Такого улова Болек не помнил. Рыба летела на приманку, как комары перед дождем на человека. Он то и дело соскакивал с камня, чтобы нанизать новую рыбину. Часто они с отцом склонялись над куканом вместе.
— Прямо как грибы после дождя, — сказал Болек, торопливо нанизывая жирного пескаря с гордой головой.
Старик молчал. Мальчонка с удовольствием разглядывал живой венок. «Надо будет закинуть его на спину», — думал он и, радуясь, представлял себе, как будет возвращаться с ним домой. Он знал, что на улице его окликнут ребята — Стефек, Франек, Зигмунт, а может, и Петрек-колченожка, который говорит о рыбах так же уважительно, как о почтовых голубях. Они наверняка увидят его еще издали и крикнут: «Эй, Болек, покажи, чего наловил!» А он им в ответ: «Лягушку и дохлого кота». И тут же повернется к ним спиной. Он попробовал поднять кукан. До чего ж тяжелый!
На набережной появились двое парней с коротенькими удочками из прутьев.
— Ну, как рыбки, дергают?
Отец недовольно обернулся. Подсек леску и поправил червя.
— Как халтурщик-парикмахер за волосы.
Те, наверху, рассмеялись, перемигнулись и сошли вниз.
— Ну-кась испробуем.
Было им лет по двадцать. Оба светловолосые, они были похожи на братьев. Закинув удочки ниже по течению и следя за поплавками, они обменивались философскими замечаниями:
— Рыба, она, знаешь, как монета, — сказал более худой, с железным зубом. — Нынче ее столько огребешь, что мошна полным-полна, а завтра…
— Э, брат, не скажи, денег-то на улице до фига валяется, надо только уметь их поднять, а вот рыбу…
— Рыбу надо уметь подцепить на крючок, так же как и того лопуха, из которого хочешь вынуть тугрики. Но это еще полдела. Самое-то главное — удержать его на куканчике, чтоб он не смылся, пока ты его до конца не выдоишь. Так, что ль, малец? — обратился он к Болеку.
— А то-о… — важно сказал Болек, польщенный тем, что старшие интересуются его мнением.
— Из тебя парень будет что надо, — сказал, понимающе подмигивая, тот, что был потолще. — Знаешь, где раки зимуют. А много ты наловил?
— До фига.
Он спрыгнул с камня, чтобы показать свой улов.
— Это мы с отцом вместе, а вот этого карпа, вон того, я сам поймал.
— Я же сказал, он мазурик правильный, я его сразу раскусил, — одобрительно сказал тот, что был с железным зубом. — Тебя как звать?
— Болек.
— Опустишь ты наконец рыбу обратно? — обрушился на него отец.
— Да чего ей сделается-то! Уже кладу.
— У тебя, пан, не сын, а огонь-парень, — изрек Железный Зуб, становясь со своей кургузой удочкой между Болеком и отцом.
— Тут, поди, лучше клюет?
— Везде клюет одинаково, — ответил старик, начиная злиться.
Он недовольно отодвинулся шага на три, чтобы их лески не перепутались.
Первую рыбу Зуб кинул приятелю под ноги, на песок, усеянный кирпичами и камнями.
— Вацусь, держи да покрепче пришпандорь.
Вацусь отложил удочку. Отыскав вывалянную в песке плотву, он присел спиной к остальным и продернул рыбину в кукан. Некоторое время все удили молча.
Солнце запуталось меж тополей и, как утратившая скорость большая юла, закатилось за варшавские крыши. Ветер, перед заходом было утихший, снова заставил воду покрыться рябью, напряженно выгнул лески. По железнодорожному мосту громыхал электропоезд.
— Пан, эй, тяни, пан, клюет! — заорал Зуб, пытаясь отцепить концом удочки свой крючок от донки, а та вздрагивала при каждом движении повисшей на ней живой тяжести.
— А все потому, что тебе больше влезть было некуда, — проворчал старик, подбегая к удочке. Он вырвал ее из песка и осторожно подтянул кверху.
— А ты что, место, что ли, здесь купил, каждый удит где хочет, — огрызнулся Зуб, так и не отцепивши крючка, и приблизился к отцу, чтобы тому было легче вытянуть рыбу. По дороге он задел камень, прижимавший кукан Болека. За оловянным грузилом вынырнул толстый трепыхавшийся карп. Отец сосредоточенно, осторожно подтягивал его по воде. Когда рыба была уже у самого берега, она вдруг изогнулась, подпрыгнула и сорвалась с крючка.
— Чтоб ты подавился, — зло бросил отец не то по адресу карпа, не то Зуба. — А ну давай отцепляй леску, — добавил он резко.
— Сорвался, пап?
Болек был уже возле них.
— Да черт его возьми, такой карп! — с досадой сказал отец. — А ты что, не мог в другом месте свою палку воткнуть?
— Я этой палкой не таких лопухов, как вы, ловил. Ты, Болек, ну-ка отцепи леску!
Они поочередно пытались распутать лески. Отец был уже на грани бешенства, потому что Зуб не позволял оторвать свою леску. Он с ненавистью поглядывал то на Зуба, то на его приятеля, пытавшегося неподалеку подтащить что-то концом удилища к берегу.
«Шаромыжники», — думал он. Его так и подмывало огреть кого-нибудь из них вдоль спины.
