Следующий день он начал с передачи кассеты клиенту. В кабинете заказчика они сосредоточенно прослушали стоны. Иосиф взял деньги и, покивав в знак согласия, мол, вот потаскуха и доигралась, вежливо попрощался. Потом позвонил приятелю, полицейскому из Центрального следственного управления Варшавы, и попросил установить, кто накануне ему звонил с засекреченного номера, но услышал только, чтобы шел куда подальше и сам искал, коли заделался частной ищейкой. Затем отправился в офис, проверил электронную почту, выслушал поток брани, записанной на автоответчик женским голосом, ни с кем не идентифицирующимся, проверил и записал, с какого номера звонили, положил ноги на письменный стол, протер ботинок — он недостаточно блестел — и стал ждать. Через пятнадцать минут, так как ничего не происходило, он отправился в летний садик кафе «Молочная» выпить кофе. Просмотрел заголовки газет. Был звонок на мобильный, кто-то долго дышал в трубку. Он позвонил Матильде, она не отвечала. Заказал еще чашку кофе. Пересел за другой столик, потому что рядом расположилась парочка испанцев, курящих вонючие «дукадос». Поразмышлял о вечерней встрече, недолго. Тот тип, видно, его знает. В девять, за несколько дней до Ивана Купалы, на площади Всех Святых будут толпы, а значит, можно надеяться, он не получит по морде — кругом же люди. Впрочем, иногда клиенты назначали ему встречу вне офиса. Некоторые не желают, чтобы их видели в детективном агентстве. Хотел подсесть знакомый с виду художник, но раздумал, как только Дыдух сказал, что неплатежеспособен. Художник, уже в подпитии, присовокупил еще пару слов на тему того, что Дыдух выглядит как деревенщина в своем неизменном костюме и что не помешало бы держаться раскованнее.
Он пошел к доминиканцам на «девятнашку». Так вечернюю мессу называла молодежь, знавшая о ней, поскольку служба предназначалась для молодых. Храм был переполнен, поэтому богослужение он слушал в притворе. Молился самозабвенно и только раз рассмеялся. Вспомнил, как он сам, отправляя мессу в этом костеле — далеко не в лучшем психическом состоянии, после бессонной ночи, когда он в оцепенении внимал исповеди отца Адама, — разъяснял прихожанам значение праздника Трех Царей[12], рассказывал про Бонифация, Панкратия и пр.[13], а какая-то баба в первом ряду так хлопала себя по лбу, что эхо просто ошалело от избытка впечатлений.
Без четверти девять Иосиф Мария Дыдух сел в такси на стоянке напротив костела францисканцев и велел ждать. Таксист включил счетчик, и они стояли. Дыдух наблюдал за входом в храм. Много людей расхаживали туда-сюда. Несколько одиноких мужчин. Ни один, однако, ничем не походил на клиента, ожидающего встречи с частным детективом. В силу специфики своей работы, Дыдух встречался преимущественно со взволнованными и смущенными мужчинами, нервно потиравшими щеки, отводившими взгляд и частенько заикавшимися. Женщины — клиент редкий и более требовательный — обычно бывали спокойны, но и они, независимо от погоды, прятали глаза за большими темными стеклами очков. Ксендза Матеуша, личного капеллана архиепископа, краковского митрополита, Дыдух знал с давних пор. Он даже улыбнулся, завидев его, стоящего возле костела. Вот это был бы клиент! Пикантное таинственное дельце. Настоящий, впрочем, по-прежнему не просматривался. Дыдух шарил по площади взглядом: не исключено, что кто-нибудь так же, как он, наблюдает за входом в костел, — но не заметил ничего подозрительного. Таксист начал проявлять нетерпение. От бурной реакции его удерживал, по-видимому, только добротный костюм пассажира. Наконец зазвонил телефон.
— Где вы? — Голос в трубке не тратил времени на приветствия.
— Добрый вечер. Я возле костела. А вы?
— Это я возле костела.
— А возле какого… — Иосиф Мария Дыдух осекся, потому что увидел озиравшегося по сторонам ксендза Матеуша с прижатым к уху мобильником. — Не важно. Я сейчас подойду.
Они шли по Плантам в сторону Вавеля[14]. В молчании. Ксендз Матеуш заговорил первым:
— Я должен быть уверен, что вы не записываете.
— Пожалуйста, можете меня обыскать, но мы в общественном месте, и это, боюсь, будет превратно истолковано.
— Вы записываете?
— Нет.
— Верю вам, отец.
Не считая шуточек тех, кому было известно монашеское прошлое Иосифа Марии Дыдуха, никто так не обращался к нему уже несколько лет.
— Я уже не доминиканец.
— Ах да, конечно, извините. Перейдем к делу. Я обращаюсь к вам от имени архиепископа. — Ну и ну. Пикантная история крупного калибра. — И все, что я вам скажу, независимо от того, какое вы примете решение, должно остаться между нами…
— Я обязан соблюдать определенные нормы, — раздраженно оборвал его Дыдух.
Взгляд, которым смерил его священник, говорил, что тот относится к подобного рода заявлениям весьма скептически.
