[376]. 27 декабря (6 января) Самозванец, которого королевские послы демонстративно игнорировали, бежал из Тушина в Калугу. Тем самым возникла новая ситуация в отношениях послов не только с польско-литовским войском, но и с находившимися в тушинском лагере русскими сторонниками Лжедмитрия. Как отмечено в отчете послов, польско-литовское войско в Тушине первоначально препятствовало каким-либо переговорам между послами и русскими людьми в тушинском лагере[377]. После бегства Лжедмитрия II это препятствие отпало. Его бывшие русские сторонники собрались для встречи с королевскими послами, вручившими им письма, адресованные патриарху и русским «чинам»[378]. Первой реакцией русских людей в Тушине на новую ситуацию было заключение соглашения («конфедерации») с польско-литовским войском. В его составлении с русской стороны участвовали все «чины», находившиеся в Тушине, не только бояре и дети боярские, но также атаманы, казаки и стрельцы. В документе констатировалось, что царь, которому они служили, отъехал неизвестно куда и неизвестно по какой причине. В связи с этим стороны договаривались во всем поддерживать друг друга и действовать совместно. Обращает на себя внимание заключительная фраза документа: «Шуйского, и братьи его, и племянника, и из бояр наших московских никого на государство не хотеть»[379]. Появление такой фразы косвенно указывает на то, что русские «чины» в Тушине склонялись к тому, чтобы возвести на трон иноземного, в данной ситуации — польского кандидата.
Прямым ответом на королевские предложения стал официальный ответ патриарха Филарета и русских «чинов»[380]. В нем выражалось их согласие подчиниться власти польского короля или кого-либо из членов польской королевской семьи: «Его королевское величество и его потомство милостивым господаром видети хотим». Но вместе с тем здесь констатировалось, что по этому вопросу нельзя принять окончательного решения «без совету Московского господарства и из городов всего освешчоного собору и бояр и думных и всяких станов людей». Таким образом, к 1610 г. в сознании русского общества уже достаточно прочно утвердилось представление, что новый правитель не может быть возведен на трон без согласия «всей земли» — представителей разных «чинов», собранных для решения этого вопроса со всей территории государства[381].
Однако в определенном противоречии с ответом из Тушина под Смоленск для переговоров с Сигизмундом III и сенаторами было отправлено большое посольство. В состав посольства входили четверо бояр: М. Г. Салтыков, кн. В. М. Масальский, кн. Ф. П. Засекин и Д. Вельяминов, три окольничих: Т. В. Грязной, Ф. Ф. Мещерский, М. А. Молчанов, и большая группа дьяков и «дворян»[382]. Такой состав посольства говорит о его высоком ранге и важности вопросов, которые оно должно было обсуждать. Еще до приезда послов 24 января (н. ст.) Лев Сапега писал жене, что послы «хотят иметь государем королевича»[383].
Послы везли с собой «статьи» с изложением условий, на которых русские «чины», собравшиеся в Тушине, готовы были признать королевича Владислава, старшего сына Сигизмунда III, своим государем. Хотя текст «статей» был опубликован достаточно давно[384], он пока не привлек к себе внимания исследователей. Между тем текст этот в ряде пунктов отличается от текста окончательного соглашения тушинцев с Сигизмундом III, известного под условным названием «февральского договора».
Прежде чем обращаться к анализу этого документа, следует попытаться ответить на два вопроса: какие социальные группы участвовали в составлении этих условий и интересы какого круга территорий они представляли? В дневнике похода Сигизмунда III сохранилось свидетельство о составе того собрания, на котором королевские послы вручили патриарху Филарету и «чинам» королевские грамоты: на нем присутствовали патриарх с духовенством, бояре и дворяне во главе с М. Г. Салтыковым и казаки во главе с И. М. Заруцким[385], казачьим атаманом, который при Лжедмитрии II стал боярином и главой особого, ведавшего казаками Казачьего приказа[386]. Можно было бы поэтому предполагать, что и в составлении условий также должны были участвовать представители духовенства, дворянства и казачества. Однако уже к этому времени между дворянами и казаками были налицо серьезные противоречия. Если дворяне готовы были поддержать кандидатуру Владислава, то о казаках сохранились известия, что в январе 1610 г. они пытались уйти к Лжедмитрию II, но натолкнулись на противодействие польско-литовского войска[387]. Глава этих казаков, И. М. Заруцкий, остался командовать войсками в лагере после отъезда посольства[388]. Все это заставляет думать, что составление условий было прежде всего делом дворян, находившихся в тушинском лагере.
