Я скрипнул зубами. Наверняка в нашей стране в домашних библиотеках, в коллекциях есть сотни экземпляров этого номера — на букинистические магазины я особо не рассчитывал. Может, маленькая районная библиотека, где выдают старые журналы в бумажном виде? Я помнил такие с детства, но сейчас… Я взглянул на часы. Было около девяти вечера.
Жюль жил в общежитии для зарубежных студентов на Повислье[41]. Я познакомился с ним случайно, когда делал репортаж об иностранцах, обучающихся в Польше.
В вестибюле пахло дешевыми французскими духами. Стены были изрисованы спреем. Я поднялся в дребезжащем лифте на восьмой этаж. Постучал в обшарпанную дверь. Изнутри донесся грохот, звон бутылок, скрежет передвигаемой мебели. Наконец открылась дверь. Увидев меня, он вздохнул с облегчением.
— А, это ты…
Он говорил по-польски правильно, но — как всякий француз — со странным мягким акцентом, из-за которого его не всегда можно было понять.
Мы вошли внутрь. Я, кажется, прервал какую-то оргию — на диване сидели три девушки. Все были одеты, но размазанный макияж свидетельствовал, что еще минуту назад они жадно облизывали друг друга. Явное преобладание одного пола подсказывало, что для полиции нравов тут нашлось бы немало работы.
— Нужно поговорить, — сказал я.
Жюль указал подружкам на выход.
Мы уселись на разболтанные стулья, стоявшие возле стола. Жюль с трудом отыскал чистые рюмки и налил нам коньяку. Я сделал глоток. По сравнению с грузинским или молдавским это было жуткое пойло, но я пересилил себя. Хозяин открыл холодильник. О нет, только не этот заплесневелый сыр.
— В Польше после первой не закусывают, — буркнул я. — Убери эти старые носки. Садись и слушай. Есть работа.
— Ага. Тяжелая? — Возможность заработать не вызвала у француза большого воодушевления.
— Не особенно, — ответил я и еще раз хлебнул вонючей дряни. — Но ты можешь заработать больше, чем от продажи этой вашей бормотухи…
Покрывало, закрывавшее какую-то кучу в углу, сползло, обнажив несколько коробок с бутылками.
— Это для собственного употребления, — испуганно ответил он, поправляя маскировку.
— Не сомневаюсь. У нас даже бомжи не станут пить такую мочу, — пробурчал я. — Но к делу. Мне нужно отксерить или отсканировать статью из одного журнала.
— Хм, — встревожился он. — Легально?
— Если бы я мог достать журнал в нашей библиотеке, я бы тебя не просил.
— Легко. — Он хитро прищурился. — Двести злотых.
— Пятнадцать. И чтобы статья была у меня до одиннадцати утра.
— Двадцать пять? — сразу сбавил он тон.
Начальник ждал меня в кабинете. Утро было восхитительным. Жюль сработал на славу, но мне еще пришлось показать добытый материал Витеку.
— Что у тебя интересного? — спросил шеф.
— Сталин выслал за Риббентропом самолет. — Я положил перед ним фотографию. — Мой приятель идентифицировал его.
— Надпись на борту. — Он постучал по фотографии. — «Сталинский путь»? — прочитал он по-русски. — Что это значит?
— Что-то вроде «пути, начертанного Сталиным». Это его личный самолет, управляемый многократным чемпионом страны по высшему пилотажу. Он отправлял его, когда нужно было срочно кого-нибудь доставить к себе…
— Хм… Дальше.
— Очень интересная модель. ТБ-3, мощная машина, способная преодолеть более тысячи километров и перенести несколько тонн бомб. Могла летать на высоте, почти недостижимой для тогдашних самолетов.
— Ты уверен? — прищурился он.
— Да, — твердо ответил я.
Он долго сравнивал две распечатки: присланную из Франции и скопированную с «официальной версии».
— Обратите внимание, — сказал я. — На настоящей фотографии самолет стоит на жнивье, а на подделке…
— …На картофельном поле, если то, что валяется вокруг, это ботва, — мгновенно сообразил он. — Иначе говоря, «Дорнье» сняли в сентябре… И ты говоришь, что советский бомбардировщик отправили на склад?
— Я видел его в Музее вооруженных сил, когда учился в школе. Залез в хранилище, закрытое для посетителей.
— А как ты собираешься это доказать?
— Попробую достать фотографии. Пока у меня есть только снимки из архива, но, если получится, мы сравним их и…
— Отправим официальный запрос в музей, — пообещал он. — Еще один вопрос: за каким чертом это сделали?
— У меня есть несколько предположений. В 1939 году могли рассуждать так: Голованов, личный пилот Сталина, полетел в Берлин за германским министром, вернулся с ним в Москву, потом должен был отвезти его обратно… Два раза он пролетел над Польшей незамеченным. Если бы это открылось, в военном ведомстве полетели бы головы…
— А потом? Электронные версии журналов создавались в пятидесятые годы. В то время уже не имело значения, кто там пятнадцать лет назад чего недоглядел…
— Может, это дезинформация? Или боялись Лиги Наций… А может, тот, кто напортачил, потом пошел в гору и решил уничтожить компромат…
— За работу! — благословил меня начальник.