— Начну с того, что я был против выхода на связь с вами. Я не доверяю доминиканцам, даже бывшим. Но служба — не дружба… как говорится. Его Преосвященство ставит вопрос так: примете ли вы от нас заказ?
— Я специализируюсь на разводах, супружеских изменах и грязном соперничестве полов. Кроме того, я — та паршивая овца, которая ушла из… института Церкви. Чего может ожидать от меня его преподобие архиепископ?
— Так вы возьметесь или нет?
— Почему бы и нет? Тем не менее расценки я назову, когда узнаю суть поручения.
— Вам хорошо заплатят, — с презрением произнес ксендз Матеуш. — Вчера днем умер доминиканец, отец Болеслав Поремба. Вы его знали?
Дыдух кивнул, вспомнив седовласого старого монаха, и мысленно вверил его душу попечению Господа. Ксендз Матеуш продолжил:
— Врач засвидетельствовал естественную смерть. Отец Болеслав умер в стоматологическом кресле. Печень. По мнению Его Преосвященства и моему личному, есть основания полагать, что это не была обычная смерть.
— Самоубийство?
Ксендз Матеуш фыркнул от возмущения.
— Убийство. — Он не дал Дыдуху вставить ни слова. — Как вы знаете, не в нашей власти приказать доминиканцам заявить в полицию, мы даже не можем намекнуть о своих подозрениях. Поэтому Его Преосвященство, вопреки моим советам, повторяю, решил нанять вас.
Дыдух почти совсем уже собрался с мыслями. Вздрогнул, когда часы на вавельском замке пробили половину десятого.
— Почему вы сами не заявите в полицию, что в монастыре, вероятно, совершено преступление?
— Даже если мы правы, мотивы этого убийства не следует предавать огласке.
— Я вас слушаю.
— Вам не обязательно…
— Я вас слушаю! — Несколько прохожих взглянули на две черные фигуры.
Ксендз Матеуш втянул голову в плечи, но Дыдуха мало волновало его психическое состояние. Он готов был кричать еще громче.
— Отец Болеслав намеревался выставить свою кандидатуру на выборах настоятеля. Он бы выиграл. Этого вам должно быть достаточно. Вполне можно предположить, что кому-то это было не на руку. Например, тому же отцу Адаму… Поремба был слишком открытым. Сейчас нам нужна другая Церковь.
— Такая… для совсем темных?
— Да как вы смеете?! — вскинулся секретарь архиепископа, но быстро взял себя в руки. — Прошу не путать традицию со слепой ортодоксией.
— Вы обратились ко мне, потому что я полтора десятка лет провел в конвенте[15], потому что я знаю всех и в придачу являюсь частным детективом?
Секретарь архиепископа помолчал с минуту.
— Мы обращаемся к тебе, сын мой, потому что ты веришь в Бога. Мы нанимаем тебя, — эти слова он подчеркнул, будто напечатал вразрядку, — потому что ты не «миряшка». Так вы называли наших божьих овечек, да? «Миряшки», я ведь не ошибаюсь? Ты — Domini canis, ты — пес Господень[16]. И мы надеемся, что, найдя убийцу, право решать, как с ним поступить, ты предоставишь Его Преосвященству. Ну и потому еще, что ты хорошо знаешь отца Адама.
По мнению Дыдуха, последнее прозвучало ехидно. Он стиснул зубы.
— Дорого же это обойдется прихожанам, ваше преподобие.
Он не выносил, когда его называли «сын мой».
Он снял пиджак, расслабил галстук и рьяно принялся делать записи. Сперва в закусочной, затем у себя на чердачке на улице Тела Господня. Стиль умозаключений по-прежнему выдавал в нем доминиканца. Годы формации[17] и деформации, как в их среде говорилось, оставили на нем трудновыводимую печать схоластического мышления. Он был приверженцем философии толчка. Толчка — не в смысле отхожего места, а в смысле толчка, дающего нам бытие и ведущего к познанию. Правда, в его новой деятельности эти понятия обрели иное значение: более практическое и примитивное; на первое место выходят элементы бытия, очевидные следы и их подобие, а затем познание истины. Не каждой, необязательно безусловной, часто несправедливой, но той, которую можно доказать. И он записывал всё пункт за пунктом.
Ксендз Матеуш не много добавил к уже сказанному, если не считать частых замечаний на тему отца Адама, причину которых, несмотря на настояния Дыдуха, не пожелал прояснить. Поэтому детектив предположил, что таким вот, далеко не самым деликатным, способом ему указывают на главного подозреваемого. Поремба договорился со стоматологом на шестнадцать часов. В семнадцать один из монахов нашел священника мертвым в кресле. Врач «скорой» констатировал смерть пятнадцатью минутами позже. Кончина наступила, по мнению доктора, по естественным причинам. Следует побеседовать со стоматологом, с врачом «скорой». А также с монахом-привратником. С монахом-санитаром, у которого ключи от стоматологического кабинета. Поремба был наставником молодых иноков — значит, надо поговорить также с семинаристами. И с настоятелем, но ксендз Матеуш был категорически против этого.