— Пап, я не понимаю.
— Ну, что ж. Не ломай себе голову. Лучше послушай, что произошло потом. Кто мог, бежал через болото и камыши к лесу. Должен тебе сказать, что это бегство было не слишком красивым.
— Но ты, наверное, остановился и дал по ним очередь?
— Нет. Я не сделал этого. Наоборот, переплыв болотце, я вырвался вперед, собрав все силы. Остановился уже в лесу за первыми деревьями. Там было несколько наших, среди них даже поручик Семп, заместитель командира отряда. Он стоял, опершись о сосну, и курил самокрутку.
— А что стало с командиром?
— Погиб. Тела наших бойцов затянуло болото. Местные крестьяне рассказывали потом, что в течение нескольких месяцев с болота доносился трупный запах. Это лучше, что командир погиб и не видел поражения отряда. Всегда лучше, когда командир гибнет. Тогда никто не говорит, что потерпел поражение. Вскоре прибежали остальные, и поручик Семп приказал уходить в глубь леса. Впрочем, он не мог ничего другого придумать, потому что немцы, рассыпавшись цепью, смело наступали между деревьями. Нужно было побыстрей сматываться, чтобы нас не схватили. В течение дня над лесом летали самолеты, один из них прошел над верхушками деревьев и, наверное, заметил нас. На третий день под вечер мы добрались до этого сарая.
— А ночь была совсем светлая, ни облачка на небе, — вставил мальчик.
— Да, даже слишком светлая. Время приближалось к девяти. Мы выбились из сил. А так как поручик тоже порядком измотался, он приказал отдохнуть. Четверо из нас остались стоять на посту, а шестеро вошли в сарай и легли спать. Устал и я, клонило ко сну, но я не поддавался. Вдруг я заметил две человеческие тени. Нет, сначала я услышал, как треснула ветка, и только потом заметил эти две тени.
— И что же ты тогда сделал? — мальчик сжал ручонкой плечо отца.
Мужчина молчал. Он слышал только учащенное дыхание мальчика. Через минуту он сказал:
— Я узнал их. Это были немцы. Я поднял автомат и выстрелил.
— Я уверен, что ты не промахнулся.
— Да. Я заметил, что им досталось. Потом я снова дал очередь — появились еще двое. Сними руку: ты так вцепился в плечо, что делаешь больно, — говоря это, мужчина мягким, но вместе с тем решительным движением снял руку мальчика.
— У тебя такая потная ладонь, — заметил мальчик.
— Мои ладони всегда сухие, — ответил мужчина.
— Рассказывай, папа, рассказывай — чем же все это кончилось?
— Я должен вспомнить: хочу как можно точнее описать тебе ту схватку и найти слова, наиболее подходящие для такого мальчика, как ты. Для мальчика, который еще любит играть в индейцев, но который уже слышал о Хиросиме и о том, что творится на свете.
— Было бы лучше, если бы ты не относился ко мне, как к пацану.
Огонь начал угасать, и только отдельные язычки пламени взлетали кверху. Угли тлели, но тепла давали все меньше и меньше.
— Их было несколько десятков. Я сразу понял, что они решили окружить нас и внезапно напасть.
— Но им это не удалось, потому что ты их заметил. Я уверен, что им не удалось.
— Так вот, я заметил их, а кроме того, мои товарищи тоже стреляли, может, даже лучше меня.
— Ты только так говоришь.
Он не ответил на эту похвалу.
— Ночью, хотя это была достаточно светлая ночь, похожая на сегодняшнюю, обе стороны вскоре потеряли ориентировку, никто не разбирал, где свои, а где противник.
— Но ведь большинство ваших находилось в сарае. Они-то знали, в кого стрелять.
— Конечно, но они выбежали из сарая, — сердито сказал мужчина, — Не мешай, лучше слушай, что я скажу.
— Хорошо. Я буду слушать, только рассказывай.
Мужчина уставился на догорающий костер, от которого шел запах дыма. Через минуту он сказал будто самому себе:
— Это не так просто, ведь я твой отец, а тебе только тринадцать лет.
Он говорил с таким трудом, что мальчуган заволновался и спросил:
— Папа, что с тобой?
— Видишь, сынок, это болезнь, от которой не найдешь лекарства. — Он вынул трубку и начал ее чистить. Потом набил новую порцию табака и снова закурил. Он знал, что берет с собой мальчика не только ради уток. Он привел его сюда, чтобы сказать ему правду. Он должен кому-то ее сказать. Только его сын мог все понять. Но ужо в автобусе, когда он всматривался в лицо своего тринадцатилетнего сына, его охватило сомнение. «Для этого нужен мужчина, такой парень, как я, — подумал он тогда. — Ведь этот ребенок не убил даже дикой утки. Нет, никогда я не открою ему эту историю», — решил он окончательно.
Он чувствовал дыхание мальчика на своем лице.
— Перестрелка длилась около часа, — продолжал он, — и нас уцелело только двое: я и еще один, это был хороший парень. Он умер в прошлом году.
— Ну, хорошо, а что стало с немцами?
Мужчина поднял голову и громко сказал:
— Порядком им досталось; утром мы насчитали двенадцать трупов.
— Я уверен, что большинство из них погибло от твоего «бергмана».
— Ясно, что я не по воробьям стрелял, но больше всего им досталось от ППШ того парня, который в прошлом году умер, ну и от автоматов тех, кто погиб в бою. — Он говорил теперь значительно тише, будто вдруг устыдился своих слов.
