— Матильда говорила, что ты был монахом и священником. Как ты относишься к обету безбрачия? — завел разговор приятель. Ему явно нравилось подтрунивать над Иосифом Марией Дыдухом.
— В конвенте у нас было принято говорить, — Дыдух медленно подбирал слова, — что мы ни за целибат, ни за его отмену. Хорошо так, как есть.
И громко засмеялся. Один.
Пан Юзек сказал, что снова все разглядывают его машину. Представляете, у них прямо-таки глаза лезут на лоб, просто из орбит выходят, вон туда… — чиркнул он палочкой по песку. Пан Юзек присматривает за машинами на охраняемой стоянке. Дыдух садится в автомобиль и растворяется в темноте за тонированными стеклами. Медленно трогается. Двигатель его «субару импрезы» в двести пятьдесят лошадиных сил тихо урчит. Из восьми колонок льется «Miserere»[21] в какой-то странной аранжировке. Двигаясь в сторону Новой Гуты, в больницу Рыдыгера, он собирает все факты воедино.
Стоматолог был вызван к отцу Адаму. У того якобы болел зуб. Но ничего не болело, они немного поболтали, и Пиотрович — зачем я его ударил? — ушел. Если в четыре он уже был в своем кабинете, значит, ушел по крайней мере на четверть часа раньше. Отец Поремба был записан к нему на шестнадцать. Кто его принял? Убийца? Какую роль сыграл отец Адам? Вызвал ли он стоматолога затем, чтобы заманить Порембу в кабинет? Или они договорились, что будут приняты в такой очередности, но потом отец Адам попрощался с врачом, а сам дождался Порембу? Так размышлял Дыдух, плавно катя в автомобиле, а когда эта тема ему наскучила, решил разобраться в себе: почему он не умеет радоваться жизни.
В вестибюле больницы было дикое столпотворение. Он поднялся на лифте на седьмой этаж и повернул направо в ортопедическое отделение. Дверь была открыта. Какая-то медсестра, розовощекая блондинка, сделала ему замечание, что он без бахил. Дыдух проникновенно посмотрел ей в глаза и низким голосом спросил, где можно найти доктора Огородика. Безупречно белая сорочка под двубортным темно-серым пиджаком и неяркий фиолетовый галстук, а также сумка из мягкой телячьей кожи, оттягивающая плечо, сделали свое. Медсестра проводила его несколько метров до ординаторской, и Дыдуху показалось, что, закрывая за собой дверь, он услышал за спиной вздох.
Доктор Огородик был маленький, нервный, с жидкими, сальными волосами, в нейлоновой рубашке и с руками пианиста. Он окинул посетителя враждебным взглядом и встал с дивана.
— Я сейчас ухожу.
— Да, знаю. Простите, доктор, но у знакомого, который мне вас рекомендовал, не было номера вашего телефона, вы принимаете его в частном кабинете, я туда звонил, но мне сказали, что вы заканчиваете в два часа в больнице и у себя будете в четыре, а я не могу ждать, а вы, доктор, вроде бы виртуоз, гений.
Коротышка поправил волосы.
— А что случилось? — спросил он деловито. — Садитесь, пожалуйста.
— Меня зовут Болеслав Врал, такая у меня, хе-хе, фамилия, редкая и, скажем так, курьезная, и мне срочно нужен совет хирурга.
Огородик улыбнулся, обнажив мелкие желтые зубки.
— Так вот, — продолжил Дыдух, — кое-кто очень вами недоволен, доктор.
— Что?!
— Недоволен, скажем так.
Врач подошел к двери и, приоткрыв ее, выглянул на всякий случай в коридор.
Потом повернул ключ в замке.
— Зачем же сюда-то было приходить?
— Я иду, куда приказывают, — многозначительно произнес Иосиф Мария Дыдух и подивился своей гениальности. Когда утром он осознал, что фамилия врача со «скорой», засвидетельствовавшего смерть, ему небезызвестна, он довольно долго рылся в записях и документах, пока не напал на заинтересовавший его след. Позже он целый час беседовал по телефону с несколькими людьми и кое-что разузнал об Огородике — ничего конкретного, одни сплетни, но и этого должно было хватить. — Где деньги?
— Я еще не всё продал.
— Э-э-э, пан доктор, это меня зовут Врал.
— Не желаю знать, как вас зовут. У меня еще осталось пакетиков тридцать. Клянусь.
Дыдуху не понравилось, как ведет себя этот тип. Очень уж был спокоен.
— Кроме того, — коротышка подбоченился, — мы же договорились: я делаю свое, а ваши здесь не рисуются, так всегда и было, а теперь вы сюда являетесь… и с какой стати?
— Фигурально выражаясь, чтобы нести весть миру. — Дыдух вытащил из сумки пистолет и положил себе на колени. — Кое-кому не нравится, когда им подкладывают свинью.
— Вы что, стебанулись? — Доктор Огородик совсем успокоился. — Хотите убить курицу, которая несет золотые яйца? Что это? Что за цирк? Я же говорю, что на сторону не хожу, мы с вами сотрудничаем, и все довольны, нет разве?
— То-то и оно. Уважаемый доктор утверждает, что не крутит дела на стороне, а тут выясняется, скажем так, что крутит. На других работает.
Коротышка гаденько хохотнул.
— А конкретно?
