— Но зачем вся эта дезинформация?
— Если кто-то заподозрит подвох и начнет копать, то назавтра докопается до второго дна, как и ты. Большинству этого будет достаточно. Решат, что открыли великую тайну. И мало кто догадается, что под вторым дном есть еще третье, а может, и четвертое.
— Хм, — задумался я. — В таком случае и мне, пожалуй, не следует в этом копаться… Что будем делать, если нас запеленгуют? — спросил я генерала.
— Что ты так нервничаешь? — удивился он. — Летим мы низко, защита от радаров действует. Эти напыщенные ослы даже не знают, что мы здесь.
Вдруг включилось радио.
— Говорит президент Соединенных Штатов Северной Америки. Кто вы такие и что, черт возьми, здесь забыли?
Он говорил по-польски с чудовищным акцентом, характерным для американцев, работавших по черному в Центральной Европе. Тот факт, что он обращался к нам по-нашему, указывал, что нас не только запеленговали, но и определили национальную принадлежность. Начальник корпуса взял микрофон.
— Говорит генерал Якуб Ковальский, — рявкнул он. — Наши действия вполне законны. Мой экспедиционный корпус выполнял задание по поиску международных преступников. Мы схватили их и везем, чтобы предать суду. Если вы предоставите нам свободу действий, мы будем вести себя вежливо и культурно.
— Это нарушение всех международных договоров. Сообщите, кого вы хотите осудить и за что. Мы сами найдем их и передадим вам, — добавил президент миролюбивым тоном.
— Исчезни, валенок, мы и без тебя справились. — Разъяренный генерал выключил микрофон. — Так о чем мы говорили?
— Не важно, — бросил я.
— Две машины противника, — доложил пилот.
— Дайте два предупредительных выстрела, а если не отстанут, сбейте, — приказал генерал.
— Есть!
— Вы нарушили воздушное пространство нашей страны, похитили сорок граждан! — Президент США снова был на линии. Судя по всему, он уже знал, что мы захватили всех работников лагеря вместе с пенсионерами из соседнего городка. — Поворачивайте и приземляйтесь на аэродроме в Монреале. Там сдадите оружие. В противном случае я отдам приказ сбить вас.
— Заткнись, не то получишь атомной дубинкой!
— Разрешите доложить: новые данные со спутника. — Адъютант подал Ковальскому распечатку.
— Фью, фью, — присвистнул Ковальский. — Они выставили все, что есть… Скоро тут станет жарко. Сообщи базам в Гренландии, пусть вылетят нам навстречу. У нас вообще имеется связь с полковником Савченко?
— Да. «Карась» на перископической, занял позицию согласно приказу.
— Пусть приготовит четыре обычные ракеты и ждет. Если мы погибнем, пусть что-нибудь взорвет… Чтоб им тошно стало.
— Он готов. Вот предполагаемые цели. — Адъютант передал присланную по факсу фотографию Нью-Йорка.
— Что это за два высоких здания? — ткнул пальцем Ковальский.
— World Trade Center. Всемирный Торговый Центр или что-то вроде этого. Дурной язык, ни черта не разберешь.
— Гражданский объект, отпадает. А жаль… Может, шарахнуть по Пентагону? Только объясните этому психу, чтоб подождал, пока пришлют подтверждение нашей гибели или приказ, а то получится, как в прошлый раз. И пусть использует о-быч-ны-е боеголовки, а не атомные. Повторите ему это по-украински, если не поймет по-польски.
— Есть.
— Говорит генерал Джонатан Вудбайн, командующий Военно-воздушными силами Соединенных Штатов, — пролаяло радио. — Вы окружены. У вас нет ни единого шанса. Сдавайтесь и освободите заложников.
— Польская армия не берет заложников, вбей это себе в башку, дебил! Это уголовники, предназначенные для суда и ликвидации! — Глаза генерала налились кровью. Кажется, он действительно впал в ярость.
— Если спокойно сложите оружие, мы гарантируем вам честный процесс с участием наблюдателей от Лиги Наций.
— Сгинь, холуй. Сначала поймай нас, а потом будешь судить! — Начальник корпуса переключил диапазон. — Малиновский! Как там эти?
— Спокойно сидят в грузовом отсеке. Комендант пробовал кочевряжиться, но схлопотал по морде и затих, — доложил майор.
— Если станет горячо, прочитай им приговор. Обязательно по-американски, чтобы сукины дети все поняли, и выталкивай по одному за борт. Ага, прицепи к каждому тубус с копией приговора. Когда их соберут, будет по крайней мере известно, за что. Коменданта пока оставь, ему устроим публичный процесс в Варшаве, показуха не повредит.
— Есть! У меня предложение…
— Давай.
— Может, лучше приземлиться в каком-нибудь городе и просто повесить их на фонарях? С точки зрения наглядности это было бы эффектнее… К тому же и смерть более позорная, соответствующая тяжести преступлений.
— Хорошая идея, но у нас нет на это времени.
— Приговоры сейчас распечатаем. Пункт двести семьдесят шестой? — спросил на всякий случай майор.
— Да. Научим американцев раз и навсегда, что каждому, кто поднимет руку на нашего гражданина, Речь Посполитая немедленно отсечет эту руку до самой мошонки. И добавь еще упоминание о нарушении Женевской конвенции, пан Скальский ведь был военнопленным.