Когда Зуб задел ногой камень, венок из рыб шевельнулся, почувствовав расслабление кукана. Заостренная проволока еще дважды цеплялась за камешки, о чем давала знать боль, боль, раздирающая рот, но в конце концов течение втянуло кукан в воду. И груда освобожденных рыб, образовав широкую гирлянду, медленно поплыла по течению. Теперь кукан позволял рыбам обрести более удобное положение. Даже те, что оказались брюхом кверху, уже начинали, хоть и с трудом, переворачиваться на бок. Плотва, пойманная последней, почувствовав какое-то изменение, еще раз попробовала рвануться и выплюнуть кукан: она сползла мордой по шнуру до самого конца, но там застряла у проволочного якорька. Течение тянуло рыб все быстрее, они выплывали уже на простор, где вода была глубже и прохладнее.
Приятель Зуба скинул ботинки и по колено забрел в реку. Удочка-прутик сгибалась под тяжестью кукана, не могла удержать венок из рыб. Дно опускалось круто, песок уходил из-под ног. Обломки кирпичей, камней и черепки посуды, торчавшие под водой, как рифы, ранили босые ступни.
— Болек, где рыбы, дурья твоя башка?
Мальчонка с беспокойством повел глазами вдоль берега.
— Нету, пап…
Старик рывком разорвал спутанные лески, Вацусь уже карабкался по скату к набережной. Заметив погоню, он заторопился, но споткнулся и съехал вниз на боку.
— Брось рыбу и мотай отсюдова! — с гневом сказал старик подымавшемуся с земли Вацусю.
— Какую еще рыбу? Кайтусь, ты слышал? — крикнул приятель Зуба с деланным возмущением. — Этот старик хочет отобрать у нас нашу рыбу.
— Я же говорил, что он хитрый тип, — сказал Зуб, медленно приближаясь по набережной. — Ты, Вацусь, стереги там рыбу, наше добро никто за нас стеречь не будет.
Вацусь встал и снова полез наверх. Рыбы были облеплены песком вперемежку с кирпичной и угольной пылью.
— Пап, забери у него! Па-ап… — крикнул Болек, чуть не плача.
Старик сделал несколько шагов вслед карабкавшемуся Вацусю.
— Брось, гнида, не то утоплю, как кота паршивого!
— Вацусь, да он покушается на твою жизнь, — сказал Зуб. — Позвать милицию?
Вацусь углядел несколько выбоин на откосе и запрыгал по ним вверх, хлеща рыбой о камни. Но прежде чем он достиг ровного места, Болек, ловко вскарабкавшись по склону, догнал его и с отчаянием вцепился в кукан.
— Пап! — испуганно крикнул он. Приятель Зуба пнул его в колено, но Болек все же не выпустил кукан из рук.
Они начали вырывать его друг у друга. Наглость Вацуся приуменьшилась, и он лишь с бешенством ругался, понося Болека последними словами. Десятка полтора рыбин сорвалось со шнура. Но тут подоспел старик и сильной костлявой рукой дернул кукан к себе.
Висевшие на нем рыбы рассыпались с разорванными ртами по земле, как ивовые листья, ободранные резким движением сжавшей ветку ладони. Все трое остановились, тяжело дыша.
— Оставь им это, — сказал стоявший на набережной Зуб. — Пусть уж наше добро пропадает.
Вацусь постоял еще с минуту, готовый снова броситься в бой.
— На, удавись на нем, — он швырнул Болеку в лицо пустой кукан и не спеша вылез на набережную.
— Давай на канал пойдем, — предложил Зуб. — Там рыба лучше клюет.
— Что-то нам не везет нынче, — заметил, все еще тяжело дыша, Вацусь.
— Я же говорил, рыба как монета нынче…
И они пошли, размахивая своими удочками-прутиками, которые со свистом рассекали воздух.
Старик поднял небольшую плотву и отер ее о штаны. Она зияла разорванным пополам ртом, расцвеченным скудной у рыб кровью.
— Сукины дети, — сказал он.
Болек нашел своего карпа, обмыл его в реке и теперь пытался срастить туловище с державшейся на одной только кожице головой.
— Господи, надо же, какие рыбы! — сокрушался мальчонка.
Он начал прикидывать в уме, как же унести теперь отсюда рыбу. Проткнул прутик под неразорванную часть жабр карпа. «Нет, — подумал он, — с другой стороны никак не вытащишь».
— Болек, покажи, чего наловил!
Он оглянулся. На набережной стоял Петрек-колченожка с длиннющей удочкой. Болек швырнул мертвого карпа в реку и ответил:
— Соплей перешибешь, кошка и та бы не наелась.
А потом, обращаясь к отцу, сказал:
— Пап, темно становится, пойдем домой.
— Сукины дети, — повторил старик и, спотыкаясь о кирпичи и камни, пошел сматывать удочки.
Перевод З. Шаталовой.
Юзеф ЛенартЧУДЕСНЫЙ СЕНТЯБРЬ
Шел в отечестве кривдам счет,
Он чужою рукой не будет погашен…
День пробился из предутренней серости багряным проблеском, исподволь воспламеняя скаты крыш приземистого городка, фрагменты которого можно было видеть из окна камеры. Свет все ниже опадал на серую штукатурку, обнажал подтеки возле водосточных труб и наконец ослепительными вспышками заиграл в глубине улицы на стеклах дома с балконом.
Окна других камер были забраны так, что заключенные могли видеть лишь небольшой кусочек неба: ровно столько, чтобы знать, какая погода, и разглядеть птичий перелет. А Бееру было доступно целое богатство красок — у него же самый долгий тюремный стаж — за эти краски любой готов был заплатить трехдневной голодовкой. Откуда им было знать, что это счастье через неделю-другую обернется лишним мученьем…