[762]. Между коронным и «воровским» гетманами начались неприятные объяснения: «сапежинцы» упрекали Жолкевского в нарушении договоренности[763], однако отступление войск Самозванца от Москвы позволило сторонам возобновить переговоры.
13 августа перебежчики сообщали Я. П. Сапеге, что на следующий день переговоры должны завершиться и население Москвы принесет присягу королевичу Владиславу[764]. Сообщение это явно опережало события, но к 13 августа на переговорах был действительно сделан большой шаг вперед. Произошло это за счет уступок с русской стороны. Как сообщал 13 августа Льву Сапеге Ян Гридич, русские представители, явившиеся к Жолкевскому «с немалой громадой дворян и людей купецких», согласились, поскольку гетман не имеет полномочий, отложить решение вопросов, касающихся крещения королевича и ряда других сюжетов, до будущих переговоров с королем. Это, однако, не устранило всех трудностей. Соглашаясь положить в основу соглашения текст февральского договора, русские представители потребовали дополнить его условием, «aby wor był zniesiony» — конечно, с помощью королевского войска[765]. Настойчивое выдвижение этого требования было связано не только с расчетами на восстановление традиционного общественного порядка, но и с какими-то волнениями в Москве, ряд указаний на которые обнаруживается в дневнике похода Я. П. Сапеги. Так, здесь отмечено, что 16 августа в лагерь Самозванца вышло до 3.000 «простых людей» (chłopstwa), 17 августа перебежчик — «слуга боярский» — сообщал о расположении «мира» к Лжедмитрию II, 20 августа из Москвы снова вышло немало «простых людей»[766]. Правда, никакого желания сотрудничать с городскими низами Москвы «сапежинцы» не проявили. Первую партию беглецов «воровской» гетман приказал загнать обратно в город, «чтобы там тесно было», а новую партию «войско разобрало между собой», превратив их, очевидно, в своих слуг. Однако само массовое бегство простых людей в лагерь Лжедмитрия II не могло не беспокоить московские верхи. Возможно, выдвигая такое условие, русская сторона пыталась еще раз побудить Жолкевского к совместным действиям против «вора», но гетман снова не пошел навстречу таким предложениям: поражение Самозванца явно сделало бы русскую сторону менее сговорчивой. Напротив, 15 августа Жолкевский послал «сапежинцам» письмо, заверяя их, что русские служилые люди вступили в бой без его ведома, и выражая надежду, что король примет условия соглашения, предложенные Лжедмитрием II[767].
После встречи 13 августа переговоры возобновились 18 числа[768], и на первый план теперь выдвинулся вопрос о гарантиях территориальной целостности Русского государства. Если другие вопросы (и в их числе такой важный, как вопрос о крещении королевича) могли быть отложены до последующих переговоров с королем, то по этому вопросу русская сторона настаивала на немедленном решении. Как сообщал С. Жолкевский, русские представители заявили ему, что без внесения в договор такого условия присяга королевичу невозможна. Теперь уже Жолкевский оказался вынужден пойти на уступки, согласившись внести в договор соответствующее условие, однако разгорелся спор вокруг формулировок. Составленный гетманом текст не захотели принять бояре, а он, в свою очередь, не согласился с их поправками[769]. В чем был предмет спора, сообщения Жолкевского выяснить не позволяют. Дело проясняет обращение к ответу гетмана на предложения бояр от 19 августа[770] (едва ли не единственному сохранившемуся официальному документу, отражающему ход переговоров). Жолкевский в нем лишь обещал перед королем «печаловатися о том, як бы тые городы к Московскому государству очистити». Такое обещание, по существу, ничем не связывало правящие круги Речи Посполитой, а русская сторона добивалась ясного и недвусмысленного обещания, что будут сохранены прежние границы.
Когда в переговорах, таким образом, наступил кризис, 20 августа Жолкевского посетило 500 человек «стольников, дворян», от имени которых к гетману обратился князь Черкасский[771]. Он обратил внимание Жолкевского на текст февральского договора, где говорилось (ст. 5), что «поместья и отчизны, хто што мел перед тым, тое и вперод мети мает». Как же, говорил он, они могут свободно владеть своими дворами и землями, если в крепостях будут распоряжаться другие? С. Жолкевский видел перед собой большую группу людей, принадлежавших к самым верхам русского общества, людей, охваченных волнением и готовых твердо настаивать на своем. Гетман понял, что без этого условия договор не будет заключен, и уступил. На этой встрече был составлен и одобрен участниками текст статьи, вошедшей затем в состав договора[772].