— Есть!
— Впереди истребители. Штук восемьдесят, — доложил штурман, глядя в экран спутникового наведения. — Противовоздушная оборона выпустила ракеты.
— Включить силовое поле!
— Есть.
— Ну что ж, пусть будет третья мировая. — Начальник корпуса радостно потер руки. — Самое время…
— Стоило ли ради меня одного отправлять целую армию? — огорченно вопросил Скальский. — Еще люди погибнут.
— Для того и война, чтобы мы погибли. — Перспектива гибели не очень расстроила генерала. — Зададим им жару, двести лет будут помнить.
— Не проще ли было отправить несколько человек и втихаря выкрасть меня? — Старик все еще мучился сомнениями.
— Может, и проще, но нужно было напомнить сукиным детям, что нарушение законов Речи Посполитой никому и никогда не сойдет с рук. А если не понимают по-польски, вобьем это в их пустые башки нагайками.
Я вошел в кабинет начальника с конвертом в руке. Главный оживленно беседовал с кем-то по телефону.
— Говорите внятней, черт подери! — рыкнул он так, что стекла в окнах задрожали. — Я уже знаю, что мы прервали переговоры с делегацией США. Да, знаю, что все их дипломаты получили статус «персона нон-грата», а вы выясните, почему! Да, я в курсе операции в Канаде, узнайте подробности. А меня не волнует, что заявление представителя правительства будет вечером! Тогда все будут знать, а я хочу, чтобы узнали из дневного выпуска нашей газеты.
Он отшвырнул трубку и увидел меня.
— Что ты щеришься? — подозрительно спросил он.
— У меня есть дополнение к статье года.
— Номер уже набран. Нужно было прийти тремя днями раньше.
— Ничего, пойдет в макулатуру.
— Яааасно… И четыре миллиона злотых из моего кармана на печать нового номера… Что за дополнение?
— Интервью капитана Станислава Скальского, человека, который сбил самолет Риббентропа, — скромно улыбнулся я.
— Где ты его раскопал? Забрался в армейский архив?
— Нет, встретился лично. Между прочим, у меня имеется эксклюзив на отчет об операции по его освобождению…
— Что?
— Я летал в Канаду с экспедиционным корпусом генерала Ковальского. Мы прорвались на тысячу километров вглубь их территории, сбили примерно половину их самолетов…
Шеф выкатил зенки.
— Ты бредишь? Дури насосался?
— Скальский жив. Америкосы держали его с самой войны в трудовом лагере. Но он перехитрил их. Выложил в степи рисунок летящей утки — тот, который был на борту его самолета, — и номер своей части. Я как раз возвращаюсь с операции по его освобождению. Если бы не смерть генерала Марьяна Писарека, мы отбили бы его еще восемнадцать лет назад. К слову, — усмехнулся я, — если хотите вставить информацию в дневной выпуск, то их торговая и дипломатическая миссии были выдворены именно за это.
Перевод В. Волобуева
Мачей Петр Прус Она убьет меня в четверг
Йовите
Я сажусь писать, я уже почти нащупал первое предложение — оно пока неуловимо, но уже вот-вот, еще мгновение сосредоточенности… — и тут она начинает, тут ей срочно понадобилось узнать, куда я дел пульт от телевизора и не буду ли я против, если она закурит? Да кури, подавись ты своей сигаретой, чтоб тебя рак сожрал, заткни себе эту сигарету в задницу и пускай дым кольцами через уши.
Неделю назад она снова так выступила, и я замыслил ее убить. Я и раньше несколько раз хотел ее убить, но теперь решил бесповоротно. Собственно говоря, с моей стороны это будет акт самозащиты во имя свободы и безопасности единственно близкого мне существа — самого себя. Это она меня вынудила, я лишь отвечаю на ее тайные происки: стремление подсунуть мне на завтрак таблетки со стрихнином под видом витаминов (якобы в заботе обо мне); попытки, оставив терморегулятор включенным, обварить мне лицо горячей водой; поползновения отрезать мне палец, прикрываясь просьбой подержать цыпленка на разделочной доске.
Я подумал: проще всего было бы сбить ее машиной на стоянке перед «Теско», когда она, навьюченная покупками, топает ко мне, глупо улыбаясь. Опять набрала два здоровенных пакета, а ведь пошла всего-навсего за колготками!
Она приближается, я трогаю с места, разворачиваю машину и направляю на нее, а она, уверенная, что я собираюсь к ней подъехать, делает шаг в сторону и останавливается у бетонного столба, я нажимаю на газ, разгоняюсь и, крутанув руль, пригвождаю жену к столбу. Сначала бампер переламывает эти ее красивые ножки в голени, потом капот дробит ей таз, я плавно даю задний ход, она оседает, и тут я снова давлю на газ и расплющиваю ей грудную клетку.
Надо поторопиться, пока она не заразила меня гриппом и не удушила подушкой. Но следует быть осмотрительным — не выдать себя, нечаянно показав, что я разгадал ее гнусные намерения, что давно заметил, как она раздражается, когда я не опускаю за собой крышку унитаза, что давно сообразил, зачем она пересаливает суп — с целью повредить мне почки…