Ну в полном-то одиночестве он не оказался. Рядом с ним встала, положив обе лапы на подоконник, собака.
— Ушла, — сказал он собаке.
— Видишь, ушла, — сказал.
Она ушла не потому, что они поссорились. Они никогда не ссорились. Каждый раз, стоило появиться хоть какому-либо намеку, причине для ссоры, он вставал, выходил, шел в «Офис». А потом возвращался и засыпал.
Они вовсе не ссорились, пообедали, покормили собаку, эта женщина после обеда почему-то замолчала, посмотрела на его запущенную квартиру, которую не спасали никакие ее старания, усилия, проветривание, пылесос… Квартира ей не поддавалась. Да и он не поддавался. Он по-прежнему ходил небритым, по-прежнему курил в ванной, по-прежнему выкидывал окурки в унитаз, по-прежнему у него не было никаких забот, кроме как ежедневно напиваться.
— Это от счастья, — объяснял он. — От счастья, что вы со мной.
Она не верила.
Как можно верить сорокачетырехлетнему человеку, у которого уже давно нет удостоверения личности, работы, заграничного паспорта, у которого нет телефона, компьютера, банковской карточки, который не заботится о своем здоровье, не старается быть внимательным, уступчивым? Как можно верить человеку, который не читает глянцевых варшавских журналов, не ходит ни в театр, ни в оперетту, как можно такому верить?
Они вовсе не ссорились, просто она наконец посмотрела трезвым взглядом на эту квартиру, в которой невозможно навести порядок, на этого мужчину, которого нельзя спасти, на собаку, которая никогда не будет нормальной. И пошла в другую комнату, собрала вещи, зашла в маленькую неопрятную ванную, забрала всякие женские мелочи. Она сказала, что настоящий герой должен быть одинок и, не вдаваясь в подробности, ушла. Эта женщина.
В квартире она не оставила после себя ничего. Никакого запаха, даже ни одного волоса. Прожив здесь почти весь январь, она не сумела никак отметиться в этой квартире. Не удалось.
— Теперь правильнее и лучше всего было бы встать, выйти, пойти в «Офис» и напиться, — сказал он собаке.
У собаки не было имени, ее звали собака.
— Конечно, она, эта женщина, сейчас так думает. Что я так сделаю. Но ее представления обо мне всегда были банальны. Мы же так не поступим. Мы же пойдем гулять. Мы же сильные.
Собака, услышав слово «гулять», подпрыгнула, тявкнула и завиляла остатком ампутированного хвоста. Он что-то на себя накинул, открыл дверь, она схватила поводок в зубы и помчалась вниз по лестнице, они вышли на Малую рыночную площадь, прошли мимо закутанной в тысячу драных одежек старухи в парике, обитательницы соседнего дома, которую они обходили издалека с тех пор, как она их обругала последними словами из-за того, что собака обнюхала ее лохмотья: чего это она меня нюхает? зачем это? кто ей позволил?
Они описали большой полукруг, чтобы обойти старуху, и побежали по Сенной на Планты по собачьим делам: пописать и сделать кучки, там собака неожиданно рванулась, выдернула из его руки поводок, побежала прямо, в сторону Вавеля, он кричал, бежал за ней, она исчезла в вечерней дымке, он еще долго надеялся, что где-нибудь ее высмотрит, но нет, он ходил несколько часов — на Вислу и обратно, — без толку. Наконец он остановился, еще раз посмотрел вокруг, ощутил всю безнадежность ситуации, беспомощно свистнул — без толку.
И пошел пить.
— Вернется, — сказал бармен.
— Надеюсь, — ответил он бармену.
— Они всегда возвращаются, — сказал бармен и, не спрашивая, налил ему сто грамм болгарского бренди.
— Если б не возвращались, ничего не имело бы смысла, — добавил, подавая ему рюмку.
— Надеюсь, — улыбнулся он бармену.
— Надеюсь, — сказал он содержимому рюмки.
— А, у меня для вас записка, — вспомнил бармен. — Уже пару дней здесь висит.
И протянул ему розовый, небольшой, не внушающий доверия листок.
— Потом прочту, — решил он и спрятал листок в карман.
Сел за свой столик и повернулся к залу спиной. Потом пересел на другой стул. Лицом к залу. Выпил.
— А это кто? — спросил варшавянин, который в поисках волшебных краковских достопримечательностей оказался в этом месте и в это самое время.
— А ты не знаешь? — возмутился бармен.
— Ну, я сразу подумал, что это он, но он слегка изменился, а? Поседел, вроде опух, постарел… это точно он? Он к вам сюда приходит?
— А куда ему приходить? Вон тот маленький столик — его, там всегда табличка «зарезервировано», хозяин так придумал, они с хозяином приятели, пусть сюда как знаменитость приходит, но это уже давно было, ему тут наливают в разумных пределах бесплатно, а он за это приходит и сидит, но все меньше людей его помнит, а даже если и помнят, то им уже без разницы, даже если его узнают, то скорее говорят какие-нибудь гадости, пристают к нему, глупо это все, водка эта бесплатная, это его просиживание здесь, но они ж с хозяином приятели… — Бармен разговаривал больше сам с собой, чем с варшавянином, который, очевидно, мало что понял, поскольку перебил бармена:
— Мне пиво с «Ред Буллом», пожалуйста.