Большие сложности представляет выяснение вопроса, интересы каких региональных группировок дворянства представляли бояре и дворяне в тушинском лагере. К зиме 1609/1610 г. большая часть Замосковного края перестала подчиняться Тушину. Вместе с тем после бегства Лжедмитрия II в Калугу утратили связь с тушинским лагерем заокские города и Северская земля. Продолжали считать Лжедмитрия своим законным государем Псков и новгородские пригороды, а также ряд территорий в Поволжье[389]. Вместе с тем поспешным было бы утверждение, что бояре и дворяне в Тушине представляли только самих себя. Так, обращает на себя внимание то, что в числе членов посольства, получавших содержание от короля во время пребывания в смоленском лагере, отмечены кн. Леонтий Иванович Шаховской и Гаврила Хрипунов[390], известные по другим источникам как воеводы Ржевы-Володимировой и предводители местной дворянской корпорации[391]. Эта деталь говорит за то, что в совещаниях в Тушине участвовали не только бояре и дворяне, составлявшие верхний слой «двора» Лжедмитрия II и постоянно находившиеся в тушинском лагере, но и люди, выступавшие от имени местных дворянских объединений. Можно указать и другой факт, свидетельствующий о сохранении определенной связи между тушинским лагерем и территориями, лежащими за его пределами. Так, в письме кн. Романа Ружинского Сигизмунду III от 27 февраля 1610 г. встречаем упоминание о жалобах бояр и «патриарха» на действия запорожцев, разоряющих Зубцовский уезд, в то время как жители Зубцова больше других расположены к королю[392]. Стоит отметить, что и Зубцов, и Ржева относятся к одному и тому же региону — западной части Замосковного края, оказавшейся в стороне и от действий польско-литовского войска, и от военных действий 1609 г. Есть основания полагать, что по крайней мере интересы дворянства этого региона могли найти соответствующее отражение в тексте условий, представленных Сигизмунду III.
Первое, что следует констатировать, обращаясь к разбору этих условий, это предложение русского трона старшему сыну Сигизмунда III королевичу Владиславу. Если учесть, что и сам король, и его послы предлагали русским боярам и детям боярским в Тушине подчиниться власти польского короля, то следует согласиться с В. Поляком, что они по существу отклонили предложение Сигизмунда III[393]. Даже в том стесненном положении, в каком оказались русские тушинцы после побед М. В. Скопина-Шуйского и бегства Лжедмитрия II, они выступали за сохранение Русского государства как особого политического целого.
Что касается самого содержания предложенных этому кандидату условий, то по отношению к ним во многом сохраняют силу наблюдения С. Ф. Платонова, анализировавшего текст договора, в который вошла большая часть этих условий.
Так, вслед за С. Ф. Платоновым[394] следует констатировать, что согласие на избрание государя из польского королевского дома было связано с надеждами на то, что с помощью Речи Посполитой удастся восстановить традиционный общественный порядок, подавив сопротивление тех сил, которые нарушают стабильность в обществе. Стремления эти в первоначальных условиях нашли даже более яркое выражение, чем в окончательном тексте. Так, запрещение крестьянских переходов в проекте мотивировалось тем, что с помощью переходов «холопи (т. е. крестьяне. — Б. Ф.) могут искать своеволеньства». Сходным образом мотивировался и запрет освобождения холопов: «Если бы им была воля, то они могут, отшедши на дальней край и собрався люди много и обравши посреди себя господаря такова ж, как они сами, будут поседать замки и места, чому вже нине не новина». Очевидно, что именно в освободившихся холопах — военных слугах бояр и детей боярских, опытных воинах, недовольных своим положением в обществе, составители условий видели главную опасность для существующего порядка, ту силу, которая хочет захватить власть в России, выдвигая из своей среды самозванцев — претендентов на трон.
В условиях нашлось место и для казачества: новый правитель — королевич — вместе «з бояры и з думными людми» должен был решить, нужны ли казаки на Волге, на Дону, на Яике и на Тереке. Уже сам характер употребленных формулировок показывает, что речь шла не только об удалении отрядов «вольных казаков» с русской территории, но и о принятии мер, которые привели бы вообще к ликвидации казачества даже в районах его расселения за пределами этой территории.