Старый переселенец, хотя ему и насчитывалось семьдесят и был он в пенсионном возрасте, не любил праздной жизни. Дни без работы казались ему бесконечно долгими, а дома он никак не мог найти себе занятия, которое бы по-настоящему заняло его. Соседи посоветовали пойти на завод и попросить какую-нибудь работу.
И вот однажды между директором завода и переселенцем состоялся следующий разговор:
Д и р е к т о р. Итак, вы хотите работать?
П е р е с е л е н е ц. Очень хочу, пан директор.
Д и р е к т о р. Ну хорошо. У нас есть вакантное место вахтера. Зарплата, правда, невелика, но работа спокойная. Это вас устраивает?
П е р е с е л е н е ц. А что мне придется делать как вахтеру?
Д и р е к т о р. Ну, будете сидеть в проходной и следить, чтобы люди пробивали табель, записывать опоздавших…
П е р е с е л е н е ц. И это все?
Д и р е к т о р. Ну и, конечно, обслуживать телефон.
П е р е с е л е н е ц. А это как?
Д и р е к т о р. Ну, когда кто-нибудь позвонит — ответить, подозвать к телефону, кого попросят.
П е р е с е л е н е ц. Пан директор, без телефона я бы согласился. Но с телефоном… нет, я для этого не гожусь.
Д и р е к т о р. А что бы вы хотели делать?
П е р е с е л е н е ц. Я бы, пан директор, так: поднять, поставить, отнести, принести. Но чтобы еще телефон — это нет.
Д и р е к т о р. Но у меня нет ничего другого. По крайней мере сейчас. Подумайте. В проходной вам будет не так уж плохо.
П е р е с е л е н е ц. А без телефона нельзя?
Д и р е к т о р. К сожалению, нет.
Старый переселенец сидел да раздумывал, почесывал за ухом, наконец поднялся и сказал:
— Ну пускай уж. Была не была.
На следующий день он сидел с утра в проходной и следил за тем, чтобы люди пробивали табель, отмечал опаздывающих и с беспокойством поглядывал на телефон. Зазвонит или нет? Телефон зазвонил. Старик даже подскочил на стуле. Что делать? Подойти? Решил сделать вид, что не слышит. Но телефон и не думал умолкать, звонил не переставая. Переселенец позвал паренька из слесарной мастерской.
— Будь другом, сними-ка трубку и спроси, чего они там хотят.
Паренек снял трубку, но затем положил ее рядом с аппаратом.
— Требуют вахтера. Хотят разговаривать с вами.
— А откуда они знают, что я здесь вахтер?
— А я знаю? Хотят вахтера, и все.
Паренек побежал в мастерскую, а старик начал ходить вокруг телефона словно по заколдованному кругу.
Кто-то, проходя мимо, крикнул ему:
— Почему вы не берете трубку?
Переселенец хотел было попросить его о помощи, но тот успел уже выбежать из проходной.
В кабинете директора старик мял в руках шапку и, с трудом подбирая слова, говорил:
— Была б какая-нибудь работа в мастерской или во дворе, ну чтобы здесь поднять, там поставить, отнести и принести, то я всегда пожалуйста, пан директор. То я с огромным удовольствием. Но в проходной не могу. Этот телефон не по мне. Я уж лучше еще подожду, пан директор. А если у вас что-нибудь такое появится, чтобы поднять, поставить, отнести, принести, то я готов. Я буду сюда наведываться. А пока благодарствую, пан директор.
Когда он спускался по лестнице, телефон в проходной звонил как одержимый. Старик нахлобучил шапку по самые уши и не спеша двинулся к выходу.
Перевод В. Светлова.
Януш КрасинскийКУКАН
Меж домами еще раз мелькнул пролет виадука над железнодорожными путями, и они выбрались на улицу, ведущую до самого берега. Здесь уже не было ни развалившихся одноэтажных домишек, ни сиротливо торчащих меж руинами печных труб. Мостовая была покрыта асфальтом, а современные дома с плоскими крышами — светлой новенькой штукатуркой. Лишь вогнутая портальная арка костела, напоминавшего фабричный цех, бросалась в глаза своей кирпичной яркостью.
— Пап, а ведерко? — спросил Болек, потянув отца за просторный рукав тиковой рубахи.
Отец остановился, ощупал сумку с рыболовными снастями.
— Я, что ли, должен был о ведерке думать? — возмутился он. — Я ж тебя спрашивал: ты все взял? Ишь вспомнил когда… Топай теперь обратно черт те сколько!
— Да ты мне этими червями всю голову забил, — оправдывался парнишка.
Отец смачно высморкался, поочередно зажимая большим пальцем то одну, то другую ноздрю. Болек поскреб носком ботинка чесавшуюся щиколотку.
— На-ка, пап, подержи, — он сунул отцу удочки, — я сбегаю…
Отец машинально взял удочки, а парнишка что было духу помчался обратно. Он хотел перебежать дорогу, но вынужден был переждать, пока проедут три грузовика, полных песка, светлого, как южное солнце.
— Болек! — крикнул вдруг отец и замахал удочками. — Не надо! Давай обратно, скрутим кукан!
Мальчонка потряс грязными от ковырянья в земле руками и крикнул что-то, чего отец не расслышал. Пропустив грузовики, Болек перебежал через дорогу.
— Болек! — обозлился отец. — Кому говорю, воротись, дурья твоя башка!
Болек остановился посреди улицы, еще раз попытался объяснить что-то жестами, но, подстегиваемый гневом отца, послушно вернулся.
