Ежи ЭдигейСлучай в тихом поселке
1В ноябре
Под утро дождь прекратился.
Но тяжелые свинцовые тучи, набухшие от дождя, а может быть, и от снега, затянули небо. Казалось, они вот-вот зацепятся за вершины росших за кладбищенской стеной тополей.
От дома гроб несли подчиненные и друзья покойного, а также жители Подлешной, которые знали старшего сержанта милиции Владислава Квасковяка и наверняка не раз прибегали к его помощи. Несшие гроб люди менялись часто, каждому хотелось отдать последний долг начальнику отделения милиции в небольшом поселке под Варшавой.
За гробом шли дети: два сына и дочь покойного. Жену, лицо которой скрывала черная вуаль, вел под руку уездный комендант милиции из Рушкова. С другой стороны ее поддерживал светловолосый, прихрамывающий на правую ногу молодой человек. Это был брат покойного — Януш Квасковяк, известный футболист, получивший травму в последнем матче с «Ураганом» из Воломина.
В траурной процессии участвовало человек триста — каждый десятый житель Подлешной был на кладбище, хотя похороны происходили среди недели, в полдень. Ничего удивительного: Владислава Квасковяка здесь знали и любили. Кроме того, похороны жертвы преступления всегда вызывают интерес, в особенности если эта жертва — комендант местного отделения милиции. Ну а зевак всегда хватает, даже если предметом их любопытства является чужое горе.
Гроб пронесли через кладбищенские ворота, траурная процессия остановилась у свежевыкопанной могилы. Началась обычная церемония. Прощальное слово произнес заместитель воеводского коменданта милиции полковник Неголевский. Он говорил о заслугах Квасковяка в борьбе с преступностью, борьбе, за которую старший сержант заплатил жизнью. Полковник выразил уверенность, что преступник будет найден и понесет заслуженное наказание.
Потом говорили председатель поселкового совета Адам Рембовский и от Общества друзей Подлетной доктор Зигмунт Воркуцкий.
Наконец наступила тишина. По крышке гроба застучали комья земли. Могильщики выровняли холмик из желтого песка, уложили на него венки и цветы. К вдове подходили знакомые и незнакомые, произносили обычные слова сочувствия, целовали руку и покидали кладбище.
Немного в стороне от происходящего, невидимый за крестами и памятниками, стоял мужчина в темно-сером плаще. Высокий, волосы с проседью, лицо в морщинах. На вид ему было лет шестьдесят пять, а то и больше. А ведь всего лишь четыре года назад ему исполнилось пятьдесят. Только когда он сделал несколько шагов с целью получше разглядеть окруживших гроб людей, сторонний наблюдатель мог бы заметить пружинистые, энергичные движения, выдававшие человека сильного и тренированного.
Никто из собравшихся на кладбище, за исключением нескольких работников милиции, не знал этого человека. Он один не подошел к открытой могиле, не бросил на гроб символической горсти земли, зато с явным интересом разглядывал присутствовавших. Он вглядывался в каждое лицо, словно стараясь его хорошенько запомнить.
В определенный момент, вслушиваясь в шорох песка о крышку гроба, незнакомец криво усмехнулся и произнес то ли себе под нос, то ли обращаясь к стоявшему рядом с ним молодому человеку:
— Возможно, что и убийца явился на кладбище, чтобы бросить горсть земли на могилу своей жертвы?
— Если и бросил, то — камень, — ответил юноша.
— Камень? Почему именно камень?
— А вы не знаете? — удивился спрошенный. — Еще в средние века считали, что землю на могилу бросают друзья покойного и все, кто к нему хорошо относится, враги же кладут камни.
— И в самом деле, — рассеянно подтвердил незнакомец.
— Но это только у славян, — молодой человек явно хотел похвастать своей эрудицией, — а вот у персов по сей день сохранился обязательный обычай класть камень на каждую могилу, мимо которой проходит человек. Обычай этот возник потому, что надо было надежно укрыть покойника от раскапывавших могилы шакалов.
Незнакомец ничего не ответил. Молодой человек с минуту подождал, но, поняв, что собеседник не намерен продолжать разговор, направился к могиле и бросил горсть песка на крышку гроба.
Люди расходились. Вот уже родные и друзья покойного направились к выходу. На кладбище остался один лишь незнакомец. Он медленно подошел к холмику, усыпанному цветами, и долго вглядывался в него, словно ожидал, что мертвый подаст ему знак или ответит на вопросы, вертевшиеся на языке. Но на кладбище было тихо, а мертвый был уже далеко, за пределами человеческой досягаемости. Майор Бронислав Неваровный, с сегодняшнего дня новый начальник милицейского поста, понимал, что никто не ответит на его вопросы. Ответы на них ему придется искать самому.
Сможет ли он?