Он взял пиво с «Ред Буллом», заплатил и подошел к самому маленькому во всем заведении столику, на двоих, стоявшему почти вплотную к стеклянной входной двери.
— Можно к вам подсесть, мэтр?
— Нет, нельзя, — ответил человек, сидевший за столиком.
— Я не буду мешать, просто посижу рядом с вами, мэтр… — Варшавянин был человеком необычайно назойливым. От него пахло каким-то необычайно противным дезодорантом.
— Идите отсюда, — огрызнулся мэтр. — Идите отсюда!
На самом деле только эта первая стопка подарила ему ясность мысли. Только первая стопка его отрезвила.
— Этот несимпатичный молодой человек назвал меня мэтром. Ну, в каком-то смысле я, конечно, мэтр. Как правило, пьяный мэтр. Сегодня среда. Девятнадцать тринадцать. Над баром висят вокзальные часы. Короткая стрелка на семерке. Длинная почти на тройке. Девятнадцать тринадцать. Заведение называется «Офис». Улица называется Святого Иоанна. Бар «Офис» находится между галереей Анджея Млечко и другим кабаком под названием «Красивый пес». Я пришел сюда с Малой рыночной площади. Я там живу. Уже конец января 2005-го. Сегодня я был с собакой на Плантах, и собака убежала. Я искал ее несколько часов. Чуть раньше из моей квартиры ушла эта женщина, которая прожила со мной несколько недель. Наверно, передумала, что-то ей не понравилось. Я пришел сюда, в «Офис», потому что прихожу сюда каждый день. Несколько лет назад у меня здесь были приятели, я крутил романы со многими девушками, с большим или меньшим успехом, я до сих пор в дружбе с хозяином, который не имеет ничего против того, чтобы я сюда приходил, даже сам меня приглашает. Я здесь просто работаю. У меня здесь есть свой столик и свои клиенты, которые иногда дают мне какое-нибудь задание. Не часто, но такое уж сейчас время. В такие времена трудно ожидать большего. Раньше такое и в голову не могло прийти…
— Растолстел, опух и поседел. Что же это такое? — сказал варшавянин бармену.
«Столько свободных столиков, — подумал бармен, — столько свободных столиков, а этому обязательно понадобилось сесть у барной стойки…»
Он повернулся к клиенту спиной, стал мыть уже вымытые стаканы.
— Все ему это говорят, — скорее себе, чем варшавянину, сказал бармен. — Все ему это говорят, подсаживаются к нему и говорят: ты опух, растолстел и поседел.
Как будто ничего другого сказать не могут.
Как будто у них к нему какие-то претензии.
Как будто он их обидел.
Варшавянин не слишком внимательно слушал бармена. Он вынул мобильник и стал набирать эсэмэс следующего содержания:
А Я В КРАКОВЕ КАК РАЗ СЕЙЧАС ВИЖУ ТВОЕГО ГЕРОЯ ДОЛБАНОГО МЭТРА ОПУХ РАСТОЛСТЕЛ ПОСЕДЕЛ
Честно говоря, почти все посетители и посетительницы посылали эсэмэски. Ряд голов, склоненных над телефонами. Это особое выражение лица. Сосредоточенность собаки, делающей кучу. Папуас, которому дали авторучку.
Первая порция закончилась, он подошел к бару, поставил на стол рюмку и улыбнулся бармену.
— Зачем же пачкать новую, в эту, пожалуйста. А начальство сегодня будет?
— Если придет, то будет, — усмехнулся бармен.
— Ты растолстел, мэтр, опух и поседел, — дыхнул «Ред Буллом» варшавянин.
Бармен вышел из-за стойки и встал рядом с ними. Приветливо улыбнулся.
— Проваливай, — предложил он варшавянину.
Варшавянин шел по улице Святого Иоанна. Шел расстроенный.
«Жаль, что я не работаю в культурном приложении к местной «Выборчей», я бы им задал перцу, — думал он. — Но я и так опишу это в своем блоге, предупрежу друзей. Никто туда не пойдет.
Обходите стороной «Офис» на Иоанна в Кракове оформление убогое как в зале ожидания на вокзале музон древний отстой обслуживание плохое единственное сомнительное развлечение этот долбанутый пьяный мэтр но он уже давно сдал поседел опух
Мэтр закрыл глаза. А когда открыл, она сидела напротив. Девчонка в большой разноцветной шапке. Хитрая мордашка. Вроде бы близорукая, но без очков. Из-под шапки торчала одна, покрашенная в какой-то ненормальный, нереальный цвет, прядь. Она разглядывала его с оскорбительным интересом. Он снова закрыл глаза.
— Ой, папик, не спи, — неожиданно сказала она глубоким бархатным голосом, как будто на каком-нибудь радио работала, вела ночные передачи на психологические темы.
— Ну, не спи, папик, ты же еще столько не выпил, чтобы спать… — сказал она этим своим неожиданным голосом.
— Извините, я вас не знаю, — возразил он.
— А я разве говорю, что ты меня знаешь?
Он поискал рукой сигареты, куртку. Хотел уйти.