не произошло. «Статейный список», в котором определялись условия, на которых Владислав мог занять русский трон, вырабатывался при участии всех «чинов», при их участии был определен и состав делегации, высланной на переговоры с Жолкевским. Кроме того, как показано выше, большие группы людей, представлявших интересы разных кругов русского общества, неоднократно вмешивались в сам ход переговоров. Тем самым есть все основания рассматривать августовский договор как соглашение находившихся в Москве «чинов» русского общества, представлявших Русское государство, с гетманом Жолкевским как официальным представителем государства Польско-Литовского.
Как сообщал С. Жолкевский Сигизмунду III, в основу соглашения был положен текст февральского договора[781], и сопоставление текстов это подтверждает.
Как и в февральском договоре, в соглашении с гетманом устанавливалось, что православие должно оставаться единственным официально допустимым вероисповеданием в Русском государстве, на территории которого не разрешалось строить «Римския веры и иных розных вер костелов и всяких иных вер молебных храмов». Вопрос о том, будет ли в Москве поставлен костел для людей из свиты Владислава, должен был решаться путем переговоров нового государя с Освященным собором и Боярской думой. Новый государь обязывался «иных никаких вер не вводити» и не заставлять силой православных жителей России принимать другую веру. С особой силой в договоре подчеркивалась обязанность государя заботиться о православной церкви. Он должен был не только «целбоносные гробы и мощи святых… имети в великой чести» (текст в видоизмененной форме заимствован из февральского договора), но также «церкви… чтити и украшати во всем по прежнему обычаю и от разоренья от всякаго оберегати и святым божиим иконам и пречистыя Богородицы и всем святым и чудотворным мощем поклонятися и почитати»[782]. В появлении этих формулировок следует видеть определенный результат споров между светскими «чинами» и духовными, поддерживавшими своего патриарха. Их появление в тексте договора было связано также с опасениями русских людей перед появлением государя из «иного мира», отличительными признаками которого было иконоборчество и отрицание почитания святых. Разумеется, все пожалования прежних государей церкви (как это предусматривалось и в февральском договоре) должны были сохранять свою силу.
Большой комплекс статей, по большей части дословно заимствованных из февральского договора, устанавливал, что положение русских «чинов» под властью нового государя должно остаться прежним, в судопроизводстве также должны использоваться традиционные нормы права. Как отметил еще С. Ф. Платонов[783], в интересах заседавшей в Думе боярской аристократии в договор было внесено дополнительное обязательство «московских княженетских и боярских родов приезжими иноземцы в отечестве и в чести не теснити и не понижати»[784]. Как и в февральском договоре, определялся широкий круг вопросов, которые государь должен был решать «с приговору и с совету бояр и всех думных людей»: это касалось и суда над обвиненными в измене, и установления поместных и денежных окладов, и повышения (или понижения) налогов. В отличие от широкой компетенции Думы, «вся земля» получила право лишь участвовать в пополнении Судебника новыми статьями. Таким образом, в Москве, как и под Смоленском, правящая элита, в руках которой находилось само ведение переговоров, оказалась несклонной содействовать расширению прав «всей земли».
Как и февральский договор, августовское соглашение предусматривало запрещение крестьянских переходов, сохранение зависимости холопов от своих господ — меры, направленные против казачества. Очевидно, что московские «чины», как и бывшие сторонники Лжедмитрия II, связывали с избранием польского принца надежды на прекращение Смуты и стабилизацию общественного порядка в его традиционных формах.
Что касается отношений между Россией и Речью Посполитой, то в августовском договоре, как и в февральском, эти отношения выступают в форме военно-политического союза против общих «недругов» (прежде всего татар). Как и в февральском договоре, в соглашении предусматривалась свободная торговля купцов обоих государств с уплатой обычных пошлин, а также возврат пленных (в августовском договоре уточнялось — «без выкупа»).