Времена блестящих успехов и славы майора, когда ему поручали самые трудные дела и он слыл грозой преступников, давно миновали. Несколько промахов один за другим… А может быть, просто невезение? Несколько нераскрытых преступлений, которые потом раскрыл кто-то другой… И вовсе не потому, что Неваровный что-то упустил в ходе следствия. Просто в его распоряжении было слишком мало данных. Его же преемник воспользовался не только уже собранным материалом, но и новыми уликами, которые появились позднее. Конечно же, ему и приписывались все заслуги.
Изменились условия и методы следственной работы. Когда в 1945 году Бронислава Неваровного прямо из партизанского отряда направили в только что созданное Радомское управление милиции, работать приходилось совершенно иначе. Тогда и слыхом не слыхали об инфракрасных лучах, тончайших методах химического анализа, электронно-вычислительных машинах. Все заменяли собственная интуиция, наблюдательность и прежде всего отчаянная, порой граничащая с бравадой смелость.
Времена менялись, и эпоха «героизма» ушла безвозвратно. «Гениальных» детективов потеснила техника: приборы и ЭВМ. Действия одиночек в борьбе с преступностью сменила коллективная работа целых групп экспертов, имеющих высшее образование, а иногда и ученые степени.
Бронислав Неваровный не смог и не захотел этого понять. Ведя следствие, он больше полагался на собственный инстинкт, чем на все эти «никому не нужные изобретения». Никто не принижал заслуг майора, не забывали и о его былых успехах, но постепенно его стали отстранять от наиболее сложных дел, загружая административной работой. Все это совпало с тяжелыми семейными неурядицами и продолжительной болезнью, явившейся следствием двухлетнего пребывания в партизанском отряде. Сказывалась и серьезная контузия, полученная в схватке с бандитами.
Трудно сказать, оттеснили майора Неваровного от следственной работы или к этому привело его поведение, ясно было одно: в общении с людьми дипломатом он не был, не проявлял гибкости, подчас бывал излишне прямолинеен и неуступчив.
Другого давно бы отправили на пенсию или перевели бы на иную работу. С Неваровным дело обстояло сложнее. О пенсии он не хотел и слушать. Сменить профессию? Ему, человеку, в 1938 году едва получившему аттестат зрелости, сразу после этого надевшему мундир и не снимавшему его тридцать лет? Сначала действительная служба, потом война, бегство из фашистского концлагеря, партизанский отряд под Радомском и наконец годы работы в милиции.
Нет, ни воеводский комендант — кстати, товарищ и друг Неваровного, — ни «высокое начальство» из Главного управления милиции никогда бы ему не предложили этого. Они прекрасно понимали, что нигде больше Неваровный работать не сможет, а уход на пенсию означал бы для него моральный и физический крах. Надо было найти иной выход. И его отыскали.
В управлении некая пани поручик с помощью капрала и двух сотрудниц занималась статистическими исследованиями. Здесь же создали «отдельный сектор» по изучению проблем хулиганства в воеводстве. Отдельный потому, что не может же майор подчиняться поручику. В комнатку поставили еще один стол, на двери укрепили вторую табличку.
Неваровный считал, что это все фикция, необходимая лишь для того, чтобы отстранить его от активной работы. Он еще более замкнулся в себе, стал нервным и вспыльчивым. По утрам он приходил на работу, вешал плащ и, пробурчав нечто вроде приветствия, усаживался за стол. Целый день он просматривал и перекладывал какие-то бумажки, доставляемые ему из разных отделов. Он прекрасно понимал: такую работу мог выполнять любой милиционер без единой нашивки на погонах.
В конце рабочего дня майор брал плащ и, ни с кем не прощаясь, уходил из управления. Уже много лет его не видели ни на торжественных заседаниях, ни на вечерах и концертах, хотя раньше это был веселый и компанейский человек. Теперь же майор сразу же возвращался к себе в квартиру, готовил обед и потом шел прогуляться, всегда один.
Не раз старые приятели старались втолковать Неваровному, что пора сменить образ жизни, бросить чудить, постараться снова сблизиться с людьми. Наиболее энергичные пытались силком затащить его к себе под предлогом какого-нибудь торжества. Если операция удавалась, то они горько об этом жалели: своим постным видом и молчанием майор мог быстро нагнать тоску на любую компанию.
Так было до вчерашнего дня. До того момента, когда зазвонил телефон и майор услышал в трубке голос панны Крыси, секретарши воеводского коменданта:
— Полковник просит вас немедленно зайти к нему по срочному и важному делу.
2Почему погиб этот человек?
Бронислав Неваровный выслушал переданное секретаршей распоряжение, положил трубку и, поднимаясь из-за стола, сказал сотруднице, занимавшейся статистикой:
— «Старик» вызывает. Когда вернусь, не знаю.
Девушка недоверчиво взглянула на него. Она уже привыкла к тому, что ее сосед целыми днями, словно приклеенный, сидит за своим столом: никто ему не звонит, и он никого не беспокоит. За последние три года ни один начальник не поинтересовался ни им самим, ни его работой. А тут вдруг вызывает сам полковник!
Панна Крыся встретила майора улыбкой, предназначенной только для тех, кто ей нравился или был в хороших отношениях с шефом, и сказала: