— Эй, не уходи, папик, у меня к тебе дело…
За соседним столиком он заметил три веселые знакомые физиономии. Они многозначительно подняли свои бокалы с пивом.
— Извините, — сказал он, встал, вышел на улицу.
Но уже через минуту за его спиной раздался топоток. Он сразу же вспомнил другой топоток за спиной. Топоток много лет назад. Топоток, который стал началом короткой, бурной, нехорошей истории. Он прибавил шагу.
Тем временем бармен терпеливо объяснял другому клиенту:
— Да, тот, который только что вышел, это он. Несколько лет уже тут сидит. Они знакомы с хозяином, так что у него особый счет. Сидит тут, и иногда мне вот уже где, но больше всего осточертели расспросы о нем, хотя я так и так со следующего месяца уже тут не работаю, к черту, поеду в Непал… А он по пьяной лавочке когда-то выдумал себе, что у него тут офис, точно у какого-нибудь детектива из Лос-Анджелеса, это они с хозяином так придумали пару лет назад, чушь какая-то, поначалу даже вроде как криминальный интерьер здесь был, в газетах даже писали, но это все закончилось, все заполонила молодежь с «Ред Буллом», постоянный долбаный клаббинг, чилаут и неолингвизм. Только он с той поры и остался, сидит там, где всегда сидел, и ждет.
И пьет.
— А ведь опух, поседел и растолстел, а?.. — отозвался посетитель.
— Я и выпил-то всего двести грамм, время еще не пришло, а я шатаюсь, это черт знает что — шататься после двухсот грамм, будь здесь Доктор, он бы меня просто на смех поднял… — Мэтр шел по улице Святого Фомы, как раз поравнялся с баром «Дым». За спиной у него по-прежнему раздавался топоток, он не оборачивался, все еще надеясь, что это какой-то случайный топоток, какой-то посторонний топоток, какой-то совершенно безобидный топоток.
— Ну подожди, папик… — выпалила, слегка запыхавшись, девица. — Ну не убегай… Я же тебе сказала, что нам нужно поговорить…
— Я не убегаю. Я иду домой, — с достоинством заявил мэтр.
— Я тебе, папик, должна рассказать, это меня мучает, я не знаю, как быть, мне говорили, что есть такой чувак, то есть ты, папик, который в этом разбирается, а со вчерашнего дня стало еще хуже, я раньше хотела тебя найти, но как-то не удавалось, я записку оставила в «Офисе», что тебя ищу, но только сегодня нашла…
— Вы ужасно бессвязно говорите, — вежливо заметил он, одновременно нащупывая в кармане еще не прочитанную записку.
Когда-то у него была жена, которая говорила еще более бессвязно, но он уже от этого отвык.
— Мне говорили, папик, что ты интересовался историей Кароля Кота, правда?
— Я многими историями интересовался. Теперь у меня только своя история. Только она меня интересует. Я больше этим не занимаюсь.
— Ой, а все-таки ты, кажется, малость поддатый, папик. Малость запинаешься. Лучше бы, конечно, ты был совсем трезвым, но у меня уже нет времени.
Они остановились перед его домом. Он посмотрел на два своих темных окна. Глупо, не оставил свет включенным. Было бы приятно возвращаться домой, где горит свет, играет радио и крутится стиральная машина. Он взглянул на девчонку — не было никакого смысла тащить ее за собой наверх, совершенно никакого…
— Я иду на Планты, — заявил он. И двинулся. Топоток раздался снова.
— …знаешь, папик, я ведь не здешняя, я из такого маленького городка, ты наверняка не знаешь, я ж вообще-то почти деревенская, сюда учиться приехала, сейчас на первом курсе, в педагогическом, но это ерунда, на следующий год буду сдавать на психологию, я ведь так и хотела, я еще в сентябре приехала, осмотреться, пожить, сняла комнату по объявлению, у одной семьи, ну знаешь. Муж и жена, старик со старушкой, общая прихожая, грибок, тараканы, воняет сыростью и капустой, ну знаешь…
Он вздохнул. Алкоголь отпускал его. Отпускал, но мучительно. Мучительные двести грамм.
Они шли по Плантам, он все время смотрел по сторонам, нет ли собаки, все время. Мимо прошла какая-то пара, он заметил, что они его разглядывают, он почти узнал в них кого-то почти знакомого, но не настолько, чтобы поклониться, поймал любопытные взгляды. «Хо-хо, — подумал он, — вернусь в «Офис» и через минуту какой-то другой почти знакомый спросит, что за телка прогуливалась со мной по Плантам, здесь нельзя никуда пойти, здесь нельзя нигде бывать, ничего нельзя делать, потому что непременно заметят, непременно прокомментируют». Впрочем, это неопасно, если нет лица… Как у них. У тех, что говорят.
