[46]? Не верю. Вы сделали это специально, чтобы они до конца жизни не могли вас забыть. Но такие номера с нами не проходят, Буковский.
Журналист вдруг понял: что бы он ни говорил, только еще больше себя губит.
— Позднее множество людей видели меня в нескольких пабах.
— Конечно. Это было продолжение комедии. Но по дороге из одного паба в другой, а точнее из «Алхимии» на Казимеже в «Бровары» на Подвале, вы легко могли вернуться к Мручеку и сбросить его с балкона. Страх перед разоблачением придал вам решимости, не так ли?
Буковский вдруг понял, как себя чувствуют невинно осужденные люди. И еще у него мелькнула мысль: какое счастье, что в Польше нет смертной казни, — хотя он тут же понял абсурдность таких мыслей.
— Нет, это какой-то кошмар! — воскликнул он.
— Согласен. И я лично вам очень сочувствую, — вздохнул полицейский. — Понимаю, как вам тяжело. Вы ведь не убийца, просто так уж случилось.
— Но…
— И правда, очень жаль, — не позволил себя перебить полицейский. — В вашем возрасте перспектива попасть в тюрьму к молодым беспощадным бандитам, которые ненавидят интеллигентов, действительно малоприятна.
— Никакой суд меня не осудит. — Буковский сам почувствовал, как жалко это прозвучало.
— Заблуждаетесь! Вы ведь сами так смело писали, какие скверные и необъективные у нас суды.
Буковский слишком хорошо знал, что полицейский прав. Не надо даже сажать его в тюрьму. Хватило бы трех месяцев в СИЗО. Он и этого не выдержит.
— У вас нет доказательств, — прохрипел он.
— И опять вы ошибаетесь, — хитро усмехнулся Фуляра.
Он протянул руку к сложному аппарату, занимающему соседний столик, нажал какую-то кнопку. Послышалось шуршание, а потом взволнованный голос прокричал:
— Полиция? Пусть кто-нибудь приедет! Это доктор Мручек, улица… — Он продиктовал точный адрес. — Я в опасности. Меня преследует один журналист, Буковский. Хочет добиться от меня некой информации, отобрать один документ… Угрожает мне. Умоляю, скорее. Я жду на балконе.
Буковский не мог шелохнуться. Вибрирующий вой громкоговорителя, наполнивший комнату, отдавался в его голове невыносимой болью. Но ужас был не в этом: голос действительно принадлежал Мручеку Комиссар опять нажал кнопку. Наступившую тишину вынести было еще труднее. В голове Буковского крутились панические мысли: «Ты погиб! Это они убили Мручека. И теперь им нужен козел отпущения. Не выпутаешься, тебя прикончат».
Но в следующую секунду включился профессиональный инстинкт, последняя защита от безумия: «Они — это кто? Кому в действительности служит Фуляра? Для кого так важна папка Глисты? И зачем она этому человеку? Чтобы перед выборами убрать своих конкурентов или уничтожить компромат на себя? Какая потрясающая могла быть тема! Какую популярность приобрел бы автор, написавший об этом первым!» Буковский пожалел, что этот шанс достанется не ему.
— Вы все это состряпали, — прошептал он обреченно, скорее лишь из принципа.
— Вы думаете? А если и так, не все ли вам равно? Важно, что скажет суд, а это легко предвидеть. Разве что…
Полицейский сделал многозначительную паузу. Журналист затравленно взглянул на него.
— …доказательство просто исчезнет. Между нами говоря, процесс над вами, пан журналист, по большому счету, никому не нужен. Зачем баламутить измученную общественность еще одной аферой? Что бы это дало? Хватит того, что найдутся записки генерала Червякевича.
Буковский старался не позволить призрачной надежде завладеть собой. Это было нелегко.
— А убийство доктора Мручека?
— Надо подумать… Это могло быть и обычное нападение с целью ограбления. Доктор унаследовал от родителей ценные картины — Коссаки, Вайсс[47].
— И что, пропали? — вырвалось у Буковского.
— Пока нет. Но… Вы ведь знаете, на счету банды Хельмутов несколько нападений на коллекционеров. Некоторые детали могут указывать на их методы…
— Только бы я отдал вам папку Глисты, да?
— Именно, господин журналист.
— Но у меня ее нет! — завопил Буковский в отчаянии.
— Жаль, — вздохнул полицейский. — В таком случае я вас больше не задерживаю. Если вам что-то придет в голову, прошу незамедлительно мне позвонить. А если захотите что-нибудь написать… Мой вам совет: сначала десять раз подумайте.
Буковский сидел неподвижно, оглушенный.
— Правильно ли я понял? — заикаясь, произнес он наконец. — Я свободен?
— По крайней мере, пока. Хотя не могу ручаться, что надолго. А сейчас поезжайте-ка домой или к какой-нибудь симпатичной даме, примите ванну, выспитесь в удобной постели, лучше не один. А потом совершите долгую прогулку по Кракову, желательно в приятной компании. И посмотрите хорошенько, как прекрасен мир, когда человек на свободе. Может, это будет последняя возможность.
— Не боитесь, что я убегу? — решился на отчаянную провокацию Буковский.
— Вы? — Полицейский бросил на него насмешливый взгляд. — А куда?
