, чрезвычайно ловкого типа — хотя гораздо охотнее пригласил бы для этой цели антитеррористическую группу, — с настоятелем конвента, человеком святым, но немолодым, и двумя детинами, которые, вступив в орден, решили, что будут просто выполнять разные поручения, и даже не приняли рукоположение в сан. Он ничего не знает о них кроме того, что они обожали его отца и сделают все, чтобы виновный был наказан. И к ним в придачу он сам, смертельно усталый, бесхозный хромоногий пес. Доминиканские командос, лучше не придумаешь.
Когда детектив рассмеялся, настоятель взглянул на него с удивлением. Поэтому он подавил смех и извинился. Они снова мчались в молчании.
Дыдух уже немного пришел в себя. Шок, вызванный смертью отца и событиями в монастыре, прошел, сменившись отупением. Ведь для него этот человек умер много лет назад. И теперь он не понимал, как мог пойти в монастырь, чтобы его убить. Неужели он и в самом деле сумел бы это сделать? Минутная невменяемость. Странный и точный диагноз.
Исповедь-рассказ действительно была очищающей. Она не принесла ему бодрости, в которой он нуждался, а лишь вялость засыпающего человека, для которого сон — единственное время покоя. Вероятно, он даже заснул ненадолго. Да, наверное, он спал там, в настоятельской келье, но уже этого не помнит.
А потом рассказывал настоятель. И о том, кем был убийца, и об отце Адаме, отце Порембе, и они вместе собрали целиком этот паззл, и картинка, предложенная им жизнью, не была по-весеннему радужной. А была старой и грязной. Попахивала сточной канавой. Тем не менее все указывало на то, что никакой секты нет. Татуировка у отца Адама была всегда, и он никогда не объяснял ее происхождения. И сходство со старым крестом во внутренней галерее конвента скорее символически свидетельствовало о его «обручении с монастырем». Настоятель ничуть не удивлялся молодежи, которая тянулась к Адаму. Времена-то какие. Когда всё вокруг продажно, молодые ищут опоры. Но чтобы это переродилось в какое-то экстремистское движение? Абсурд. Иосиф, ты же был доминиканцем, как ты себе это представляешь? Э, всего лишь навсего свойственное молодости метание между бунтом и поисками лидера и гуру. Непоколебимого и харизматического. О причастности отца Адама к смерти Порембы, разумеется, и речи не шло. Именно Адам больше других уговаривал отца Болеслава выставить свою кандидатуру на должность настоятеля. Он простил ему слабость к спиртному, от чего, впрочем, тот вылечился. Он простил ему фантазии о либеральной и открытой Церкви. Они часто дискутировали в перерывах между занятиями, а молодежь слушала их с раскрытыми ртами, видя собственными глазами, как две церковные доктрины могут уживаться под одной крышей без обоюдного ущерба и ненависти.
После того, что Дыдух услышал о Порембе от отца каких-нибудь несколько часов назад, он без труда поверил этим словам. И ему полегчало. Сразу все упростилось.
Позже настоятель подробнее рассказал об убийце. Это был церковный сторож из прихода в Ч., хорошо известный доминиканцам чудак. Монахи часто ездили туда на духовные упражнения. Особенно отец Поремба и Адам. Еще в ту пору, когда приходским священником там был ксендз Матеуш, ныне личный капеллан митрополита. Ты знаешь ксендза Матеуша, Иосиф?
Солнце уже неспешно прохаживалось по тихой деревне, заглядывая в тенистые сады.
Костел они заметили издалека, и Дыдух свернул к нему; «субару» подпрыгивала на проселочной дороге.
— Думаю, сторож будет в костеле, — тихо сказал настоятель. — Вы знаете, как себя вести.
Ни один из братьев не ответил. Они подъехали к костелу сзади. Монахи вышли и запросто перемахнули через невысокую ограду. Побежали по траве к мощеной дорожке с тыльной стороны костела. Дыдух свернул и поехал вдоль ограды к деревянным воротам. Ворота были открыты, а прямо от них дорожка вела к дверям храма. И эти двери тоже были распахнуты. Дыдух и настоятель медленно приблизились к ним, однако внутрь, где было темно, не вошли. Человек, которого они искали, ждал их в дверях. Глаза его выкатились из глубоких глазных впадин, а потемневший язык высунулся до подбородка, как у школяра. Ветра не было, поэтому он не покачивался. Висел спокойно.
Настоятель опустился на колени. А за ним и два монаха, которые примчались сюда с обеих сторон костела на его негромкий зов.
Дыдух похромал к двери. Теперь ты гадаешь Люциферу, Марцьян? На шее удавленника он заметил красное пятно от удаленной псевдотатуировки. Он подошел к одной из дверных створок с вырезанными изображениями ужасных дьявольских рож и сцен адских мук. Листок бумаги был пришпилен к ней ножом. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Пусть преисподняя поглотит грешных священников и монахов. Вот что я, Гжегож, прозванный Сиротой, или Гжесем-дурачком, органист и церковный сторож:, хочу сказать вам о том, как я стал орудием гнева Господнего…
Дыдух читал. Почувствовал, что за ним кто-то стоит. Настоятель тоже водил взглядом по строчкам текста. Наконец он, тяжело ступая, обойдя тело на порядочном расстоянии, исчез в сумраке храма. Там преклонил колена перед алтарем. В светлых лучах солнца, среди бесконечного множества пылинок, Дыдух видел, как его спина содрогалась от конвульсивных рыданий.