Что касается тех жителей Речи Посполитой, которые прибудут в Россию вместе с королевичем, то, как и в февральском договоре, специально указывалось, что они не должны занимать каких-либо государственных должностей ни в центральном, ни в местном аппарате управления. Они могли рассчитывать на получение в России лишь поместий и жалования. В февральском договоре отмечалось, что земли могли даваться и в вотчину «сполною обоих господарств радою». В августовский договор этот текст не вошел. Его составители, очевидно, стремились, чтобы пришельцы не получили возможности постоянно находиться в России, и хотели также исключить какое-либо вмешательство «рады» — сената Речи Посполитой — в решение внутрироссийских дел. Наконец, в текст соглашения было внесено еще одно условие, отсутствовавшее в февральском договоре: «Ив Польшу и в Литву и в иныя государства московских людей не разсылати, и из Польши и из Литвы на их места никаких людей не приводити»[785]. Таким образом, как под Смоленском, так и под Москвой русская сторона стремилась к сохранению Московского государства как самостоятельного политического целого.
Ян Гридич, сообщая Льву Сапеге о заключенном договоре, отметил, что он отличается от февральского соглашения подробным рассмотрением двух вопросов — о территориальной целостности Русского государства и о «Самозванце и его жене»[786].
Установления по этим двум вопросам занимали заключительную часть документа.
Установление, касавшееся ухода польско-литовских войск со всех территорий, входивших в состав Русского государства до Смуты, было уже разобрано выше. К этому следует добавить, что Жолкевскому удалось добиться внесения в соглашение того пункта февральского договора, где предусматривалось «до достаточного успокоенья» государства размещение представителей Речи Посполитой «в приказех на рубежных городех» по соглашению с Боярской думой, но в августовском договоре этот текст сопровождался дополнением — «Московского государства всех чинов люди про ту статью великому государю челом бьют, чтоб того не было»[787]. Дополнение это фактически сводило на нет сделанную уступку. К этому следует добавить, что по настоятельной просьбе московских «чинов» С. Жолкевский сразу после составления договора обратился к королю с предложением прекратить осаду Смоленска[788]. Сам текст договора включал в себя обязательство гетмана обратиться к королю с таким предложением[789]. Все это показывает, как упорно на переговорах московские «чины» отстаивали территориальную целостность Русского государства.
Другой вопрос, который специально рассматривался в заключительной части договора, — это вопрос об отношениях с Лжедмитрием II. В февральском договоре вопрос этот, как и ряд других, был обойден молчанием. Для решения же бывших сторонников Василия Шуйского согласиться на избрание Владислава очень существенное значение имели, как уже отмечалось выше, расчеты на восстановление с польско-литовской помощью традиционного общественного порядка, что привело бы и к утверждению руководящей роли в русском обществе его традиционной политической элиты. Одним из важных условий достижения этой цели было устранение с политической арены тех группировок русского общества, которые, поддерживая Лжедмитрия II, претендовали на аналогичную роль. Неудивительно поэтому, что уже в соглашение, заключенное под Царевым Займищем, были включены обязательства сторон не поддерживать никаких контактов с «вором» и «промышляти над ним заодно»[790]. В августовском же договоре уже подробно перечислялись обязательства, которые в связи с этим брала на себя польская сторона. Жолкевский должен был вместе с боярами «думати и промышляти», «как бы того вора изымати или убити», он должен был также «против того вора стояти и биться», а находившееся с Самозванцем польско-литовское войско «от того вора отвести». Гетману следовало также не допустить «смуты» в Московском государстве из-за каких либо действий Марины Мнишек «и отвести ее в Польшу»[791].
Договор определял и условия сосуществования с армией Жолкевского. Свободный доступ в город для нее был закрыт: посещать Москву могли лишь небольшие группы, «человек по дватцати или мало болыпи» с «проезжими листами» от гетмана. После окончания военной кампании против Лжедмитрия II королевская армия должна была отойти к Можайску «и там великих московских послов поворотки и указу королевского ждати»[792]. Составители договора явно стремились не допустить того, чтобы, используя сложившиеся обстоятельства, королевская армия смогла бы овладеть русской столицей.
Наконец, при оценке августовского договора следует принять во внимание еще одно обстоятельство. Еще в февральском договоре отмечалась возможность того, что он может быть дополнен новыми условиями по соглашению «с патриархом и со всим освященным собором и з бояры и со всею землею». Но в то время это была лишь теоретическая возможность. В отличие от этого, в августовском договоре прямо отмечалось существование «недоговореных статей», по которым во время переговоров не было достигнуто соглашения.