Представители девяти «городов» в составе посольства (Волхов, Верея, Калуга, Кашин, Козельск, Лихвин, Мещовск, Рязань, Серпейск) уже в 1606–1607 гг. были «выборными дворянами» с высокими поместными окладами от 450 до 600 четвертей[803]. Несомненно, эти люди принадлежали к верхушке местных дворянских корпораций, хотя в ряде случаев, как, например, представитель Калуги Иван Кузьмич Бегичев, они представляли интересы лишь той части дворянской корпорации, которая не подчинилась Лжедмитрию II. К этой местной дворянской верхушке следует отнести и ряд представителей «городов», у которых в боярском списке 1606–1607 гг. обнаруживаются близкие родственники или однородны (Тула, Белев, один из представителей Серпейска, Алексин).
Боярский список 1606–1607 гг. в своей заключительной части не сохранился., отсутствуют данные по многим уездам запада и Замосковного края. Однако ряд сведений о статусе лиц, представлявших «города» этих регионов в составе посольства, можно извлечь из боярского списка 1602–1603 гг. Так, представитель Зубцова князь Юрий Ив. Шаховской в 1602–1603 гг. был выборным дворянином по этому городу с высоким поместным окладом. Выборными дворянами, правда, с более низкими поместными окладами 250–300 четвертей, были в 1602–1603 гг. представители таких «городов» в составе посольства, как Вязьма, Дмитров, Кострома, Ярославль[804]. Все это позволяет сделать вывод, что среди представителей «городов» в составе посольства можно выделить многочисленную группу представителей местной дворянской верхушки.
Однако людьми такого сравнительно высокого статуса круг дворянских участников посольства не ограничивался. В ряде случаев можно констатировать, что представители «городов» в 1606–1607 гг. еще не входили в состав выборных дворян даже в тех уездах, где местную дворянскую корпорацию представляла довольно многочисленная группа. Так, Воротынск в составе двора представляли 16 человек, но воротынец Федор Меньшово Матов в их число не входил. Это, впрочем, понятно, так как, когда снаряжалось посольство под Смоленск, в Москве могли и не найти высокопоставленных представителей многих дворянских корпораций.
Что касается других «чинов» русского общества, то их представительство в составе посольства было незначительным — один стрелецкий голова и семь московских стрельцов, восемь подьячих, «дворовые люди» — чарочник и сытник. Люди, готовившие посольство, явно стремились к тому, чтобы в его составе были представители всех значимых социальных групп традиционного русского общества (в составе посольства совсем не было казаков), но их представители явно не должны были играть сколько-нибудь серьезной роли. Особенно обращает на себя внимание очень незначительный удельный вес представителей посада самого большого русского города — Москвы. В составе посольства городское сословие представляли гость Иван Кошурин и четверо «торговых людей» (среди них «портной мастер», «москотильник», «серебряник» — очевидно, достаточно зажиточные ремесленники).
Такой состав посольства, как представляется, связан с тем, что по-настоящему лишь дворянство было той активной силой, которая низложила Шуйского и избрала Владислава. Правда, это были по преимуществу представители тех групп дворянства, которые с развитием событий оказались в критическом положении, утратив доступ в собственные владения.
Послы получили верительные грамоты и датированный 17 августа подробный наказ «от всяких чинов Московского государства»[805]. Текст наказа позволяет судить о том, какие цели ставились перед посольством. Послы должны были добиваться заключения с королевичем и его отцом такого договора, в который были бы внесены все те условия, которые русская сторона выдвинула на переговорах с Жолкевским и которые гетман не принял, ссылаясь на отсутствие полномочий.