У него не было иллюзий. Его выпустили лишь затем, чтобы он привел их к папке Глисты. Как только у них в руках окажется то, что им нужно, они без колебаний свалят на него вину за смерть Мручека, арестуют и посадят. А может, и того хуже. Если они действительно убили историка, зачем им такой свидетель? Не проще ли, вместо того чтобы устраивать судебный процесс, организовать несчастный случай, и он погибнет, сэкономив налогоплательщикам ненужные расходы?
Была еще одна возможность, хотя неизвестно, не худшая ли. Эти записки искала, конечно, не только полиция. У каждого из списка генерала Червякевича было достаточно причин, чтобы постараться заполучить их первым. За папкой Глисты гонялась чуть ли не сотня бывших тайных агентов, готовых на все, лишь бы избежать скандала, который бы их уничтожил, лишил надежды и впредь пользоваться милостями властей. Возможно, кто-то из них, сам или с помощью наемных киллеров, сбросил Мручека с балкона и завладел бумагами. Если именно так и случилось, все остальные заинтересованные лица просто обезумели. Как и полиция, они могли подумать, что это Буковский.
Так или иначе, за свою шкуру он сейчас и сам не дал бы ломаного гроша. Сразу вспомнил, что обычные бандиты делают со своими жертвами, дабы выбить даже самые ничтожные суммы. Теперь на кону была ставка, которая оправдала бы сдирание с Буковского шкуры постепенно, день за днем. Он мог бы поклясться чем угодно, что не знает, куда подевалась папка Глисты. Но даже Фуляра ему не поверил, что же говорить о хитрющих оборотнях, которые когда-то ходили на поводу у Червякевича, а сейчас распробовали вкус свободы.
Страх не отпускал журналиста. Он, однако, понимал, что, если хочет жить, должен победить страх и действовать. У него был, собственно, единственный выход — самому найти убийц Мручека, кем бы они ни были, разыскать папку и опубликовать документы. Только тогда дальнейшая охота на него потеряла бы смысл. А заодно он связал бы концы с концами.
Думать, думать! — торопил он себя: время не ждет. Необходимо вспомнить все очень подробно, найти что-нибудь, за что можно зацепиться. Он чувствовал, что ключ к загадке надо искать в последнем разговоре с Мручеком. Ведь на самом деле они вовсе не расстались друзьями. Историк в последний момент выкинул гнусный номер.
— Ну, приступим к финалу?
Буковский дрожащими от волнения руками вынул из рюкзака диктофон: наконец-то он увидит знаменитые записки и узнает фамилии членов тайной команды полковника. И поначалу не обратил внимания на еще более угрюмое, чем обычно, лицо хозяина. Понял, что что-то не так, только когда Мручек ответил ему странно изменившимся голосом, будто перестав скрывать прежде подавляемую злость.
— Не так быстро. Ситуация изменилась.
Журналиста охватила ярость.
— Что изменилось? Кто-то пообещал тебе больше славы? А может, денег?
Мручек злобно скривился.
— Не суди о других по себе.
— Что такое? Что вдруг случилось?
— Мне очень жаль, но я узнал, что и ты в этом списке.
— Обалдел? Ты бредишь! Покажи!
— Ты что, считаешь, в этой ситуации я хоть что-нибудь тебе покажу?
— Вацек, ты ведь сам не веришь в то, что несешь. А если говоришь правду, то твой список ни хрена не стоит. Я ведь точно знаю, что не был тайным агентом.
— Червякевич придерживался другого мнения. Да, в материалах нет твоей фамилии. Но, внимательно изучив записки, я понял, что секретный агент под псевдонимом Писака — это ты. Помнишь Париж и «Свободное слово»? Думаешь, не осталось никаких следов, да? Ан нет.
— Нет, это какой-то кошмар. Тебе надо лечиться, Мручек.
Воспоминание, вызванное историком, конечно, приятным для Буковского не было. Но по совершенно другой, чисто личной причине. В Париже их любовь с Доротой Май претерпела первый серьезный кризис. Коммунизм в Польше бился в предсмертных судорогах, когда оба они наконец вырвались на Запад. Но их положение во Франции было довольно сложным. Дорота получила стипендию и работу в эмигрантском «Свободном слове». Он бегал по временным унизительным подработкам, все больше завидуя ее успехам и знакомствам. Роман закончился разрывом на многие годы.
— Будешь отрицать, что твоей задачей была идеологическая диверсия в «Свободном слове»? — спросил историк. — Ты использовал Дороту, чтобы внедриться в редакцию. А потом занимался подрывной работой.
— Ты бредишь, Мручек. Поговаривали, что в «Свободном слове» есть стукач, но это был не я! Я и дела-то с ними почти не имел. Напечатал под псевдонимом два или три материала с критикой коммунистического режима, вот и все.
— Верно. — Мручек иронически ухмыльнулся. — Но с каких позиций? Либеральных и космополитических. Ты издевался над якобы пресловутой польской провинциальностью, польской ксенофобией, над чувствами истинных поляков, над их страхом попасть из одной неволи в другую. Следуя директивам полковника Червякевича, который уже тогда предвидел переворот и работал над размещением своих людей в структурах новой власти. Твои статьи в «Свободном слове» именно этой цели и служили, тайный агент Писака. Глиста за это получил генерала. А ты что получил?