Наконец она вернулась и села за столик, чтобы допить остывший кофе.
Тогда он подчеркнуто спокойным голосом первым нарушил молчание:
— Ну, на сегодня, пожалуй, хватит. Идем.
Она вынула из сумочки карандаш и, поглядывая в зеркальце, подвела глаза.
— И не подумаю! Самое веселье начинается, людей полно. — Она положила карандаш в сумочку и вынула кисточку для ресниц. — Этот, с гитарой, ничего, а?
— В этом пестром пиджачишке он похож на клоуна.
— А слушать его приятно. И голос есть, и талант. Если бы только кто ему помог…
— Значит, не идешь? — прервал он ее.
— Нет!
— Учти, останешься одна, — сурово предупредил он. — У меня завтра коллоквиум.
— Не переживай, детка. Трудись и не теряй надежды.
— Ах, так? А я-то думал, что ты… — Нервными движениями он пытался зажечь сигарету. — Я думал, что хотя бы из солидарности ты…
— Не будь нудным! Это кафе, а не забегаловка. И к тому же еще рано. Чего ты, в конце концов, хочешь?
— Ну веселись! — сказал он изменившимся голосом, положив на столик деньги для официантки. Мирка как будто бы заколебалась. Но в это время гитарист ударил по струнам и дал знак своим друзьям-музыкантам. Она, словно кто-то дернул ее за невидимый шнурок, повернула в ту сторону голову, и тогда Ярек молча, ничего не сказав, встал и направился к выходу.
— Подожди! — вполголоса сказала она, идя за ним. — Давай только дослушаем до конца эту вещь.
— Надоел мне этот цирк.
— А мне ты надоел! — вспылила она вдруг. — И твои фантазии тоже. Я сыта ими по горло.
— Понял. Порядок. — Он махнул ей на прощанье рукой и, стиснув сигарету в зубах, вышел, поставив крест на всем том, чего он добился в прошлом и чего ожидал в будущем. Конец! И чем раньше это произойдет, тем лучше. Без лишних церемоний и разговоров. Тупые куриные мозги! Он швырнул окурок и, чтобы заглушить растущее в душе возмущение, начал напевать какую-то мелодию, пока не заметил, что она из репертуара того фокусника с гитарой. Он сплюнул, словно в рот ему залетела муха. Невелика потеря — невелики и слезы. Он пришел к выводу, что должен чего-нибудь выпить, стопка-другая хорошо помогает в таких случаях. «Чего она воображает-то? Скучно, что ли, ей со мной? Захотелось перемен? Пожалуйста!»
Но когда он оказался возле бара и вошел туда, вид подвыпивших посетителей и запахи, доносящиеся из кухни, отбили у него всякую охоту на водку.
— Чем это у вас так воняет? — бесцеремонно спросил он буфетчицу.
— Цветную капусту готовим, — ответила та с обидой, а какой-то тип с лицом настолько красным, словно всю свою жизнь он не употреблял других закусок, кроме помидоров, уставился на него, как лунатик.
— Коли ты такой брезгливый, не порть другим аппетит. Ясно?
Ярек заколебался, отвечать ли на этот выпад словесно или с ходу треснуть в пьяную морду, но вдруг его охватило такое отвращение, что он повернулся и вышел из бара. Он смотрел на ярко освещенные неоном улицы, на витрины, на рекламные фото из нового фильма про любовь, и клокотавший в нем гнев постепенно начал сменяться грустью. «Она никак не может понять, что любовь и жертв требует. Не понимает этого и недовольна, что якобы я своими придирками шагу ей не даю ступить».
Он свернул в более тихую часть города. Остается лишь одно разумное решение: вычеркнуть из памяти этот эпизод и взяться за учебу. Он подсчитал все свои «хвосты», пропущенные лекции, книги, которые надо прочитать, и письменные работы, которые предстоит сделать, и ужаснулся: сколько же их набралось! Наконец-то кончатся эти слишком короткие дни, ибо Мирка отнимала у него немало времени. Он почувствовал какое-то облегчение, но вместе с тем ему стало еще печальнее.
Он шел вдоль погрузившегося во мрак парка под обнаженными по-осеннему каштанами. Легкая мгла приглушала свет уличных фонарей. Пустые скамейки напоминали о счастливых днях весны. Они любили сидеть напротив автобусной остановки, с которой им удобнее всего было добираться до дома. И тянули время, пропуская один автобус за другим.
— Ну, на следующем едем, а то уже поздно, — торжественно заявлял он.
— Хорошо, садимся на тот, который сейчас подойдет. — Однако когда он подходил, то оказывалось, что им еще надо кое-что сказать друг другу, и они оставались. В конце концов это превращалось в веселую забаву, обоим доставлявшую радость.
Он посмотрел в ту сторону, откуда должен был подойти автобус. Но того не было видно. Поэтому он уселся вроде бы на ту самую скамейку, что и всегда. Снова попытался сосредоточиться на завтрашних занятиях, но его больше беспокоила мысль о том, кто сегодня будет провожать Мирку. А может быть, она решит возвращаться одна? Слабая надежда! Никогда не знаешь, что ей стукнет в голову. Вдруг его охватило сомнение: а не свалял ли он дурака с этим своим провокационным уходом, который она могла расценить как разрыв? «Хотел ли я этого? Нет, пожалуй, не хотел. Но я не вернусь просить у нее прощения». Конечно, он не вернется, и поэтому ему стало жаль себя.
