Буковский смотрел на историка с неподдельным ужасом. Этот человек действительно болен. Как он мог раньше не заметить? Самым горьким было ощущение бессилия. Споры с сумасшедшим, попытка повлиять на него с помощью рациональных аргументов бессмысленны. Он мог только дать выход своей злости.
— Ты псих! — заорал он. — Я уничтожу тебя, понимаешь? Разделаюсь с тобой раз и навсегда, ты, философ доморощенный, ты…
Ему не хватало слов, и, замолчав, он понял, что сделал очередную ошибку. Угрожал, хотя не мог осуществить своих угроз. Как теперь доказать свою невиновность? Если Мручек распространит клевету, он конченый человек. Коллеги-журналисты вцепятся в него, как собаки. Он собственными глазами уже много раз видел такую травлю. Иногда и сам участвовал.
Из кабинета Фуляры Буковский вышел с четким пониманием того, что ситуация еще хуже, чем ему казалось накануне вечером. Он должен защитить не только свое доброе имя, но и свободу, а может, и жизнь. Но как?
Он не смог бы выразить охвативших его чувств — счастья, облегчения и благодарности, — когда увидел Дороту, которая ждала его перед отделением. Значит, несмотря на все недоразумения, она не обманула его надежд. После долгих лет разлуки они с трудом привыкали друг к другу, беспрерывно ссорились. Но когда она была ему нужна — пришла. Он так расчувствовался, что обнял ее посреди улицы, не обращая внимания на невидимых полицейских, которые конечно же следили за ним из укрытия. Дорота не только не отстранилась, но и сама к нему прижалась. Зашептала в самое ухо:
— Ничего не говори. Разделимся. Через полчаса там, откуда при коммуняках бежали от ЗОМО[48].
Через тридцать минут, подходя к нужному дому на улице Святой Гертруды, Буковский чувствовал себя конспиратором. По дороге пытался оторваться от хвоста, дважды сменив трамвай, но ему казалось, что попытка не удалась. На месте его ждала неприятная неожиданность. На дверях подъезда был домофон — раньше отсутствовавший. Но дверь вдруг приоткрылась, и чья-то рука втянула его внутрь.
— Теперь быстро, — шепнула Дорота.
Как когда-то, они пробегали, крадучись, через дворы мимо старых деревьев, преодолевали ограждения, вскарабкиваясь на них по мусорным бакам и выброшенной старой мебели, пробирались по крышам гаражей и пристроек. Наконец через какую-то темную подворотню выбрались на улицу Сарого, быстро перешли на другую сторону. На улице Богуславского было пусто. Дорота подвела его к подъезду, открыла дверь ключом. Дом был ему незнаком. Поднялись на третий этаж. Дорота ввела Буковского в квартиру справа от лестницы. Тщательно закрыла дверь на два замка, задвижку и цепочку.
— Ну, теперь можно спокойно поговорить, — сказала она. — Здесь наверняка нет прослушек.
— Что это за квартира?
— Не важно, — махнула она рукой. — Хозяева ненадолго уехали. Поливаю цветы.
Квартира была темноватая, заставленная мебелью, запущенная, типично краковская. В ванной комнате он увидел огромную чугунную ванну, и это разбудило в нем желание на минуту забыть обо всем, что случилось.
— Примешь со мной ванну?
Вопрос он задал, не надеясь получить согласие. После стольких лет они с трудом возвращались друг к другу. Все еще не были любовниками. А уж после предыдущей ночи он тем паче мало на что мог рассчитывать. Сердце учащенно забилось, когда Дорота неожиданно ответила:
— А почему, собственно, нет?
Они уже сидели в горячей воде, покрытой прохладной пеной, когда Буковский признался:
— Честно говоря, после вчерашней ночи я думал, ты меня до смерти не простишь.
— Что? — удивилась она. — Это ты жутко обиделся и убрался ко всем чертям.
— Я? Ты выгнала меня на улицу, как собаку.
— Ну знаешь! Сказала только, что если не нравлюсь тебе такая, какая есть, то проваливай. Решение было за тобой. Ты его принял. Между прочим, даже забыл взять куртку и бейсболку.
— Что-что? Значит, меня не обокрали? А кошелек и мобильник?
— Все оставил у меня, до того я тебе осточертела.
— А из-за чего мы поругались? — спросил он осторожно.
— Не помнишь?
— Ммм… не очень.
— Ну вот, этого я и боялась. Из-за несчастного Мручека, конечно. И из-за того, что ты так бездарно влип. Говорила я тебе, чтобы был осторожен. А ты не послушал.
— Я журналист, не мог упустить такую тему.
— И добился того, что сам можешь стать темой для других стервятников.
— Если бы ты сказала…
— Что именно?
— Что Мручек влюбился в тебя, пробовал за тобой приударить. Если б я знал, что он считает меня соперником, вел бы себя осторожнее. Зачем ты меня обманывала?
— Боже, обманывала? Да если б я вздумала рассказывать о всяких придурках, которые стремились со мной переспать, не хватило бы времени ни на что другое. А этот был глупее всех. Хотел на мне жениться…
— А ты?
— Что я? Сижу с тобой в ванне, а он лежит на столе патологоанатома. Ну, сам себе ответь.
Буковский неуверенно прикоснулся к ней. Кожа была скользкой от пены.
— Впрочем, сейчас это действительно не важно, — добавила она. — Мы должны найти ответ на гораздо более существенные вопросы.
— Увы, — поддакнул он.
