— Что он говорил, вы не помните, что именно он говорил? Каждая мелочь, каждое слово может иметь решающее значение.
— Болтал чего-то о девках и что… ну, что у нас с ним есть что-то общее.
— Что-то общее?
— Да, вообще вел себя очень странно, было в нем что-то такое… одновременно чрезмерная, фальшивая угодливость и уверенность в себе. Упомянул, что тоже в каком-то смысле работает на моего начальника, то есть старшего лесничего, якобы услуги какие-то ему оказывает.
— А что-то более определенное, ну хоть что-нибудь? Какие-нибудь ассоциации… вы подумали — тогда или сейчас, — что мог иметь в виду этот лудильщик, никаких предположений не возникло? Ничего конкретного?
— Не-е, откуда, я только вспомнил сплетню… говорили, он исполняет разные странные поручения моего начальника… вот и все. И правда, приходил к нему, крутился рядом, вроде бы помогал на кухне и во дворе, но я работал в другой части имения, в конторе, и то с недавних пор… Не-е, тогда я ничего не думал, только о том, как бы живым остаться… Лежал лицом в грязи, так, чтоб хотя бы краешком рта дышать, и только лягушки по мне прыгали, и я боялся, как бы этот бандит не подумал, что это я шевелюсь, Господи Боже…
— Работает на старшего лесничего, так? Так он сказал?
— Да, так, но он мог иметь в виду эту девчонку, свою сестру, мы уже об этом говорили; она там в прислугах, помогает на кухне или что-то в этом роде.
— А если речь шла совсем не о том?
Теодор остановился в центре темной, почти лишенной света библиотеки. Шумский стряхнул табачные крошки с большого пальца, внимательно глядя на своего гостя.
— Вы не опасаетесь, пан Теодор, что у вас уже пунктик в отношении этого человека?
В ответ тот нетерпеливо пожал плечами и только буркнул:
— Вы только посмотрите, лягушек он почему-то запомнил, вот как…
Сначала он целовал меня, потом малую, которая вроде бы поломалась немного, но, похоже, уже мало понимала, что происходит. Приказал ей встать на кровати на четвереньки, сам тоже так встал и велел кричать: «а сейчас, собачки, домой, домой». Ну, и мы помирали со смеху, малая просто визжала. А он между тем расшнуровал снизу ее рубаху и приказал мне с нее снять. Девчонка еще худенькая, жирка почти никакого, когда она подняла руки, маленькие, едва заметные груди напряглись и задрожали точь-в-точь как ягнята. Мне даже жалко ее стало. Но он велел мне массировать ей то место, на котором едва-едва появились волоски, «вот тут», кричал, а потом потихоньку засунуть туда палец. А сам хохотал громко и приговаривал: «какая забава, ах, какая чудная забава!» Потом встал позади и всадил в нее так, как обычно мне, когда малая уже спала рядом, после того как мы вдвоем перед сном хорошенько намнем его пьяный загривок. Бедрышки-то у ней плоские, худые, в первый раз он так резко вошел, что она даже стукнулась головой о деревянную спинку кровати и вскрикнула от двойной боли. Тогда я схватила ее за плечи и прижала к себе, а он только сопел и бормотал: «Держи ее, Кася, держи! Держи крепко».
— Есть! Мы поймали его в Микстате!
— Простите, где вы его поймали, пан комендант?
— В Микстате, это деревня, нет, пожалуй, городок недалеко от Острова. Он спрятался у одной буфетчицы. Слишком много начал парень тратить, швырялся этими марками у своей новой любушки, да так, что привлек внимание местного постового.
— В таком случае, насколько я понимаю, дело закрыто? Бандит схвачен, достойный доверия свидетель готов давать показания, и суровый, но справедливый суд ожидает быстрого решения присяжных?
— Уважаемый пан Теодор, может, вы и были бы правы, если бы не одна загвоздка: он молчит! Как-никак нам известно, что этот человек прошел всю войну на Восточном фронте, имеет награды от прусского командования, а значит, он не трус, и, если даже у него был сообщник или сообщники, мы рискуем ничего не узнать.
— И след обрывается? Вы думаете, пан Леон, что он ничего не скажет?
— Не будем ничего предсказывать, пан Теодор. Может, еще придумаем, как его разговорить. А может, он сам в какой-то момент почувствует, что его обманули и предали? Петухи всегда топчут кур в курятнике, верно?
— Верно. Но, как я понимаю, у ваших дознавателей имеются свои способы раскалывать таких крепких орешков, не правда ли?
— Обычных способов тут может быть недостаточно. Ведь речь идет о хладнокровно совершенном убийстве. И хотя перспектива болтаться на виселице не слишком соблазнительна, этот лудильщик не выглядит испуганным, как Бог свят! Ах да, еще одно: согласно показаниям канцеляриста, из лесничества украдена сумма, в два раза большая, чем была найдена у лудильщика.
— Неужели он успел столько потратить?
— Нет-нет, — Куна медленно встал с кресла, — я сделал поправку на то, что, даже если бы он напоил водкой половину городка, до этой суммы было бы еще далеко.
— Это значит?..
— Это значит, что вы правы, у него должны были быть сообщники. По меньшей мере один.
