чью Посполитой. Для достижения этой цели гетман полагал нужным идти навстречу пожеланиям русского общества («za inklinacją narodu tego iść»). В перспективе с избранием Владислава на польский трон установилась бы династическая уния между Россией и Речью Посполитой, открылись бы возможности для воздействия социальных и культурных традиций польско-литовского общества на русское и последующего сближения двух обществ, как это произошло после установления династической унии между Великим княжеством Литовским и Польшей. «Ведь не сразу же может быть так, как мы (бы) себе желали и хотели, — писал С. Жолкевский в своих записках, — сначала будет ребенок, потом со временем человек. Сначала малый росток, а со временем из него — большое дерево. Прошло 160 лет со времени унии короля Ягайло, прежде чем Великое княжество Литовское к такой общности с Короной пришло, как теперь»[597]. Как и многие публицисты «Золотого века» польского Возрождения, гетман был уверен, что при расширении контактов между Россией и Речью Посполитой русское общество должно было подчиниться влиянию польской культуры.
Первым ближайшим результатом политики С. Жолкевского стало установление сотрудничества между ним и русскими служилыми людьми из острога под Царевым Займищем. Они присоединились к войску гетмана и «вели себя верно и дружески, приносили часто гетману многие сообщения из столицы, сносясь со своими»[598].
Уже детальная разработка в соглашении вопроса о будущей судьбе Смоленска позволяет предполагать, что смоленские дети боярские принимали участие в выработке этого договора. В настоящее время обнаружены два документа, которые позволяют составить представление о роли смольнян в переговорах под Царевым Займищем.
Первый из них — письмо Ивана Михайловича Салтыкова королю Сигизмунду III. В письме сообщается об услугах, которые оказала ему при заключении соглашения группа смоленских дворян, выехавшая «из полков» кн. Д. И. Шуйского во главе с дворовым сыном боярским Лаврентием Андреевичем Корсаковым. Именно Корсаков ездил по поручению Салтыкова «под острожек» убеждать находившихся в нем смольнян принести присягу на верность Владиславу. В письме также отмечено, что Лаврентий Корсаков послал в Москву своего сына, чтобы склонять к такому же решению смольнян, находившихся в столице.
По приказу гетмана этой группе дворян разрешили выехать в королевский лагерь под Смоленском, очевидно, чтобы они могли получить от короля вознаграждение за службу. Всего под Смоленск отправилось 12 смоленских детей боярских и 18 детей боярских «разных городов»[599]. Сравнение второго из перечней со смоленской десятней и реестром пожалований Сигизмунда III показывает, что часть этих людей также были смоленскими детьми боярскими.
Их имена читаются в заголовке другого документа — коллективной челобитной Сигизмунду III и Владиславу от 220 смоленских дворян, сидевших в осаде под Царевым Займищем. В ней говорилось, что дворяне, узнав от Ивана Михайловича Салтыкова о том, что король Сигизмунд по просьбе бояр обещал дать «на Московское государство и на все великие господарства Российского царства» королевича Владислава, поддались «под вашу (Владислава) государскую высокую руку» и целовали крест «веселыми серци и чистеми душами». Одновременно дети боярские просили разрешения послать в Смоленск «до своей братии до дворян и детей боярских», чтобы они также целовали крест Владиславу. Челобитная была скреплена рукоприкладствами 30 детей боярских, ставивших во многих случаях свою подпись «за братьев» или «за братию»[600].
Среди детей боярских, выехавших из полков вместе с Лаврентием Корсаковым, были дворовые дети боярские с высокими поместными окладами, такие как Иван Иванович Чихачев, Федор Микифорович Ефимьев, Осип Семенович Неелов[601]. К числу дворовых детей боярских принадлежали и инициаторы подачи челобитной — Неупокой Кокошкин, Прокофий Бестужев, Афанасий Дивов[602] и ряд лиц, поставивших под ней рукоприкладства, такие как Федор Шушерин, Петр Корсаков, Иван Меньшой Бестужев[603] и выборный дворянин Федор Языков.
Таким образом, на сторону польского кандидата перешла часть верхушки смоленской дворянской корпорации. В таком изменении поведения смольнян, традиционно верных в предшествовавшие годы царю Василию, была своя логика. Смольняне требовали от этого правителя похода на Смоленск, чтобы получить возможность вернуться в свои поместья. После битвы под Клушином это явно стало невозможным, и смольняне стали переходить к поискам соглашения с польским кандидатом на русский трон. Тем самым царь Василий стал утрачивать одну из традиционных опор своей власти. Положение было для него тем опаснее, что отряды смоленских детей боярских составляли значительную часть московского гарнизона.