В глубине леса закричала сова, а со стороны озера ветер принес крик коростеля. Небо было светлым и тихим. Лунный свет посеребрил верхушки сосен.
Мальчик вздохнул и спросил:
— Теперь-то уж я все знаю об этом бое, правда, папа?
— Я мог что-нибудь перепутать, память иногда подводит, но думаю, что ты достаточно знаешь об этом бое.
— И о том, как здорово ты показал себя.
— О том, как я показал себя, я сам знаю лучше, — возразил он, дотрагиваясь рукой до лица. — Я устал, — прибавил он через минуту, — спать пора.
— Первый раз я буду спать в лесу; в лесу, где погибло столько людей. Я знаю, — продолжал мальчик, и голос его немного задрожал, — что вот та тень в нескольких шагах от сарая — это куст можжевельника, но если бы я был один, то мог-бы подумать, что это не можжевельник.
— Ты боишься?
— Нет, не боюсь, только думаю о тех, кто погиб. Но пока я с тобой, папа, мне нечего бояться.
— Лучше ложись и спи, — ответил строго мужчина. — Ведь завтра твоя первая охота на диких уток, поэтому ты должен отдохнуть.
— Я уверен, что мне удастся что-нибудь подстрелить. Когда у тебя такой отец, нельзя его подводить. Я подстрелю пару уток, принесу домой, и мама скажет, что я мужчина.
— Конечно. И я так скажу, только спи.
Они отправились в путь с первой зарей. Даже дятлы еще не начали выдалбливать капюшонников. Только голос удода казался более звонким в рассветной дымке. Через некоторое время они вышли из леса. Засверкало солнце, поверхность озера покрылась рябью от прикосновения утреннего ветерка. Мальчик озяб.
— Выпей горячего кофе, — сказал мужчина, протягивая термос, который он наполнил вечером.
Мальчик сделал несколько глотков.
— Ну, я согрелся. Как хочется поскорее подстрелить утку, — сказал он и улыбнулся.
— Они еще спят, но скоро начнут подниматься. Прежде чем мы дойдем до лодки, тебе представится возможность выстрелить.
Они шли теперь по склону. Здесь росли березы, пониже — заросли орешника, а еще ниже — густые, плотные камыши. Лодка, спрятавшаяся в камышах, была прикреплена цепью к железному стержню, вбитому в землю.
— Будешь стрелять с берега; как только попадешь в утку, мы подплывем к ней, — сказал отец.
Они остановились около зарослей орешника. Солнце немного поднялось, и косой луч его пересек середину озера. Тростник слегка пожелтел и напоминал хлеба в начале июля.
Сначала выплыла чомга, через минуту показался маленький нырок. Мужчина протянул мальчику двустволку, и именно в этот момент с противоположного берега «сорвались» две утки. Они летели прямо на них.
— Тянут, — сказал мальчик и приготовился стрелять.
— Погоди, рано.
Мальчик поднял ружье — утки летели прямо на них.
— Хорошенько прижми, чтобы не было отдачи. А теперь покажи, на что ты способен, — шепотом сказал мужчина.
В ответ мальчик выстрелил. Утка, летевшая слева, сразу упала. Вторая сначала взмыла вверх — и они не были уверены, попал ли он в нее, — но вдруг полет ее оборвался, и, хлопая крыльями, она упала в воду.
— Наверное, пойдет ко дну и зароется в тине. Подстреленные утки часто так делают, — сказал мужчина. Он подбежал к лодке и снял цепь.
Некоторое время они продирались сквозь тростник и камыши, пока не выплыли на открытую воду.
— Папа, в обеих попал, — закричал мальчик.
— Тебе повезло, — ответил отец и тут же добавил, — отлично стреляешь. Молодец! — Когда они вышли из лодки, он сказал: — Ты теперь мужчина.
— Такой, как ты?
Отец положил руку на голову сына, потом притянул его к себе и слегка похлопал по спине.
«Он уже мужчина, и я мог бы рассказать ему всю правду о том бое», — подумал он.
Они возвращались к сараю. По правде говоря, мальчику хотелось еще остаться и немного пострелять, но отец не согласился.
— Жаль, если так прекрасно начатый день кончится твоим поражением. Жаль будет тебя и этого дня. Даже я сегодня не буду охотиться, — сказал он, и только тогда мальчик его послушался.
Мальчик был счастлив. Он поднимал шишки и на ходу кидал их в стволы деревьев. Мужчина медленно шел за ним. Он нес двустволку стволами к земле. Когда они были уже близко, ему показалось, что он должен сказать правду. «В такой день, как этот, Малыш легче переживет горечь отцовского поражения», — подумал он. Потребность исповеди не давала ему покоя. Уже одна эта мысль, что он скажет правду, несла облегчение. Только бы начать. Он хотел сказать, что когда увидел отряд немцев, то спрятался в густых зарослях можжевельника с товарищем, с тем парнем, который умер в прошлом году. Страх сковал волю к борьбе. Тот страх, который усиливался с каждым часом их бегства.
Разожгли костер, и мужчина занялся приготовлением еды. Грудинка шипела на маленькой сковородке, ее запах смешивался с запахом смолы. Мальчик проглотил слюну. Он был голоден и через некоторое время уплетал с аппетитом приготовленное отцом блюдо.