Весь город шумит, потому что схватили психованного братца малой. Успел уже поселиться у какой-то официанточки, этот подлец всегда находил способ подцепить очередную дуру. Малая теперь хнычет на кухне, нет чтобы радоваться, что этот ее якобы любимый братец, а на самом деле первостатейный мерзавец, уже не будет ее использовать. Магдзинский невесть почему ходил такой злой, что в конце концов уронил и разбил свой знаменитый фотоаппарат Фохтлендера. Орал потом как сумасшедший. Похоже, это из-за пожара того склада в Смолярах. Больше всего досталось бедному Менте, который и так слонялся по лесничеству как побитый пес, ну, и Смолибоцкой, хотя та всегда умела отбрить любого, невзирая на чины. Вот ведьма! Я только слышала, что всех нас, кто знал этого мерзавца, будут допрашивать. Скорее бы все закончилось! И что стряпуха им наплела, даже представить страшно, наверняка наврет с три короба, и придется мне возвращаться восвояси. Ну уж нет, к себе я никогда не вернусь!
— Что я думаю? Я думаю, что, во-первых, рассказ о краже древесины — ложь. Вором оказался мнимый пострадавший, который, беззастенчиво прикидываясь, будто понес убытки, обокрал мужиков. Во-вторых, причиной последнего пожара на складе в Смолярах может оказаться поджог, и я бы тщательно это проверил, я бы искал следы, пока не получил результаты, в-третьих…
— Господин следователь, мы приехали в Мендзыход не для того, чтобы выслушивать множество сомнительных гипотез, а чтобы узнать, является ли ситуация в приграничном городке, в котором вы служите, с точки зрения общественной безопасности угрожающей или еще нет? Мы хотим знать ваше мнение.
— Господа, я как раз написал прошение о снятии меня с должности следователя. Могу только добавить, что буду добросовестно исполнять свои обязанности до тех пор, пока в этом есть необходимость. Свое мнение я изложил в последнем докладе, и, думаю, в этом деле — по крайней мере для меня — ничего не изменилось. Лишь прибавилось фактов, которые, увы, говорю это с сожалением, подтверждают, что я с самого начала был прав. В нашей округе, и особенно в нашем городе, ситуация сложная, и враги нашей независимости могут этим воспользоваться. Вы ведь знаете, господа, что когда несколько месяцев назад мы на вокзале хлебом и солью приветствовали генерала Довбур-Мусницкого, местные немцы орали на малой рыночной площади Deutschland, Deutschland uber alles, Германия превыше всего. Это в самом деле непростой регион, поверьте мне, господа.
— В таком случае, думаю, вы сами понимаете, что ваша миссия еще не завершена, поэтому ваше прошение будет отложено ad acta.
Больше всего я не любила, когда приходил этот урод, мой брат. Он всегда кричал на меня, уж поверьте, пани, а то и врезать мог, рука у него была тяжелая, с малых лет. А Смолибоцкую за всякую мелочь честил, как будто он тут старший лесничий. Были ли они с хозяином на ты? Вроде были, да, точно, только когда посторонние приходили по делам, он помалкивал, ходил хмурый и все время повторял: «да, конечно, так точно, пан старший лесничий». Вот тут он прямо зверем делался, я его тогда больше всего боялась.
— Вы не поверите, пан Теодор, Магдзинского перевели!
— Как это: перевели? Когда?
— Его нет с понедельника, кажется, кто-то из Гоголице должен приехать на его место.
— Но ведь следствие по делу о пожаре в Смолярах еще не закончено! Господин советник, как же это возможно?
— Что ж, думаю, в этом ему помог его родственник из Познани, кстати, тот же, который и вас помог обвинить. Но сейчас, пан Теодор, можете еще раз побеседовать со счетоводом Ментой: думаю, он наконец-то пожелает рассказать все начистоту.
Теодор резко отмахнулся.
— Я даже видеть его не хочу! Коли у вас есть охота, пан советник, сами можете с ним поговорить. — Он немного помолчал. — А я, если угодно, могу изложить свои соображения в письменном виде.
— Э, пан Теодор, что-то вы в последнее время совсем скисли. Хорошо бы кровь наконец взыграла в ваших жилах — но по несколько иной причине… Поверьте, я говорю это с искренней симпатией.
Ну вот, и этот туда же со своими намеками. Хоть сейчас готов меня сосватать. Неужели в нашем захолустье людям совсем уж нечем заняться?
— Ах да, пан Теодор, еще одно. Вы побеседуете с пани Жултовской? Вчера она расспрашивала обеих девушек из лесничества и, похоже, выяснила кое-что очень важное для нашего следствия, — слово «нашего» советник особо подчеркнул, — а, кроме того, это исключительно красивая и умная женщина. Вы знаете, наш комендант, который сначала возмущался, что ему прислали женщину, сейчас в совершенном от нее восторге и все время — вот смех-то! — пытается кормить ее леденцами! Вьется вокруг нее как мальчишка!
Ксендз остановился. Оркестр играл все торжественнее, толпа опустилась на колени. Нельзя даже перчатки поправить, подумал он, поддерживая священника под локоть и стараясь приспособиться к движениям его нервных рук, поднимающих дароносицу. Ксендз поворачивался поочередно на все четыре стороны света, ветер трепал балдахин, а в паузах между громкими музыкальными секвенциями отовсюду, поверх моря склоненных голов, доносилось хлопанье хоругвей и ленточек с переносных алтарей, а также более приглушенный, словно специально подобранный фон, шелест листьев березок, недавно срубленных и поставленных в ряд вдоль рыночной площади. Даже с