Еще один удар в живот, мэтр упал.
Ушли.
А для убийства многого не надо: должен быть я, должна быть жертва и должно быть спокойно.
Погодя мэтр поднялся. Было больно. Он вошел в кабинку, задвинул щеколду.
И несколько долгих минут просидел, запершись. Кто-то рвался в кабинку. Кто-то громко пел. Краны шумели, хлопали двери. Он медленно вышел из кабинки и встал напротив зеркала. Трудно было ожидать благоприятного впечатления.
— Что же это творится? — спросил он у своей физиономии, заросшей сизой щетиной.
— Что же это творится? — спросил он еще раз. — Раньше такое было просто немыслимо!
Когда он вернулся в зал, посетителей было уже меньше. Пришла пора, когда песни становятся более сентиментальными. Манго сидел не у стойки, а за столиком, собака сбежала, женщина сбежала, девчонка исчезла, кто-то его избил, может, он здесь еще, тот, кто бил, их было двое, кто именно, за столиком с Манго Гловацким сидит несколько, который из них? Хо-хо, где же тебя носит, тут про тебя спрашивали, кто? да откуда ж я знаю, сука какая-то, что будете пить? если вы не с TVN, с удовольствием выпью, но что? это вы сами думайте, а сколько? думайте сами, сто? ну-ну, продолжайте думать, сто пятьдесят? ну, думайте, двести? ну, ради бога, сколько закажете, столько и хорошо, Маженка возвращается…
Перед мэтром очутился стакан водки типа сливовки.
— Он предпочитает такие говенные цветные настойки, — объяснил бармен тому, кто угощал.
— Что, значит, у меня… — Мэтр начал отвечать на вопрос хозяина, заданный какое-то время назад. — Женщина эта сбежала, собака сбежала, кто-то был в моем домике, спал на моей кровати, ел из моей миски, девица сбежала, а может, ее вообще не было, мне прилично врезали два раза по брюху в туалете, в твоем баре…
— В моем баре? — Хозяин, возмущенный, встал.
— В твоем баре, но не знаю кто и не знаю, правда ли. Но брюхо болит. Чертовски болит.
Манго Гловацкий сел.
— Выпьем, — предложил он.
Выпили.
Разговаривали об истории со списком агентов коммунистических времен, рассекреченном честным и благородным человеком, выдающимся журналистом и прозаиком, несравненным стилистом по имени Бронислав Вильдштейн.
— А как его на самом деле зовут? Вильдштейна этого? Как его настоящая фамилия? — спросил Манго.
Мэтр молчал. Не было уже у него ни на что ответов. Выпил. Прошло немного времени. Вдруг оказалось, что он сидит за столиком, где кроме него остался только один человек. Вроде бы откуда-то знакомый, почти знакомый, такой, которому не кланяются, но он кланяется первым, так что приходится ответить.
— И это все, что я знаю? — спросил мэтр. (Не исключено, что это прозвучало как ЭЭСА СЁ ШО Я НАУ?.. Алкоголь возымел свое действие.)
— Да, да, — успокаивающе сказал почти знакомый.
Мэтр пытался рассмотреть собеседника чуть более трезвым взглядом. Свитер со старомодным узором с оленями.
— И это все, что я знаю? — еще раз спросил мэтр.
Он заметил, что перед ним стоит несколько полных рюмок. Почувствовал, что с этим ему не справиться.
— Пиф-паф! — сказал тот, встал и, нисколечко не шатаясь, вышел из «Офиса».
Мэтра словно что-то толкнуло. Он мигом поднялся, мигом отыскал на полу свою куртку, заметил дыру, прожженную этой ночью его собственной или чьей-то чужой сигаретой, поискал глазами хозяина заведения, не нашел, отдернул тяжелую пурпурную портьеру, закрывающую входную дверь, пошатываясь, вышел на резкий зимний воздух, оперся рукой об оконную раму, внутри «Офис» горел странным желтым светом, немногочисленные потные танцующие пары, одиноко дремлющие за столиками мужчины, потом мэтр посмотрел на улицу Святого Иоанна, пусто, он двинулся в сторону Рыночной площади, спотыкаясь о бело-черно-серо-грязные бугорки снега, какая-то фигура замаячила у костела на углу Святого Иоанна и Святого Фомы, как будто читая висящие там объявления о смерти, он ускорил шаг, описывая красивые полукруги, фигура исчезла внутри костела, в такое время костел открыт? может, сейчас вовсе не ночь, может, это у меня чего-то перепуталось, — подумал он, — может, перевели время с зимнего на вечность, он подошел к костелу, споткнулся о массивную цепь, огораживавшую площадку перед входом, падая, заметил не одну, а две фигуры у входа, девицу он узнал, а второй вынул нож и всадил его в спину девицы, со спины легче попасть в сердце, развернулся и, облизывая нож, пробежал мимо лежащего мэтра.
Пытаясь встать, мэтр пытался запомнить это лицо. Он почти знал его, но не мог ни с чем связать. Почти запомнил.
Перевод Е. Поповой
Славомир Схуты Дорога через лес
— Здравствуйте, будьте добры пана Обегло.
— Мужа нет дома, я могу вам чем-нибудь помочь?