— Но мы оба слишком скованы, тебе не кажется? Может, сначала решим эту проблему? — неожиданно спросила она. — Часок ничего не изменит. Идем.
Ему было трудно поверить, что это происходит наяву. Дорота наконец сдалась. В спальне хозяев стояло большое супружеское ложе. Она знала, где чистое белье, и через несколько минут они лежали на свежей простыне, пытаясь воскресить друг в друге себя прежних, какими были когда-то. Оба старались, чтобы все продолжалось как можно дольше, и прошел почти час, прежде чем они упали рядом без сил. Неожиданно Дорота громко рассмеялась.
— Ты что? — спросил он.
— Убедился, что нигде нет скрытого микрофона? А если я его проглотила? Может, на всякий случай сделаешь мне клизму?
— Ну, знаешь! Свинья! — обиделся он. — А я-то старался!
Но почувствовал неловкость: ведь такие мысли действительно пару раз промелькнули у него в голове.
— Не принимай близко к сердцу, — шепнула она, снова прижавшись к нему. — Я тебя тоже немного подозревала. Ох, до чего мы дошли во всеобщем безумии! Это же паранойя.
— В чем ты меня подозревала? — поразился он.
— Хотя бы в том, что ты подумал, не была ли я случайно тем самым стукачом в «Свободном слове». И решил меня разоблачить.
— А была? — спросил он почти всерьез.
— Нет. Но хватило бы, чтобы кто-нибудь так написал. Ты или кто-то другой. Я бы не отмылась до конца жизни. Пьянчужка, распутница, да еще и агентша. Великолепно!
Сейчас в ее шутливом тоне послышалась горечь.
— Одно утешение — оказалась бы в хорошей компании, — добавила она.
Протянула руку к столику, взяла сумку. Вынула сложенный вчетверо листок.
— Что это? — спросил он.
— Составила гипотетический список. Подумай, поразмышляй. Может, что-нибудь надумаешь. Хотя задача не из легких. — Она развернула листок. — Ну, вот. Одиннадцать теперешних и семнадцать бывших депутатов парламента. Девять сенаторов. Четыре министра. Двадцать два замминистра и госсекретаря. Два епископа. Четырнадцать прочих священнослужителей. Четыре знаменитых альпиниста, покорители гималайских восьмитысячников. Двенадцать актеров и режиссеров, известных антикоммунистическими взглядами. Один нынешний генерал разведки. Пятнадцать профессоров. И, внимание: сорок два журналиста из разных изданий. Надо признать, что Червякевич, мать его, ценил нашу силу!
— Ты права, это чистая паранойя, — вздохнул он.
— Именно. Но кто-то все же убил Мручека. Мы не должны об этом забывать.
— Я наверняка не забуду, — его передернуло. — Постой! Тебе эти фамилии дал он?
— По-моему, это должна была быть приманка, чтобы я согласилась стать госпожой Мручек. Но никаких бумаг он не показал. Всё только на словах.
— Мою фамилию тоже назвал? — воскликнул Буковский возмущенно.
— Твою нет. Может, боялся, что я тебе протреплюсь и пропадет эффект неожиданности.
Дорота поднялась с постели, и он несколько мгновений мог видеть ее тело в ярком свете полудня. Оно мало изменилось за эти годы.
— Куда ты? — спросил он с обидой.
Она наклонилась и быстро его поцеловала.
— Час прошел. Мне пора начинать расследование. Тебе нельзя показываться в городе. Сиди здесь, никому не открывай, не подходи к телефону. Выспись, а потом немного подумай. Я поработаю ногами, а ты попробуй головой. Мы разгадаем эту чертову загадку, увидишь.
Он ничего не смог придумать. Провалился в неглубокий беспокойный сон, в котором появлялись люди из списка, оставленного Доротой. Был ли это настоящий список из папки Глисты или хотя бы его фрагмент, он не знал. Не имел понятия, в чем мог обвинить персонажей своего сна, каким образом к ним подобраться, заставить признаться, кто из них убил историка Мручека.
Поэтому, наверное, они обнаглели. Когда, ненадолго проснувшись, он опять погрузился в сон, все появились снова и все на него ополчились. В каком-то задымленном холле, похожем на вокзальный зал ожидания, вдруг раздались крики: «Это он! Этот писака убил! Убийца! Хватай убийцу!» Бежать было некуда. Он стоял и кричал: «Люди, не слушайте! Это не я! Я не виноват!» Ему ответил громкий хохот: «Он не знает! Не знает, что в квартире была видеокамера!» На огромной стене вдруг появился кадр, снятый видеокамерой. Четкие очертания фигуры, проскользнувшей в полумраке по комнате. Буковский помертвел во сне.
Это действительно был он! На фигуре была его куртка, его бейсболка, которую он носил в плохую погоду. В ужасе он смотрел, как фигура на цыпочках приближается к открытым дверям балкона, где доктор Мручек поджидал прибытия полиции. Буковскому опять захотелось крикнуть: «Нет!» — однако он не сумел издать ни звука. Но ведь это не мог быть он! Кому, как не ему, это знать. Кто-то прикинулся им. Кто? Во сне ему стало холодно. Кто знал его настолько хорошо? Знал, как он ходит, его жесты… Дорота! У нее были его куртка и бейсболка. Она убила Мручека? Исключено. И все-таки… Он должен сказать об этом разъяренным людям, которые наступали на него со всех сторон, размахивая кулаками. Напряг все силы…