В королевском лагере уже в конце июля 1610 г. начали выдавать грамоты смоленским детям боярским, просившим о пожалованиях. Одним из первых получил такую грамоту Лаврентий Андреевич Корсаков[604]. Получили грамоты Сигизмунда и такие инициаторы коллективной челобитной, как Прокофий Бестужев и Неупокой Кокошкин[605]. Первоначально речь шла о подтверждении прав на прежние владения, затем все чаще стали появляться ходатайства о пожаловании чужих поместий. Идя навстречу таким просьбам, королевская канцелярия давала подчас такие пожалования, которые существенно меняли имущественное положение помещика, а следовательно, и его статус на иерархической лестнице, тесно связанный с размером землевладения. Так, Иван Афанасьевич Кошелев, городовой сын боярский с окладом в 250 четвертей, получил чужие поместья размером в 200 четвертей[606], Осип Семенович Неелов, один из тех, кто отъехал из полков с Лаврентием Корсаковым, дворовый сын боярский с окладом 450 четвертей, получил чужие поместья размером в 400 четвертей[607].
По подсчетам В. П. Мальцева, за время от битвы под Клушином до заключения договора об избрании Владислава пожалования от Сигизмунда III получили 52 смоленских сына боярских, половину из них составляли помещики с высокими окладами (450–600 четвертей), которых ранее среди присягавших Сигизмунду смольнян совсем не было[608].
Однако успех не был столь значительным, как можно было бы подумать. Сравнение рукоприкладств под коллективной челобитной с реестром пожалований Сигизмунда III показывает, что далеко не все из детей боярских, принесших присягу Владиславу, обращались к Сигизмунду III с просьбой о пожалованиях. К тому же и характер этих пожалований воспринимался обеими сторонами по-разному. Если, по мнению короля, принося присягу и получая грамоты, дети боярские поступали к нему «в подданство», то сами смоленские дети боярские, как показывает выработанный при их участии текст соглашения под Царевым Займищем, считали свой уезд частью Русского государства, которую в скором времени польско-литовские войска должны будут оставить.
Еще более существенно то, что летом 1610 г. смоленские помещики оказались единственной значительной группой местных землевладельцев, которая ходатайствовала перед королем о подтверждении своих прав на владения. Кроме них просили о пожалованиях отдельные люди из состава тушинского посольства и немногочисленная группа дворян «разных городов», отъехавшая из русских полков после битвы под Клушином. И те, и другие особенно активно добивались у короля передачи им чужих поместий и вотчин в разных уездах. Хотя после битвы под Клушином, как увидим далее, довольно значительный круг «городов» принес присягу на верность Владиславу, местные землевладельцы не торопились просить короля о подтверждении своих прав на землю. Их всех, очевидно, волновало то, какую позицию займет столица, находящиеся в ней войска и представители сословий.
Понимая опасность положения, царь Василий попытался спешно собрать в Москву все войска, не принимавшие участия в походе на Смоленск[609], но гетман не дал ему на это времени.
Армия С. Жолкевского двигалась к Москве по смоленской дороге. Военных действий не было. 12 июля (н. ст.) войско подошло к Можайску. Как отметил в своих записках Жолкевский, кн. Д. И. Шуйский, проезжая через Можайск, советовал жителям сдаться, так как защитить он их не может. Город открыл ворота, польско-литовское войско встретили священники с крестами и хлебом-солью[610]. Окрестные города стали приносить присягу на верность Владиславу. Так поступили Борисов, Верея, Руза, Ржева[611]. Под Можайском армия на неделю остановилась. Место войны занимала теперь дипломатия. С помощью дипломатии гетман рассчитывал добиться низложения царя Василия и сформировать сильную «партию» приверженцев польского королевича. Только после этого имело смысл идти с войском к Москве.
Положение царя Василия Шуйского никогда не было прочным. Сочувствовавший этому правителю автор «Пискаревского летописца» записал: «А житие его царьское было на престоле царском всегда з бедами, и с кручины, и с волнением мирским; зачастые миром приходяше и глаголаша ему снити с царьства и за посох имаше, и позориша его многажды»[612]. С. Ф. Платонов в своем классическом труде о Смуте дал тщательный анализ известий о тайных заговорах и попытках низложения царя Василия, неоднократно предпринимавшихся во время осады Москвы войсками Лжедмитрия II в 1608–1609 гг.