— Хм… Позвольте представиться, меня зовут Иоанна Чайковская, я классная руководительница Бартека.
— Ах да, мы же познакомились на последнем родительском собрании.
— Совершенно верно. Видите ли, я звоню узнать, как ваш сын, его уже две недели не было в школе, и мы не знаем, что с ним. Я бы не стала вас беспокоить понапрасну, но у Бартека серьезные проблемы с учебой, и я боюсь, как бы его не оставили на второй год.
— Впервые слышу, он мне ничего не говорил, а ведь на последнем собрании…
— Это было три месяца назад.
— Ну да.
— Бартек сильно отстает по математике, физике и польскому, вы же понимаете, в сложившейся ситуации нельзя позволять ребенку так долго пропускать занятия. Это ведь в первую очередь нужно ему самому, чтобы избежать возможных проблем в будущем.
— Да, конечно, я все понимаю, но, к сожалению, сын сейчас в городе, потребовалось срочно пройти обследование в онкологической клинике.
— Онкологической? Что-нибудь серьезное?
— Мы еще не знаем, но боюсь, что да, мозг, сами понимаете…
— Понимаю, мне очень жаль.
— Можете себе представить, что сейчас переживает наша семья, достаточно вспомнить, что уже произошло с другими детьми.
— Если я могу быть хоть в чем-то вам полезной…
— Просто сейчас самое главное — здоровье Бартека.
— Разумеется, извините за беспокойство.
— Ничего, ведь это ваша работа.
— Я передам учителям, думаю, никаких проблем не будет.
— До свидания.
Малгося некоторое время стояла неподвижно, машинально прижимая трубку к пластиковому корпусу телефона. После разговора на нее вдруг нахлынули тяжелые воспоминания, а в сердце зашевелился страх, расползающийся по всему телу, словно раковая опухоль.
— Кто это? — спросил мужчина, сидящий перед телевизором.
— Учительница из школы, вроде у Бартека были серьезные проблемы.
— Почему эти люди все время цепляются к нашим детям?
— Я немного волнуюсь.
— Из-за чего?
— Из-за всего.
— Все будет хорошо, увидишь. Приготовишь мне что-нибудь вкусненькое?
— Может, подождем с этим до воскресенья?
— До воскресенья? А зачем ждать? Сегодня почти что воскресенье, праздник! У нас будет ребенок, ты не рада?
— Очень, только…
— Вот и отлично, все не так уж плохо, на следующей неделе двоюродный брат привезет своих детей.
— Но ты же понимаешь, что они не заменят нам наших?
— Понимаю не хуже тебя, но сегодня приготовь мне хотя бы малюсенький кусочек с этим твоим фирменным соусом, хорошо?
Юлиан и Малгожата на удивление подходили друг другу. Во время воскресной проповеди приходскому священнику случалось говорить о кризисе отношений между людьми и о том, что распад союзов, подобно болезни, терзает молодое поколение, делающее первые шаги в жизни. И тогда он ставил их брак в пример всем злопыхателям, утверждающим, что в современном мире сохранить семью невозможно. Малгожата взяла на себя всю работу по дому, ухаживала за скотиной, возилась в огороде и превосходно готовила. Ее муж, более всего на свете любивший вкусно поесть, много раз шутил, что Малгося через желудок пронзила его сердце. Юлиан в свою очередь отвечал за семейный бюджет. Зарплаты, которую он получал на городской скотобойне, хватало. Жили они скромно, умели экономить, благодаря чему уже через пару лет совместной жизни смогли купить машину и надстроить второй этаж в своем небольшом доме.
К несчастью, бесы, столь часто вторгающиеся в нашу жизнь, не прошли мимо идеальной, казалось бы, семьи. Двое маленьких детей, не справившись с тяжелой болезнью, умерли в больнице. После их смерти Малгожата замкнулась в себе и с головой погрузилась в религию. Она перестала навещать старых знакомых, избегала появляться на людях и регулярно ходила лишь в церковь. Ксендз часто хвалил ее за набожность и участие в церковной жизни прихода. Семейная трагедия отразилась и на Юлиане, который, несмотря на все страдания, старался не поддаваться апатии, неизбежно сопутствующей такому горю. Каждое утро можно было видеть, как он трудится по хозяйству, работает в поле, что-то чинит. Такого работящего хозяина нужно было еще поискать. Кроме того, все жители Зимнодола хвалили копчености, которые Юлиан время от времени делал у себя в подвале. Свиней он умел резать как никто другой, а о его колбасах впору было слагать стихи. Большого дохода это ему не приносило, зато еды в доме всегда было вдоволь.
Их дом, стоящий на отшибе, достался им от не так давно умерших родителей Малгожаты и ничем особенным не отличался. Не слишком красивый и не слишком уродливый, типичная коробка с плоской, покрытой жестью крышей. Построенный из дешевого серого кирпича, с облупившейся штукатуркой на стенах, снаружи дом походил на бетонный бункер, которому неведомая сила приказала выползти на поверхность. Именно в ту сторону, на самый конец деревни, одним пасмурным субботним днем отправилась Иоанна Чайковская, молоденькая учительница из школы имени Яна Красовского в Зимнодоле.