— Ты что думаешь, я сам буду лески разматывать, з… этакий! — ворчал отец, выгребая из кармана хлебные крошки и засохших, недельной давности, червей. — На, неси.
Болек взял удочки.
— Скрутим кукан, — добавил старый, не разжимая рта, и выбросил то, что наскреб перед тем в кармане.
— Ладно, пап.
Они миновали драги, наваливавшие горы мокрого песка, и длинный товарный состав, тащивший уголь к электростанции, после чего осторожно спустились с обрыва на берег, заваленный кирпичными обломками, кучами ржавой колючей проволоки и прожорливо разинувшими пасть кастрюлями без донышек. Молча разложили снасти. Болек взял удочки и размотал лески. Отец насадил на крючок красного червя. В одну руку он взял удилище, в другую оловянное грузило и натянул голубоватую нить. Бамбук изогнулся пружинистой дугой. Отец с минутку посидел на корточках, словно притаился, и забросил грузило. Раздался громкий всплеск, и леска торопливо погрузилась в темно-зеленую глубь. Он повторил это движение несколько раз, пока не решил, что крючок с червем лег в нужное место. Старик рыбачил на Висле сорок лет и знал, куда закинуть крючок с наживкой. Укрепив камнями обе донки, он вытащил из сумки моток дратвы.
— Скрутим кукан, — сказал он, втыкая Болеку в кулак конец шпагата и утирая рукавом маленький нос с дырками вместо ноздрей.
Они отмотали метра четыре и, старательно натягивая дратву, скрутили ее в шнур, следя, чтобы не было узелков. Сложенная вдвое, она свернулась как живая. Отец дерганул ее и снова протянул конец сыну. Скрутили еще раз.
— Пап, а ты ж говорил, что настоящий рыбак нипочем не станет рыбе рот жгутом раздирать.
— Ладно, за своим вон следи, — буркнул старик, легонько протянув мальчонку по щеке жгутом.
Болек потер желтоватую щеку. Отец, поплевав в кулак, продернул через него кукан, украдкой взглянул на сына. «Весь в меня, вылитый, — думал он всякий раз, глядя на него. — Только тощее да желтый какой-то. Зато оспин нету». Он вынул из жестяной банки проволоку, отломил от нее два куска, заточил один на камне, а затем насадил их на концы скрученной дратвы.
— Как огурчик вышел, — произнес он не слишком уверенно, видимо задетый тем, что сказал сынишка.
— Мигом передохнут, — заявил Болек с видом знатока.
— Глупый, пока они в воде, они же как в аквариуме.
— Только головы у них привязанные, — сообразил мальчик.
Старик отвинтил крышку на банке с червями, выбрал червя пожирнее и насадил его толстым хвостом на крючок. Стоя так, согнувшись, в просторной тиковой рубахе, с оттопыренными на коленях штанинами, он напоминал портного, вдевавшего в иглу нить. Червяк дернулся от боли и сам налез на крючок. Старик поправил его, прикрыв крючок до самой лески, причмокнул на счастье и потащил червя по воде. Течение в этом месте было слабое, вода чуть кружила, образуя неглубокие воронки, которые втягивали отяжелевший поплавок. Болек вскочил на большой камень, торчавший из воды в шаге от берега, и пытался закинуть свою удочку как можно дальше.
Первой была уклейка. Она подошла недоверчиво и, прежде чем утянуть под воду поплавок, долго подталкивала червя, видя же, что он плывет спокойно, цапнула его похотливо и кувыркнулась. Тут ее дернуло, резнуло острой болью, и нечто крохотное, но неимоверно твердое и сильное начало рвать ей рот.
Отец поймал запрыгавшую леску и притянул к себе. Жесткой рукой взял холодную рыбину и, сжав ее, успокоил судороги. Ловко вынув крючок из ее разинутого от боли и ужаса рта, он отложил удочку и полез в карман за куканом. Нащупав отточенный кончик проволоки, оглянулся на сына. Болек спрыгнул с камня.
— Ну, чего сюда лезешь?
Смотреть первую рыбу было обычаем. Поэтому Болек смело подошел к отцу.
— Уклейка? — спросил он.
— Щука, — недовольно буркнул отец, сжимая рыбу пониже головы, чтобы заставить ее раскрыть жабры. В другой руке он держал наготове кукан с проволокой.
— Большая?
Мальчонка с любопытством заглядывал ему в ладони.
— Соплей перешибешь, — сказал старик, прикрывая рыбу руками. — Проволока и то не пролезет.
— Так чего ж ты ее не выбросишь?
Старик повернулся к сыну спиной и, размахнувшись, с силой швырнул трепетавшую рыбу.
— Э-э-е… не такая уж она маленькая была! — воскликнул Болек и с сожалением взглянул ей вслед.
К вечеру кукан оброс рыбами. Плотно, голова к голове нанизанные на метровый шнур, плавали на мелком месте изящные уклейки, неуклюжие пескари, пузатые карпы и широкая плотва. Когда из-за тучи выглядывало солнце и вода оживала сверкая, то кукан выглядел как разорванный венок из серебряных листьев. Рыбы лежали смиренно, точно были убеждены, что никакие телодвижения не помогут им выплюнуть кукан. Их было штук сорок, побольше и поменьше, пойманных на бурого дождевого червя и на белого червя, на сизую муху без крыльев и на крошки от недоеденного белого хлеба. Кукан то и дело натягивался, начинал дрожать, и по нему, судорожно трепыхаясь, съезжала вниз новая рыба. В воде она пробовала выплюнуть шнур и спрятаться за камни, но после нескольких минут напрасных усилий покорялась омывавшему ее течению.