— Нет.
И Дыдух, вконец измученный, потащился в свой Казимеж. Ему не давала покоя мысль, зачем ксендз Матеуш его нанял, ведь было бы лучше, если бы дело само собой сдохло. Или это архиепископ придумал расследование, или же тут просто отсутствует логика. А разве опасные преступники всегда должны поступать логично? Не должны.
Если кто-то и должен что-то — так это спать, спать…
Перевод О. Катречко
Рафал Групинский Последнее дело следователя Гощинского
Мировой судья Гилярий Подневский устало смотрел на бестолково дающего показания свидетеля, счетовода лесничества Смоляры Государственной инспекции по надзору за лесами. Когда же он наконец закончит это свое «не припомню, даже если бы захотел, не мог бы предположить…». Свидетель Мента не подтвердил показаний представителя Управления общественной безопасности в Мендзыходе. Он не помнил, чтобы говорил тому о жалобах мужиков, выигравших аукцион на остатки древесины, которые ничего не получили, хотя и заплатили все, что с них причиталось. Разумеется, он беседовал с господином Гощинским — рассказывал он допрашивавшему его государственному обвинителю, — но скорее мимоходом и так, в общем, ну, что тяжко после войны, что и в лесах нелегко: «диверсантов боимся, пан Теодор». Нет-нет, это как раз правда, что они не получили своей древесины, но я не говорил об этом с… Обвиняемый сидел неподвижно, внимательно разглядывая дающего показания чиновника. Облик его не выдавал никаких эмоций. Обеими руками он опирался на трость с характерной серебряной рукоятью в виде лошадиной головы, слегка покачивая ею взад-вперед. Судья стряхнул с нарукавника невидимую пылинку: ничего у него не выйдет, возможно, он даже прав, однако ничего не докажет, так что надо будет подумать о размере штрафа. Оскорбление государственного служащего, нанесенное следователем, в наши все еще смутные времена — штука серьезная, я должен быть суров. Этот возмутительно спокойный человек, определенно, проиграет дело.
Тишина вырвала Теодора Гощинского из глубокой задумчивости. Тридцать шесть тысяч марок штрафа — это немало. Однако все же лучше, чем шесть дней ареста. Судья, наверное, догадался, что я прав. Он внимательно осмотрелся: боже мой, где я, пора выходить, а то попаду на боковую ветку… Вскочил с лавки, схватил саквояж, защелкнул металлический замок, энергично потянулся за лежащим на полке котелком и быстро, решительно зашагал по длинной, обсаженной каштанами улице. В ночной тишине было слышно только жужжание сотен майских жуков в ветвях деревьев. Вот напасть, бедные деревья, подумал он, я должен написать в Управление, что окончательно ухожу с работы, одно дело — служить на границе во время восстания, и совсем другое — копаться в человеческих злоупотреблениях и подлостях.
— Довольно! — сказал он неожиданно громко и поспешно огляделся вокруг, испугавшись, что в ночной темноте кто-нибудь мог его услышать. — Надо наконец заняться своими делами. У меня новый дом, а я пока ничего в нем не сделал.
А кроме того, пора подумать о женитьбе, добавил он, на сей раз точно про себя. Стук его трости еще долго раздавался на опустевшей Вокзальной улице.
Он посмотрел в сворачивающую направо аллею. Это, вероятно, там, надо идти в ту сторону. Если это где-то за могилой тайного надворного советника Рутковского, то наверняка туда. Четвертый слева участок, вторая параллельная аллея, да, кажется, здесь, хотя нет, не может быть, это какая-то заброшенная, заросшая бурьяном могила, перевернутый вазон со старыми увядшими гладиолусами, которые когда-то были белыми, покрытая мхом надгробная плита… Теодор разгреб сухие листья. Лежат тут с прошлой осени, подумал он. Да, и все же это та могила. Ну, если вы, сударыня, так заботитесь о месте упокоения вашего первого супруга, мысленно обратился он к ней, замерев при виде представившегося его глазам зрелища, то нам не по пути. И, глядя на стелющийся среди сорняков вьюн, подумал об уже подаренном кольце и длинных шелковых перчатках. А потом лежать вот так, всеми забытым?
— Нет, ничего не выйдет, — добавил он уже громко и отчетливо, поднимаясь и стряхивая песок с коленей. — Ищи себе другого глупца, моя дорогая…
— Пан Теодор! Пан Теодор! Вставайте, убили дурачка Казика из Залесья!
Неужели послеобеденный сон придуман только затем, чтобы его всегда кто-то прерывал? Он неохотно снял черную бархатную повязку с глаз и посмотрел перед собой.
Разгоряченный, с побагровевшим лицом, советник Шумский нервно размахивал руками.
— Пан Мачей, я понял, что-то произошло, пожалуйста, расскажите обо всем спокойно и по порядку.
— Спокойно, как же, — пробурчал тот в ответ. — В лесу, у Чертова моста бандиты украли деньги, предназначенные на выплату жалованья работникам из Залесья! Убили беднягу Казика, который поехал с практикантом Мичинским в Заварче, а самого практиканта тяжело ранили!
— Откуда вам это известно, пан советник? — спросил Гощинский, запахивая халат и вставая с дивана.
