Притворяться, говорить: «Да, солнышко, извини, солнышко» — и улыбаться. Усыпить ее бдительность, подкрасться сзади, когда она развешивает белье в ванной, вставая на цыпочки на невысокой стремянке в своем коротеньком халатике, так что заголяется часть попки, — подкрасться с улыбкой, схватить, приподнять повыше, взяться за веревку где-нибудь между лифчиком и носком, обернуть ее худую шейку и отпустить. Я уже вижу мысленным взором, как вздрагивают эти ее маленькие пальчики с красными ноготками.
Она предложила вместе поехать куда-нибудь на уикэнд. Например, в горы. Вот он, долгожданный случай. Прогулка вверх по склону, мокрая тропинка, моросит дождь, я уговариваю ее подняться чуть выше, она сначала артачится, но потом соглашается, мы взбираемся на самую кручу, под нами пропасть глубиной почти сто метров. Легкий толчок, и она летит, отскакивая от камней, как манекен, и исчезает в тумане внизу.
Но я прокололся, слишком было заметно, как я рад поездке (даже купил себе туристические ботинки), — и она догадалась. Сообщила, что, к сожалению, на этот раз все отменяется, потому что она неожиданно получила дополнительный заказ и в субботу ей придется выйти на работу.
Я понял, что мне нужно быть осторожнее. Она забыла возле телефона свой синий календарик. Пошла в ванную. Четверг на следующей неделе был обведен красным фломастером, наверное, в этот день она запланировала окончательно со мной разделаться. Надо управиться до четверга. Наверное, лучше всего сжечь ее в автомобиле. Разолью в салоне бензин и спрошу, чем так воняет в машине? Она туда сядет, а я, заблокировав дверцу, брошу внутрь зажигалку Zippo.
Нет, вряд ли это удастся, она выскочит через другую дверь, обожжет себе лицо, останутся рубцы, и я всю жизнь буду состоять мужем при страхолюдине.
Первый раз она попыталась убить меня сразу после свадьбы. Под видом таблеток от головной боли дала мне свои противозачаточные пилюли, а когда я не умер, принялась надо мной подшучивать и даже со смехом рассказывать знакомым, какая, мол, она ужасно рассеянная, — но меня с толку не собьешь. Я знал, что последовательный план устранения меня из этого мира и присвоения моего цифрового фотоаппарата начал осуществляться.
С тех пор всю еду, которую она мне подает, я стараюсь проверять на собаке. Улыбаясь, заговариваю жене зубы и тяну время, украдкой косясь на суку: не корчится ли та в конвульсиях. А для верности беру с тарелки первый кусок, насаживаю на вилку и подношу к пухлым чувственным губам жены.
Поняв, что я ее раскусил, она сменила тактику. Попросила, чтобы готовил я, — мол, у мужчин лучше развиты вкусовые рецепторы и богаче фантазия. Хотела меня унизить. Это ее способ усыпить бдительность противника. Низвести его до уровня раба, лишить остатков собственного достоинства, растоптать гордость, заставить целовать ей ноги и бросаться исполнять команды, стоит госпоже повести бровью. Нет, я этого не допущу. Может, как в кино, привязать ее к кровати, растянув в стороны руки и ноги?
Она постоянно меня контролирует. Прежде чем уйти на работу, спрашивает, чем я собираюсь заниматься, иногда даже звонит:
— Привет, мой хороший. Что поделываешь?
— Пишу.
— О, извини, что помешала.
— Ну, я вообще-то еще не начал.
— Ну, так начни. Купи потом что-нибудь, а то в холодильнике пусто.
Не для того же она мне звонит, чтобы проинформировать, что в холодильнике пусто. Я это знаю еще с завтрака. Могла бы придумать предлог получше.
Возможно, удастся уговорить ее вымыть окна. Мы живем на пятом этаже. Или положу обручальное кольцо в вазочку с десертом. Она зачерпывает полную ложку и давится. Я делаю вид, что колочу ее по спине, а сам колочу по голове, она теряет сознание, падает на пол, кольцо выскакивает изо рта и катится под газовую плиту. Потом она будет трезвонить на каждом углу, как я ее спас, когда она подавилась.
Знакомы ли ей угрызения совести? Сдается мне, что нет. Она действует расчетливо и хладнокровно, как типичный наемный убийца.
— Я люблю тебя, котик, — говорит она, иезуитски скаля эти свои белые зубки, уход за которыми стоит целое состояние.
Но напрасно она думает, что хитрее меня, я тоже улыбаюсь и отвечаю:
— А как я-то тебя люблю.
Однако мы оба, похоже, знаем, что у другого на уме. Только кто окажется проворней?
Ушла на работу. У меня есть немного времени, чтобы все приготовить. Наточить ножи, достать большую кастрюлю, налить туда масла, чтоб разогревалось, порезать картошку длинными брусочками (чтобы сбить с толку следователей). Она возвращается, я стою возле плиты и, состроив плаксивую физиономию, как у малого дитяти, говорю ей жалобно:
— Прямо не знаю, достаточно ли разогрелось масло для картофеля фри?
Она подходит, наклоняется, и я пихаю ее лохматую башку в раскаленное масло, а потом, слушая, как скворчат ее уши, спрашиваю:
— Боюсь, оно таки холодновато, да, прелесть моя?