Предположим, что самолет был сбит, — рассуждал я, гуляя по городу. Кто-то должен был это сделать. Есть два варианта. Первый: случайное обнаружение вражеской машины в воздушном пространстве Польши — попытка посадить ее — обстрел — попадание. Второй: запланированная акция. Перехват противника, о котором известно, кто он и откуда летит. А также, что везет… В этой акции должно было участвовать немало людей, возможно, несколько десятков. Учитывая высокую стоимость ставки, на перехват и погоню за министерским самолетом нужно было направить несколько машин, может, даже больше дюжины… Что стало с пилотами? Война с Германией, потом кампания во Франции стоили жизни нескольким десяткам наших летчиков. А может, Восточный фронт? И если кто-нибудь из них еще жив…
Я вошел в ворота музея и пересек несколько раз весь обширный парк.
— В экспозиции нету, — бормотал я себе под нос. — Но ведь где-то, черт побери, он должен стоять…
Главное здание отпадало. В открытых галереях, где были выставлены танки, слишком неглубокие фундаменты. Зато ангар… Я свернул туда и двинулся меж самолетных рядов. Вентиляционные решетки на стенах есть? Есть. Я перешел в зал, посвященный завоеванию космоса. Здесь тоже есть. Кроме того, наверняка под зданием имеются подвалы… Подземные склады? Весьма вероятно. Я вышел наружу. С запада к ангару примыкал большой газон. Он был неровный, и, как мне показалось, местами слегка проваливался.
Я присел на траву в нескольких метрах от загорающей блондинки. Вынул из портфеля выдвижной металлический стержень и осторожно воткнул его в землю. В метре от поверхности он ткнулся во что-то твердое. Я повторил попытку чуть дальше. Метр двадцать.
— Засыпанный пандус, — сделал я вывод.
Несколько простых расчетов… Наклон около пятнадцати градусов, вероятно, бетонная основа. Самолет могли вытащить из зала ночью, спустить по пандусу и вкатить в подвал под ангаром… Я усмехнулся.
Теперь нужно придумать, как туда попасть. Хотя способ напрашивается сам…
Мы сидели в лаборатории. На столе стояла непочатая бутылка лучшего армянского коньяка. Искусный вентилятор из птичьих крыльев шумел под потолком. Легонько колыхались модели самолетов.
— К черту, — проворчал Витек. — Как ты себе это представляешь? Если моя техника где-нибудь застрянет и попадет в чужие руки…
— Ну и что? Фотографировать экспонаты не запрещено. — Я пожал плечами.
— В выставочных залах. А ты хочешь, чтобы моя летучая мышь пролетела по вентиляционной шахте в подземный склад!
Он тяжко вздохнул. Прошелся по лаборатории. Глаза его сверкали нездоровым блеском — похоже, идея ему понравилась.
— А, пропади все пропадом, — пробурчал он. — Все равно не получится…
Он вынул модель из коробки и вставил новые батарейки.
— Мы подъедем к музею и… — предложил я.
Он пожал плечами и, приоткрыв форточку, выпустил устройство. Затем включил телестену и взялся за рычаг управления.
— Она сумеет долететь туда и вернуться? — изумился я.
Он кивнул.
— Микроэлементы на красной ртути, — пояснил он. — Только никому ни слова…
— Понятно.
Аппарат достиг музея меньше чем за полчаса.
— Которое из зданий?
Я показал на ангар, потом разъяснил, какой из воздухоотводов может вести на склад. Летучая мышь приземлилась, схватилась коготками за решетку и вырвала ее. Около десяти метров вниз, новая решетка…
— Не снимет она ее, — процедил Витек. — Нужно резать.
— Лазером?
— Точно… Но так сразу заметят, что там кто-то хозяйничал…
— Ничего не поделаешь.
Летучая мышь влетела в зал. Витек включил тепловые видеокамеры и программу обработки изображения.
— Качество почти как при нормальном освещении, — похвастался он.
Самолет выглядел в точности таким, каким я его запомнил. Большая четырехмоторная машина ТБ-3. На борту надпись. В картере двигателя зияла огромная дыра величиной с лисью нору. Во втором — аналогичная. Третья перфорировала середину корпуса.
— И что ты об этом скажешь? — спросил я.
— Мощно его приложили. — Витек приказал летучей мыши сделать еще несколько кругов. — В любом случае попали в него наверняка снизу. — Он показал на дыру.
— Почему ты так думаешь?
— Там есть пятый двигатель, который нагнетал воздух. Благодаря ему эта громадина могла подниматься на такую высоту и летать в разреженных слоях атмосферы.
— Ух ты, черт. Я и не знал…
— В любом случае врезали ему в самое сердце. Когда прекратилась подача воздуха, он пошел вниз с высоты пяти или шести тысяч метров. Там его уже ждали. Он получил еще два выстрела по двигателям, а затем его крылья изрешетили из автоматов. Наверно, для того, чтобы вытекло топливо, а то бы он сгорел. Эх, горячее, наверно, было дельце… Вот только как его достали? Наши машины в принципе могли летать на такой высоте, но значительно уступали ему в скорости…
— А вот чего я не понимаю — почему Риббентроп после нападения не уничтожил договор?