Наконец подъехал автобус, но не тот, который был ему нужен. Несколько человек, ожидавших на остановке, сели, а одна пассажирка вышла и осталась на тротуаре, словно собралась пересесть на другой маршрут. Он сразу же узнал Мирку, и какая-то сила толкнула его к ней. Но он тут же взял себя в руки и снова уселся на скамейку. Девушка начала медленно приближаться. Походка ее была вызывающей и красивой, это факт, а каждый ее шаг воскрешал в памяти и другие ее достоинства.
— Ждешь автобуса? — обратилась она к нему таким тоном, как будто бы они никогда не ссорились. — И давно?
— Порядочно. — Помолчав минуту, он с иронией спросил: — Ну как, натанцевалась вдоволь?
— Ага!
— Весело было?
— Ага!
У нее был неисчерпаемый запас интонаций, обогащавших содержание этого междометия. Он влюбился в нее и из-за этого. Но когда то было!
— Значит, в итоге довольна?
Она взглянула на него из-под пряди, волной спускавшейся на брови, откинула со щеки другую волнистую прядь и решилась наконец сесть рядом. Но ответила невпопад:
— Редко ходит в это время, правда?
— А мне начхать, — заявил он, передразнивая ее манеру. Она поняла это и фыркнула со смеху.
— Что ты сказал? Повтори!
— Слава богу, едет. — Он поднялся со скамейки, но, прежде чем двинуться с места, бросил небрежно: — Я-то думал, проводит тебя гитарист в клеточку.
— Почему ты так решил?
— Я же видел, как ты с ним договаривалась.
— Надо было слышать, а не видеть! И надо же, к чему прицепился!
— А почему бы нет?
— Я советовала ему поискать тексты получше. То, что он пел, никуда не годилось!
— А ты же говорила, что он парень ничего.
— Я изменила свое мнение, когда он начал петь одну песню глупее другой и в довершение всего хвалиться, что сам сочиняет их.
Они шли к остановке медленно, словно уступая друг другу дорогу. Тем временем подъехал автобус и остановился точно возле них.
— Почему же ты не садишься? — спросила она, вертя прядь волос, свисавшую вдоль щеки.
Он с подчеркнутой галантностью поклонился ей:
— Женщин положено пропускать вперед! Прошу вас!
— Я, пожалуй, пройдусь немного, — ответила она, оглядываясь налево и направо, словно ожидая увидеть кого-нибудь поинтереснее.
— Хочешь избавиться от меня, — вздохнул он.
Она возмущенно возразила:
— Это ты избавился от меня, бросив посреди зала, как дурочку. Может быть, ты ожидал, что я побегу за тобой по улице? Не дождешься! — В ее дрожащем голосе он почувствовал слезы, и словно бальзамом наполнилось его сердце.
— Ну так как, садитесь? — Кондуктор, держа руку на кнопке звонка, высунулся из двери.
— Езжай, папаша! — вежливо ответил юноша.
Автобус тронулся, а они пошли по аллее в противоположном направлении. В тумане слабо поблескивали уличные фонари. Юноша и девушка, полуобнявшись, с дружным смехом скрылись во мраке.
Перевод В. Светлова.
Владислав МахеекПАСХА, ГОД 1945
На второй день пасхи 1945 года, вечером, я возвращался от моих друзей, живших в окрестностях Т. Со мной, как всегда, ехал коренастый Сташек в своей неизменной конфедератке. Я спешил в родную деревню. Примерно в то же время отправился на задание наряд милиции.
Мы ничего друг о друге не знали и встретились при весьма неожиданных обстоятельствах. Забегая вперед, скажу, что дело дошло до перестрелки; на нас внезапно напали, пришлось защищаться. Оказывается, уездную комендатуру известили о том, что на ее территории орудует банда. По телефону был поднят на ноги весь повят и объявлена боевая готовность. Как вышло это недоразумение, расскажу по порядку…
Весело и приятно провели мы время у знакомых. Настроение у всех было приподнятое, этому способствовал длинный, щедро уставленный стол, украшенный барвинком, ну и, конечно, тогдашняя политическая ситуация. Известно ведь, какое мы переживали время.
…В этот дом на пригорке, расположенный примерно в двухстах метрах от железной дороги и примерно на таком же расстоянии от другого жилья, мы приехали лишь к обеду, опоздав на два, а то и три часа. Нас встретили во дворе с притворным возмущением: на что это похоже, так опаздывать, у людей, мол, в горле пересохло. Но этот номер не прошел, выдавали физиономии, сиявшие не только от солнца, что, подобно земле, обрело свободу и вместе со всей природой плыло к зениту. Даже куры закудахтали громче, а прослушав петушиную арию, стали бурно выражать свой восторг, чертя трехпалыми лапками по мокрой еще стежке. Все сущее идеально гармонировало с настроением гостей и хозяев. Похоже, что мужчинам либо совсем удалось преодолеть тяжкую «оккупационную болезнь», либо они были на грани выздоровления, которое зависело только от окончания войны. Под «оккупационной болезнью» подразумевался как излишний пессимизм, так и излишний оптимизм. Иногда это пострашнее, чем удар в лицо или даже пуля в лоб… Теперь, когда они вспоминали прошлое, на их лицах не было следа ни беспочвенного оптимизма, ни безнадежного пессимизма времен оккупации. Следует притом заметить, что за столом собрались люди самых различных убеждений; были и такие, что верили в скорое примирение всех противоречий внутри страны на основе весьма туманного соглашения между Берутом и лондонским правительством. Впрочем, разница во взглядах враждебного, непримиримого характера не носила, она выливалась скорее в обмен информацией. Однако в двух пунктах мнение было единодушным: все осуждали наше опоздание и требовали, чтобы я им в с е объяснил.