Этот эпизод переговоров снова показывает, что, хотя переговоры и вел в основном узкий круг уполномоченных на то лиц, за ними напряженно следил гораздо более широкий круг людей, которые, когда затрагивались жизненно важные для них вопросы, прямо вмешивались в происходящее. В боярском списке 1610/1611 гг. насчитывалось 117 стольников и 232 дворян московских. Очевидно, верхи «государева двора» явились на встречу с гетманом едва ли не в полном составе, что не могло не произвести соответствующего впечатления.
Впрочем, уступчивость Жолкевского объяснялась не только этим. Наследник традиций предшествующего поколения, он считал стратегической целью восточной политики Речи Посполитой вовлечение России в орбиту ее политического и культурного влияния. К этой цели должно было привести возведение польского принца на русский трон. Однако, по убеждению Жолкевского, цель могла быть достигнута лишь в том случае, если польский кандидат будет добровольно принят русским обществом, а не насильственно ему навязан с ущемлением его интересов. Поэтому гетман согласился дать гарантии территориальной целостности Русского государства сначала под Царевым Займищем, а затем в ходе переговоров под Москвой. Соответствующее условие налагало на королевича Владислава и на его отца обязательство «городы, к Московскому государству належачие… со всем, как были до нынешния смуты, к Московскому государству очистить»[773]. Это было обязательство, совершенно ясное и недвусмысленное, хотя уже в момент его заключения появились попытки искать в нем лазейки, которые позволили бы удержать Смоленщину и Северскую землю в составе Речи Посполитой[774].
Уступки, сделанные Жолкевским, открыли путь к заключению соглашения. Покидая гетмана, удовлетворенные дети боярские предлагали ему начать составление текста договора, и уже на следующий день стороны приступили к такой работе. Однако эти действия натолкнулись на противодействие патриарха Гермогена, который, по словам Жолкевского, угрожал проклятием, и дело дошло до резких столкновений между посетившими гетмана детьми боярскими и окружавшими патриарха духовными лицами: патриарха они «лаяли, а попов, что при нем были, хотели бить, так что те бежали из церкви»[775]. Недовольство патриарха понятно, так как в текст соглашения не вошло обязательство королевича перейти в православие, но также очевидно, что недовольством патриарха пренебрегли, и он вынужден был подчиниться решениям «всей земли». Уже при составлении самого текста договора думный дьяк Василий Телепнев, связанный, по мнению Жолкевского, с патриархом и Голицыным, стал включать в него условия, с точки зрения гетмана неприемлемые. В спорах, связанных с этим, прошел день 22 августа, и 23-го Жолкевский категорически заявил, что не может принять его поправок[776].
Пока шли переговоры, Лжедмитрий II продолжал попытки овладеть Москвой. Первое нападение было предпринято вечером 21 августа, второе — гораздо более серьезное — 24 августа, когда военные действия продолжались в течение всего дня, однако никаких успехов Самозванец не добился[777].
Переговоры завершились 18/28 августа, когда был окончательно составлен текст договора в двух экземплярах — русский, скрепленный печатями бояр и подписями думных дьяков, участвовавших в переговорах, и польский, с подписями гетмана Жолкевского и ряда офицеров его армии[778].
Рассмотренная здесь предыстория заключения августовского договора показывает, как представляется, полную несостоятельность прочно сохранявшегося в отечественной историографии представления (ему отдал дань даже такой глубокий знаток эпохи, как С. Ф. Платонов[779]), что заключение договора было делом узкого круга бояр, захвативших власть в Москве после низложения царя Василия (так называемая «семибоярщина», о которой в действительности упоминает лишь один источник — Хронограф редакции 1617 г.[780]). Уже анализ известий о событиях, связанных с низложением Василия Шуйского, показал, что в этих событиях Боярская дума оказалась неспособной подчинить своему руководству находившиеся в Москве дворянские отряды и московский посад, а в ряде случаев была вынуждена следовать за их настроениями и мириться с их действиями. За короткий промежуток времени, прошедший от переворота до заключения августовского договора, никаких существенных изменений в этом отношении