСКИЙКувшин
Это был красивый кувшин. Сейчас, возможно, мне никто не поверит, но тогда кое-кто знал, что этот кувшин сделал я. Только никто не сможет рассказать, как это случилось.
Помню, я должен был демобилизоваться. Больше всех радовался этому мой командир.
— Очень хорошо, что вы демобилизуетесь, — сказал он мне на прощание. — Не буду скрывать! Наконец-то я от вас избавлюсь. Вас уже не хотели брать ни в один взвод, я был последним дураком, который на это согласился. До войны ваш однофамилец стал генералом. Но вы не сделали такой головокружительной карьеры.
Это верно. Я демобилизовался в звании рядового. Я не сумел дослужиться до генеральских погон.
Что мне было теперь делать?
О том, чтобы остаться в городе, не могло быть и речи. У меня не было здесь ни семьи, ни жилья, ни даже знакомых. Ехать в деревню? Но я не разбирался в сельском хозяйстве! Учиться дальше? Нет, с наукой я всегда был не в ладах.
— Послушайтесь моего доброго совета. Попробуйте устроиться в какой-нибудь курортной местности. Там вы сможете получить хорошее питание, мягкую постель и легкую работу. Будете лежать кверху пузом и накапливать жирок. Это как раз то, что вам необходимо.
И в самом деле. По своей комплекции я не принадлежал к крепышам, а в последнее время чувствовал себя все хуже и хуже, поэтому охотно послушался хорошего совета и поехал в маленький городишко, все дома которого выстроились вдоль одной улицы, окруженной со всех сторон горами.
Вначале я получил место экскурсовода, но ненадолго. После первой же экскурсии заведующий культурно-просветительным сектором сказал:
— Судя по всему, вы не местный житель.
Потоки я устроился заведующим клубом в небольшом доме отдыха. Там мне было совсем неплохо. Больше всего я любил сидеть в библиотеке среди книг, содержание которых мне было хорошо известно, и поэтому я безошибочно давал отдыхающим книги с учетом их вкусов. Но с другой стороны, я не умел вести викторину и самое главное — не мог блеснуть остроумием. Поэтому мне пришлось переброситься в потребительскую кооперацию, после чего я стал рисовать вывески, так как у меня получилась небольшая недостача. Потом я сгружал уголь из вагонов, колол дрова, что-то чистил, мыл. В конце концов я исчерпал возможность трудоустройства в этом маленьком городишке.
Что же делать дальше?
С радостью я ухватился за последнюю возможность, которая мне подвернулась. Смел ли я признаться, что не умею отличить известь от гипса? Я горел желанием работать и не жалел рук. Я работал весь день как дьявол! После окончания рабочего дня мастер даже меня похвалил. Но моя радость длилась недолго — когда я вымыл руки, оказалось, что мои ладони сожжены известью. После этого несколько дней я даже пуговиц на брюках застегнуть не мог.
На мое счастье, я жил у одной хорошей женщины, вдовы Семаковой, которая в течение недели вылечила мои руки, ежедневно кормила меня тминным супом и утешала после каждой постигшей меня неудачи.
— Не боги горшки обжигают, — говорила она, — Мой муж был простым человеком, но жили мы хорошо. Он делал кувшины. Продавал их туристам и отдыхающим. Он делал кувшины маленькие, большие, но все они были красивой формы. Бывало, выйдет на улицу и только крикнет: «Кувшины!» — как люди вокруг него собираются, жужжат как мухи и торгуются…
После смерти мужа мастерская стояла нетронутой, и такой в ней был порядок, будто он только что закончил работу и пошел выпить нива. Горшков и кувшинов, правда, уже не было, но мастерская была в хорошем состоянии.
«Может быть, попытаться?» — подумал я тогда.
Первый кувшин получился не бог весть какой, но от этого мой энтузиазм не остыл. Первый раз в своей жизни я сделал вещь, которой был доволен.
Такие кувшины для цветов продавались в магазинах с сувенирами. На них был сирое. Городишко славился этими изделиями. Покупали их туристы и отдыхающие, но мои кувшины не приняли ни в одном ларьке.
Назло всем торговцам, которые смеялись надо мной, я решил продавать их сам. Просто у меня не было другого выхода. Насмешливые взгляды прохожих, свидетелей моих прежних неудач, только разжигали мое упорство.
Ежедневно я выставлял на продажу в самых людных местах кувшины большие, маленькие и совсем крошечные, хотя, кроме мальчишек, которые неизвестно почему избрали мои кувшины мишенью и стреляли в них из рогаток, у меня был всего один покупатель. Точнее говоря, это была покупательница, пали Моника.
С пани Моникой я познакомился, еще когда работал экскурсоводом. Однажды я потерял экскурсию. Отдыхающие лучше меня знали здешние места, они двинулись напрямик в таком темпе, что сам черт не догнал бы их. Спустя пятнадцать минут я отстал, а в следующие четверть часа я вообще перестал даже слышать их голоса.
И тогда я увидел ее первый раз. Она сидела на поляне и писала красками. Позже я иногда встречал ее. У нее была небольшая лавка, где она продавала картины. Один раз я зашел к ней. Моника сидела, отгороженная от всего мира странными картинами. Это был особый мир. Кстати, она очень подходила к нему всем своим существом и была не такой, как другие женщины, которых я знал.
Каждый день она подходила ко мне с доброжелательной улыбкой и покупала несколько кувшинчиков, всегда на такую сумму, которой как раз хватало на тминный суп.
После ее ухода мне уже не хотелось торчать на глазах у всех. Да к тому же теперь не имело никакого значения, продам ли я одним кувшином больше или меньше. Я возвращался домой, полный радостного возбуждения, и с небывалым подъемом брался за работу.
Один раз она не пришла.
Я ждал. Чем дольше я стоял, тем меньше внимания обращал на то, что один мальчишка, самый упорный из всех моих мучителей, самый хитрый, которого мне уже давно хотелось заполучить в свои руки, подкрался из-за угла и камнем из рогатки разбил подряд четыре моих кувшина.
В этот день она не пришла.
Я отнес домой уцелевшие кувшины. Вдова Семакова не могла понять, что со мной происходит. Она стала объяснять, что тминный суп с копченой грудинкой ужо готов.
В этот день я не сделал ни одного кувшина.
Вечером, сам того не замечая, я подошел к лавке Моники. Издали я заметил свет, горевший в витрине, но войти не решался.
Некоторое время я кружил вблизи лавки и заметил, что никто в нее не входит и не выходит. Осмелившись, я подошел поближе. На дверях висел замок, но не это поразило меня. Самым удивительным показался мне тот факт, что я не увидел ни на витрине, ни внутри своих кувшинов.
На следующий день Моника подошла ко мне со своей всегдашней доброжелательной улыбкой и купила обычное количество кувшинов. Только теперь я обратил внимание, что она пошла с ними не в лавку, а свернула во двор.