— Вы, пан доктор, — пистолет, как угрызение совести, давил на колени Дыдуха, и детектив снова почувствовал себя омерзительно, — помогли доминиканцам завуалировать преступление. За деньги констатировали естественную смерть. Фу!
— Палёна кура! Ну что вы ко всякой херне цепляетесь? Бросьте. — Огородик, казалось, повеселел, Дыдух тоже улыбнулся — грустно.
— Если я не узнаю всех подробностей этого дела, то мне придется, скажем так, уважаемый доктор, вас пристрелить. — Он поднял пистолет и взвел затвор. Тут что-то наконец начало доходить до врача — он посерьезнел. Потенциальные жертвы не любят этот звук, особенно если раньше его уже слышали.
— Ладно, это уже не смешно. Старичок сидел в кресле. Приблизительно полчаса как отдал концы. Одежда была кое-где порвана, но мне сказали, что его пытались реанимировать. Есть некоторые следы, но вам это мало что скажет…
— Поподробнее, пожалуйста.
— Ну, признаки алкоголизма на лице. Расширенные сосудики на носу и на щеках. Желтая кожа и конъюнктивы. Опухшие веки, пятна на руках и ногах, почти полное отсутствие мышц, кожа да кости, а живот большой, раздавшийся в стороны… ну и прочее. Классические посмертные симптомы злоупотребления. Тем не менее что-то было не так.
— Что было не так?
— Эта порванная сутана…
— Ряса.
— Ряса. Были заметны следы борьбы. На затылке какая-то ссадина. Потом, когда санитар его раздел… свеженький синяк на спине. Большой. А от фиброза и ожирения печени, от цирроза печени, умирают, скорее, по-тихому и долго. Если бы у него лопнули венозные узлы в горле, он, возможно, метался бы, но тогда бы остались следы кровавой рвоты… однако узлов у него не было, не та еще стадия, да и на цирроз не больно похоже. Во всяком случае, я пришел к выводу, что, вероятно, кто-то ему помог. Хотел вызвать полицию, сказал монаху, который там был, что, наверное… И тогда его понесло. Что у покойного священника были проблемы с алкоголем, уже давно, что печень, ну конечно, печень, что в интересах ордена, Церкви и вообще ради всеобщего блага это не должно выйти на свет божий, что Господь милосерден, а доминиканцы не забывают оказанных услуг. Я подумал… печень, да, вроде бы печень, может быть, и печень, какое мне, в конце концов, дело… кожа и кости, вздутый живот, и красочки подходящие — я говорил, что он был желтый? В целом все совпадает. А за те бабки, которые батюшка предлагал, совпадает на сто процентов. Хрестоматийный пример. Вот я и констатировал инфаркт, и делу конец. Церковь и не такие вещи скрывает, а значит…
— Как выглядел тот монах, он был один?
— Один. Старый, худенький, как пацанка, как смерть. Очки с толстыми стеклами… и такая странная татуировка на шее. Что-то наподобие окошка… малюсенького.
Крест, заключенный в квадрат. Отец Адам.
Он включил кондиционер, но сел в машину не сразу. Выходя от Огородика, он едва сдержал себя, чтобы не блевануть от омерзения прямо в морду этой твари А ведь надо было бы убить паразита, подумал Дыдух. Но на прощание он лишь сказал, что проверку на детекторе лжи тот выдержал, а еще есть информация об осведомителе среди дилеров: надо приостановить продажу товара. Эх… Взять отпуск, где-нибудь отдохнуть. Ждать.
Дыдух позвонил в Варшаву своему приятелю из Центрального следственного управления. И прежде чем успел что-либо сказать, тот выплеснул на него словесный поток: нет, не помогу, хорошего понемножку, да ты что себе воображаешь, теперь система отслеживает каждый запрос, и как мне потом выкручиваться, комиссар Краевский не намерен с тобой разговаривать — приятель, когда был взволнован, имел обыкновение говорить о себе в третьем лице — не звони больше, когда заедешь? тяпнем, а? — Ты — полицейский и по долгу службы имеешь право собирать информацию, да или нет? — спросил Дыдух, когда ему наконец удалось вклиниться. Так вот послушай. И вкратце изложил историю некоего наркодилера, почтенного доктора, которым должен немедленно заняться оперотдел, взять под наблюдение, мужика, того и гляди, начнут разыскивать поставщики, поскольку он намерен на какое-то время залечь на дно.
Дыдух запарковал машину на стоянке и, кивнув пану Юзеку, который с надеждой в голосе спросил, не помыть ли автомобиль, направился в сторону Широкой. Намеченная встреча должна выглядеть случайной, а интересовавший его объект наверняка сидит и пьет кофе в «Klezmer-Hois». Такая уж у него была привычка, и приходил он туда на протяжении многих лет и неизменно в одно и то же время.
Он сидел за столиком перед рестораном в том месте, где была вырублена акация. В белом облачении хорошо смотрелся на фоне еврейских надписей над входом. Шутили, что отец Анджей Пробош пьет здесь экуменический кофе.
— Все еще пытаешься отыскать тех, кого инквизиция изгнала из Испании? — начал с вопроса Дыдух и увидел в глазах Анджея, когда тот встал поздороваться, неподдельную радость от «случайной» встречи. Он снова почувствовал себя мерзко.
— Инквизиция, инквизиция, да сколько можно тебе повторять, что это францисканцы?
— Особенно Торквемада