— От коменданта Куны. Они почти все поехали в лес вести расследование, а сам практикант уже в больнице, в Бирнба… ой, простите, пан Теодор, в Мендзыходе, конечно.
Та-ак, Бирнбаум, вот почему он согласился остаться в следователях. Не потому, что давили в Управлении, а потому, что до него доходили слухи о попытках подкупа его сородичей прежними жителями городка, основавшими в Берлине Verein Ehemalige Birnbaum, Общество бывшего Бирнбаума. У пруссаков были свои методы: тех, кто поселился в их домах либо получил после восстания какой-либо скарб беженцев, запугивали или шантажировали, требуя заплатить за брошенное имущество.
— Все время что-то происходит, пан Мачей, правда? Надо немедленно ехать к Чертову мосту. Пожалуйста, подождите, через пять минут я буду готов!
Протоколист спустился между густыми зарослями дрока в глубокую придорожную канаву.
— Все ясно, — сказал он. — Пан комендант, следы подтверждают слова практиканта. Повезло парню, что жив остался! Видать, очень тихо лежал. Если б не эти заросли, бандит его бы добил.
— А как все произошло? — Теодор остановился и соскочил с велосипеда, мимоходом пожав руку Леону Куне.
— Видите ли, уважаемый пан Теодор, практикант Мичинский вез, впрочем, как обычно, жалованье работникам в лес, в Заварче. А этот Казик, или как его там, увязался за ним, похоже, он повсюду за Мичинским таскался, ну и сегодня тоже, только в этот раз на свою беду… Молодой человек, несмотря на тяжелое ранение в грудь, успел опознать убийцу, мы ищем его с самого утра. И, видит Бог, скоро найдем.
— И кто же это?
— Пан Теодор, может, вы его и знаете, лудильщик, за рекой живет, Новаком звать, его уже ловили на какой-то контрабанде, он тогда выкрутился, но после этого за ним дурная молва ходила…
— Молва дурная, это точно, — почти весело отозвался со дна канавы склонившийся над каким-то стеблем юный протоколист. — Кажется, у него есть сестра, еще совсем девчонка, а он уже ее всем в любовницы предлагает.
— Да что вы такое говорите?! — Теодор едва сдержал возмущение.
— Ну, так люди болтают, — поправился протоколист. — Я сам не знаю, в постели ее ни кем не видел. Она и впрямь очень молоденькая…
Как это было? Как было… значится, как все началось? Вы об этом, пани, спрашиваете? Ой, придется сейчас за все стыда хлебнуть, ну да чего уж там, он на нас давно глаз положил, на Каську, значится, не на меня, упаси Боже, она такая бойкая была и уверенная в себе, всегда знала, чего хочет, правду вам говорю, она знала, чего хочет, не то, что я, ну, а я тогда еще в начальную школу ходила, спасибо барышне из Ковно, ну, той, из имения над озером. Хотя он, подлец, давно на меня посматривал, нехорошо так, хитро, будто хотел сказать что-то, ну да я тогда не обращала на это никакого внимания, а Каська, похоже, сама на него запала — как в сенях мимо него проходила, всегда перед ним подолом крутила, что твоя лиса хвостом, а едва пан старший лесничий в дверях появлялся, сразу весело так напевать начинала, только недобрый он был человек, и взгляд у него был недобрый, хитрый, а как в мундир вырядится, то и не подходи, мы тогда носа с кухни не высовывали, только со Смолибоцкой сидели, помогали ей… А почему недобрый — это вы Каську спрашивайте, не меня, мне-то он леденцы давал и даже ликером угощал, тем, из черного буфета, который держал для особых случаев, потом сильно в голове шумело, даже песни хотелось во всю глотку петь… Но он этого не понимал, у него только обжиманцы были на уме…
— Обжиманцы? — удивился и как будто даже испугался Теодор. — И это вы мне, почтенному гражданину нашего города, говорите, тьфу, черт, о каких-то обжиманцах?
— Точно так, пан Теодор, я вынужден, нет другого выхода. Вы-то человек старых правил… и, наверное, не поверите, но, кажется — и это хуже всего, — что во всем виновата та, вторая Каська, она с самого начала готовила девчонку для этого развратника!
— Я попрошу не разводить здесь спекуляции и не говорить каждую секунду «кажется» — я хочу наконец выяснить, что здесь происходило! Речь идет об авторитете государственного служащего и чести Управления, и даже о добром имени всего нашего общества… Дорогой мой, мы должны спасти то, что еще осталось от нашей репутации, в конце концов, для того мы здесь. Ты говоришь, юноша, что та приезжая сейчас беседует с прислугой старшего лесничего? Это все вы от нее узнали или от коменданта?
Теодор явно помрачнел. Протоколист Миллер с тревогой на него покосился. Что случилось с вице-бургомистром? — подумал он. То, что одна девка гуляла и приучала к этому другую — что ж, это не новость, в деревне они и так обычно черт-те как рано выходят замуж, почему же он так сокрушается, в конце концов, сам уже в годах? Лучше бы жену себе поискал, ведь человек с достатком, только что двухэтажный каменный дом купил, и не одна бы охотно его приветила, только позови.