Было девять часов вечера, когда детектив позвонил в полицию. Попросил настоятеля остаться и дождаться полицейских.
— У меня встреча с клиентом, который, полагаю, обрадуется, что дело закончено. Если я не появлюсь, может подняться дым коромыслом, поскольку я говорил, что проведу ночь в монастыре.
Настоятель покивал и вновь исчез внутри храма, чтобы тихо помолиться вместе с послушниками.
Машина детектива сорвалась с места с визгом покрышек, разметав пыль, вернее, подняв такую тучу, что она обдала даже удавленника, хотя тот находился в конце дорожки. Дыдух пожалел, что у него нет мигалки, которую он мог бы положить на крышу, включив одновременно сирену. Увы, одинокая ищейка, бесхозный пес — лишь отчасти настоящий мужчина. Любой коп в сломанном «полонезе», стоящем на обочине, будет им в большей мере, потому что у него больше прибамбасов. Он засмеялся и почувствовал боль в челюсти. Долго же он будет отдыхать после этой истории! Возьмет Матильду, и они поедут на Тенериф посмотреть вулкан и пить местные крепкие напитки. Во всяком случае, счет, который он выставит Его Преосвященству, будет немалым.
Без пяти десять он прибыл в секретариат и ждал, когда его пригласят в кабинет архиепископа. Наконец пришло его время. Архиепископ сидел в кресле с левой стороны. В кресле с правой сидел его преподобие ксендз Матеуш. Дыдух не среагировал на предложение тоже сесть. Он хорошо себя чувствовал так, стоя посредине, как вестник на старинной картине.
— Извините за мой вид, я сегодня не спал. Хочу сообщить, что я нашел убийцу отца Порембы, но это — не отец Адам.
— Как это? — занервничав, с удивлением спросил личный капеллан Его Преосвященства, ксендз Матеуш.
— Убийца — церковный сторож и органист из подкраковской деревни, Гжегож, прозванный Сиротой.
Глаза Его Преосвященства сузились, а ксендз Матеуш резко вскочил. Архиепископ жестом приказал ему не вмешиваться.
— Да… и еще, — продолжил Дыдух, — отец Адам мертв. Сторож убил его на моих глазах.
Он наблюдал за реакцией священников. Архиепископ слушал с вежливым вниманием. А ксендз Матеуш стоял — взбешенный, побагровевший — и размахивал руками, но еще раз перебить не осмеливался.
— Сторож тоже мертв. Повесился в дверном проеме храма.
Дыдух надеялся, что это прозвучало в достаточной степени патетично. Лицо Его Преосвященства не дрогнуло. Ксендз Матеуш опустился в кресло и как будто бы немножко успокоился.
— Вот что еще весьма интересно, — добавил Дыдух. — Трудно поверить, что этот дикарь питал такую ненависть к доминиканцам, чтобы решиться перерезать их, как овец. И особенно странно то, что он слишком много знал. Например, откуда-то ему было известно, что я буду в монастыре этой ночью. Он также знал, где застанет отца Порембу, знал, как отменить визит стоматолога…
— Зачем вы нам все это рассказываете? — перебил его уже совсем спокойно ксендз Матеуш. — Его Преосвященство, ксендз архиепископ очень занят…
— Я говорю все это, потому что мне следовало раньше разобраться в том, что происходит.
— Идите-ка отсюда, пожалуйста!
— Сейчас, я еще не рассказал вам о письме, которое оставил сторож.
Ксендз Матеуш побелел. Иначе говоря, побледнел, и весьма сильно.
— Может, мне лучше выйти? — спросил архиепископ.
Ксендз Матеуш не ответил. Смотрел на Дыдуха, словно бы тот был духом, а не Дыдухом.
В эту минуту вошли они. Как всегда к месту и ко времени. Вошли учтиво, представились, замахали ксивами (удостоверениями — поправился Дыдух), извинились перед архиепископом и арестовали ксендза Матеуша, вменив ему в вину заказ на убийства. Матеуш, следуя между двумя полицейскими, гордо поднял голову. Уж этого Дыдух никак не мог снести.
— Как ты посмел убить, гнида! Мразь! То, что они знали о тебе и о стороже, еще не повод, чтобы убивать! Ты боялся за свою карьеру! А может, стыдно было, что тебя употребляет церковный сторож?
Матеуш остановился, не обращая внимания на полицейских. Ответил тихо:
— Дурак же ты, Дыдух. Они были опасны для Церкви. Гребаные авторитеты, которые мутят головы молодым. — Внезапно его лицо приобрело хитрое выражение. — И соглядатаи… Любили подглядывать, особенно папенька…
Один из полицейских заслонил собой ксендза Матеуша и остерегающе шикнул на Дыдуха, когда тот решительно шагнул к ним. И они вышли.
Митрополит сохранял полное спокойствие, а улыбка добродушной заинтересованности не сходила с его лица. Дыдух заговорил первым:
— Ваше Преосвященство, вы хотели бы узнать всю эту историю?
— Нет, — на лице архиепископа внезапно появилась страшная усталость, — нет. Ступайте уж, пожалуйста.
— Ну что ж, хорошо. Могу я рассчитывать на вознаграждение за проделанную работу? Непосредственный заказчик какое-то время, очень длительное, как я полагаю, будет неплатежеспособен…