— …и я, папик, поселилась в комнате, в которой сын жил, а где сын? — спросила, а они такие мины скорчили странные и говорят, он умер, ну умер и умер, чего уж тут. В этой комнате от сына ничего не осталось, только старый дерьмовый стол, железная кровать с железными шарами и все, ну еще шкаф, стул, полка, а когда я спала в первую ночь, мне приснился этот их сын, он стоял за окном, в кустах, хотя там за окном нет никаких кустов, но во сне были, и смотрел на меня, говорил со мной, и будто бы меня знал, будто мы с ним в школу вместе ходили, будто я была его лучшей подружкой в районе, и вроде бы и я его в этом сне знала, знакомое лицо, симпатичный, но чокнутый, в плаще, слишком большом, светлее, чем брюки, кажется, он даже неглупо говорил, но странно, играл с ножом, потом показал мне штык, а в конце концов вынул из кармана плаща тетрадь, такую синюю, в косую линеечку, и стал мне показывать какие-то картинки, нарисованные карандашом, смеялся, я проснулась вся мокрая и побежала в ванную выпить воды, а там, в коридоре, стояла эта старушка, и я ей, как дура, сказала, а знаете, мне как раз ваш сын приснился, а она вскрикнула и что-то выронила, в руках у нее была какая-то посуда, я тоже вскрикнула, потому что она так закричала, что и я сама закричала…
Что-то издалека бежало в сторону мэтра и девицы, но это что-то было не цвета пропавшей собаки, а белесое. За этим белесым бежал мальчик в очках.
— Извините, — перебил мэтр девицу и подошел к мальчику. — Добрый вечер. Ты ведь знаешь мою собаку, да?
— Угу! — подтвердил мальчик.
— Она сегодня от меня убежала и куда-то пропала. Будь так добр, проведи расследование, а? Погляди, поспрашивай. Может, кто-нибудь ее видел…
— Нет проблем, — бодро ответил мальчик. — Там дальше гуляет мужчина с таксой, женщина с хаски и три овчарки… Вашу собаку я не видел. Мы пойдем в сторону Вислы, посмотрю еще там.
— Если что, я живу на Малой рыночной площади…
— Знаю, знаю. Тыщу раз вас видел. И трезвым, и нет.
Мэтр козырнул мальчику и вернулся к девице.
— Песик пропал?
— Сука. Убежала.
— Вернется, — сказала она и вернулась к своей истории.
— И с того первого дня, первой ночи, этот парень за мной таскается, реально таскается — и во сне и наяву. Войду в бар, он тоже там, войду в трамвай — он за мной, так и ездит, серьезно, всегда далеко от меня, всегда какой-то расплывчатый, но постоянно, постоянно…
— Наяву? — удивился мэтр. — А вы случайно не злоупотребляете… хм… наркотиками?
— Ой, папик… Как все, не больше. Но никому не является умерший сын квартирных хозяев. Я сдуру рассказала об этом подругам, и они меня держат за идиотку. Только тебе еще, папик, расскажу, потому что ты тоже вроде как не очень живой, только ты поймешь…
— Ну не знаю, — буркнул мэтр.
— Когда я старушку раз попросила показать фотографию этого сына, она на меня так наорала… А когда я поехала на выходные домой и смотрела телевизор — у старичков я его не смотрю, — документальное кино про Кароля Кота, я не знала, что в Кракове был такой убийца, что его казнили, и вдруг показали его фотографию — это был он, тот самый, который мне снится, который за мной таскается, он посмотрел на меня из телевизора тем же взглядом, я, папик, не сбрендила, так и было, у меня прямо лихорадка началась, мать «скорую» вызывала… И тогда я поняла, что старички эти — его родители, только фамилию поменяли, они вообще из этой квартиры не выходят, потому что знают, что люди знают, — только я не знала, они вообще не выходят, дочь им все покупает, через день приходит, а он все еще в этом доме и ходит по улицам, не знаю, как это у него получилось, но он живой, снится мне и за мной таскается, он хочет меня убить, папик, или еще чего похуже сделать, затащить меня с собой на тот свет, сегодня он тоже, наверно, где-то тут…
Неожиданно оказалось, что они стоят на Лоретанской улице. Прошли порядочно. Темно, черный снег. Мэтру отчасти передался ужас девицы, он огляделся в поисках не только собаки, но и призрака преследователя. Никого.
— …наяву не говорит, только смотрит, а во сне говорит, говорит страшные вещи, я не все запомнила, он говорит про кровь, стреляет в мясо и в книги, он меня знает, он все обо мне знает, помоги мне, папик…
— И что же я должен сделать?
— Сделай так, чтобы он не приходил. Ты наверняка знаешь способ.
— А вы не пробовали просто переехать?
— Ну, я перееду, в начале февраля, но это точно не поможет, он не перестанет за мной ходить, я знаю, он мне говорил…
Они шли мимо одного из зданий Ягеллонского университета. Мэтр посмотрел на черные Планты, громко вздохнул и сказал девице:
— Сто злотых в день плюс расходы.
Владелец «Офиса», человек, зовущийся Манго Гловацкий, лысый высокий мужчина с лицом, покрытым шрамами, подошел к бармену.
— Тут висел такой розовый листок…
— А, да. Он сегодня его забрал.
— Ах, он уже был?
— Был, был.
— Ну тогда я один выпью. Налей-ка мне, сынок, беленькой.
За стеклом появилась перекошенная физиономия Шизика. Этому известному на всю округу персонажу давно уже было запрещено переступать порог «Офиса». Хозяин жестом подтвердил актуальность запрета. Шизик состроил еще более устрашающую гримасу и исчез.