Тут на днях она потеряла бдительность. Вдруг, ни с того ни с сего, брякнула: заменил ли я резину на летнюю? Словно ее когда-то интересовала моя машина! Но я, не подав виду ответил — вполне правдиво, — что нет, забыл. Тогда она заметила деланно небрежным тоном:
— Может, съездил бы завтра в мастерскую и сменил?
Я поехал. Там, внимательно всматриваясь в лица механиков, пытался определить, которого из них ей удалось обработать. Этого? Небось переспала с ним и пообещала, что, когда станет свободной, они вместе отправятся в теплые края, где она каждый божий день будет подавать ему в постель яичницу. Механик был толстоват, но с приятным лицом. Мы перекинулись парой слов. Болты на колесах он дотянул пневматическим пистолетом. Наверное, не поверил ей.
Звонила ее мать. Спрашивала, придем ли мы в воскресенье обедать. Она ведет себя столь нагло потому, что однажды ей уже удалось избежать наказания. Скорчив кислую мину, приговаривает: «У Казика было такое слабое сердце».
Но я-то знаю, и она знает, что я знаю. Мерзкая Баба-Яга. У всей ее семейки руки в крови. Я не собираюсь становиться их очередной жертвой вслед за Казимиром.
По параллельному телефону я подслушал их разговор.
— Все в порядке, доченька? Сделала?
— Не успела еще, надо хорошенько подготовиться.
— Так когда же наконец?
— Не позже четверга, даю слово.
Мне нужно действовать более решительно. Перед сном быстро принимаю душ и наливаю для нее воду в ванну. Добавляю душистое масло для купания и шарик с запахом сосновой хвои.
— Я приготовил тебе ванну, прелесть моя. С хвойным ароматом.
Идет, захватив с собой какой-то бабский журнал. От горячей воды ее разморило, я сажусь на край ванны. Боюсь, меня выдает звериный блеск в глазах. Но я всегда могу отпереться.
— Спинку потереть?
Она наклоняется, это не самая подходящая поза — лучше, чтоб легла, распластавшись. Тогда достаточно было бы макнуть ее головой в воду и удерживать там несколько минут, она будет брыкаться, колотить ногами, зальет водой всю ванную, пока не успокоится, — из носа пойдут пузыри, руки и ноги вытянутся, как во время глубокого сна, и можно будет ослабить хватку.
— Спасибо, золотце, еще попу.
Мне удалось дожить до тридцати девяти лет, главным образом благодаря своему уму и бдительности, ну и отчасти везению. Жена и не догадывается, что те чертовы пилюли, которые она дает мне с утра, я прячу под язык и незаметно выплевываю ей в кофе. Я с удовольствием обнаруживаю происходящие в ней изменения — кожа становится все более дряблой, появилось несколько седых волосков, ее мучают головные боли и случаются кишечные колики. Это, несомненно, действие лекарств, день за днем изнуряющих ее организм. Но сколько будет длиться этот процесс? Боюсь не успеть к четвергу.
Я должен действовать как настоящий боец. Хватит коварства, хватит трусливых трюков, хватит прятать голову в песок. Мы встретимся на узкой дорожке, лицом к лицу, и, со всей ненавистью, которую в себе накопили, ринемся в последний бой как древние рыцари.
Я готов.
— Выходи на бой! Кто кого! Победа или смерть!
— Да что с тобой, золотце? Ты, никак, обдолбался? — говорит она и с этой своей улыбочкой смотрит на меня, как на замаранные трусы, как на любовника, у которого не стоит, как на сумочку, которая не подходит к обуви. Смотрит и улыбается, сука такая.
Внешне все шло как обычно. С утра она отправлялась на работу, возвращалась не позже обычного, звонила матери, гладила меня по спине — видимость семейной идиллии, — но подспудное напряжение нарастало, атмосфера сгущалась так, что становилось трудно дышать.
Четверг приближался неотвратимо. Я все хуже спал, мне снилось, что она кладет мне на лицо подушку. Они вместе с матерью садятся на нее, толстая задница тещи расплющивает мне лицо, я не могу втянуть воздух, задыхаюсь, а они сидят, курят и обсуждают, какие шляпы больше подойдут к траурным платьям.
Я вставал чуть свет, шел на кухню и на нервной почве опустошал весь холодильник. Вот так и погиб Казик — не выдержал напряжения: его нашли утром лицом в ведерке с ореховым мороженым. Разрыв сердца.
В газете я прочитал, что работники «скорой» умерщвляли пациентов не только при помощи павулона, но и укола хлористого калия, который мгновенно разлагается в организме и его нельзя обнаружить.
Вечером мы занимались любовью. Я изучал каждый миллиметр ее кожи. Примеривался, куда лучше воткнуть иглу, чтобы следы укола были незаметны. И нашел идеальное место. Пупок, таинственные врата, ведущие внутрь ее смердящего, признающего только законы пищеварения, мирка. Вонючий пупок, вымытый абы как и такой глубокий, что на дне его наверняка найдутся остатки котлеты, запиханной туда в детском саду, обломок искусственного ногтя, жвачка, засохший муравей и потерянное приглашение на презентацию шерстяного постельного белья.
На следующий день я приобрел в магазине реактивов хлористый калий, а в аптеке — шприц с длинной иглой средней толщины. Еще я купил букет кроваво-красных роз и две бутылки «Ballantine’s». Ее слабость к виски мне известна. Да, собственно, что скрывать — моя жена настоящая алкоголичка. Если где-нибудь в доме еще оставался коньяк или виски, она не в силах была устоять. Я всегда ей говорил, что это ее погубит. Но кто бы мог подумать, что так скоро.