Особенно упорно послы должны были настаивать на принятии королевичем православия. Уже в посольских «речах», предназначенных для публичного прочтения на первом приеме послов королем, было выдвинуто настойчивое пожелание, чтобы «государь наш королевич пожаловал, крестился в нашу православную хрестьянскую веру греческого закона»[806]. Имелось в виду не только принятие королевичем православия, но и его повторное крещение по православному обряду. В послании патриарха и Освященного собора, обращенном непосредственно к самому Владиславу, его призывали «приклониться» к «всего мира прошению» и принять крещение, «им же очистятца твои ереси»[807]. При этом предполагалось, что крещен будет королевич Филаретом и архиепископом Сергием в Смоленске[808] и в Москву прибудет уже православным[809]. Послы должны были заявить, что если королевич не крестится, то «Московское государство конечно о том оскорбитца и будет о том великая печаль и сетованье»[810]. В этом вопросе послы не могли идти ни на какие уступки. Им специально предписывалось не вступать ни в какие споры о вере с «учителями», которых могут прислать к ним сенаторы. В ответ на все возможные контрпредложения следовало заявить: «Иного приказу о том никоторого нет»[811]. Все это лишь отчасти можно объяснить необходимостью считаться с неуступчивостью патриарха и поддерживавшего его московского духовенства. Взгляды духовенства, что лишь православное крещение может сделать нового государя полностью «своим», несомненно разделялись всеми московскими «чинами».
Вместе с тем знакомство с наказом показывает, что русская сторона на переговорах рассчитывала добиться изменения в свою пользу и некоторых условий августовского договора. Так, договор предусматривал, что вопрос о том, устроить ли в Москве костел для людей из свиты Владислава, должен стать предметом коллективного обсуждения нового государя и русских «чинов». В наказе же послам предписывалось добиваться эту статью «отставити и Московского государства людей тем не оскорбити»[812]. Договор предусматривал, что в лагере под Смоленском должен быть обсужден вопрос о возмещении королю расходов на войну («про кошт и наклад королевской») «и про заплату польским и литовским людем». Послы должны были ходатайствовать, чтобы король «убытки свои и наклады отставил»[813].
Знакомство с содержанием наказа показывает, что его составители исходили из того, что уже под Смоленском могло быть выработано соответствующее соглашение, скрепленное присягой короля, его сына и сенаторов, и после этого королевич, который, по их представлениям, находился вместе с отцом в военном лагере[814], мог бы отправиться вместе с послами в Москву «на свой царский престол не мешкая»[815]. В крайнем случае допускалось, что решение ряда спорных вопросов будет отложено и затем урегулировано путем переговоров между Сигизмундом III и новым русским царем при участии «всей земли»[816].
Следует согласиться с польским исследователем В. Поляком, который, проанализировав текст наказа, констатировал, что позиция русской стороны на переговорах должна была быть жесткой, возможность каких-либо серьезных уступок не предусматривалась[817].
Из чего исходили составители наказа, придерживаясь именно такой позиции, на чем основывались их расчеты?
Как представляется, они исходили из того, что такое соглашение было очень выгодно для короля Сигизмунда, сын которого стал бы государем огромной страны, союзником и опорой своего отца. Разумно полагая, что прочно овладеть русским троном можно лишь при поддержке со стороны русского общества, московские «чины» считали, что ради достижения этой цели король пойдет навстречу их требованиям. Привыкшие традиционно тесно связывать между собой «государство» и личность «государя», они были искренне убеждены, что все спорные вопросы в отношениях между Россией и Речью Посполитой потеряют свое значение, когда обе страны окажутся под властью членов одной семьи. Не будет же король отбирать Смоленщину и Северскую землю у собственного сына.
В Москве, конечно, знали, что власть короля в Речи Посполитой ограничена и что верховным органом власти, от которого зависит принятие наиболее важных решений, является сейм. В перечне условий, составленном одновременно с договором, отмечалось, что выработанное под Москвой соглашение должно быть утверждено на сейме «речью посполитой духовной и светской»[818], но это утверждение явно воспринималось как формальность. Неслучайно послы должны были добиваться того, чтобы сразу после выработки под Смоленском соглашения королевич выехал в Москву, не дожидаясь созыва сейма[819]. По-видимому, несмотря на все конкретные знания о политическом устройстве Польско-Литовского государства, король воспринимался московскими «чинами» как правитель, подобный их прежним государям, способный решать все вопросы своей властью. А так как, по их представлениям, он был заинтересован в утверждении своего сына на русском троне, то на переговорах не должно было возникнуть серьезных трудностей.
Руководствуясь иными мотивами, стремился создать благоприятную обстановку для будущих переговоров гетман Жолкевский. Уже послы, которых гетман прислал к Сигизмунду III после битвы под Клушином, добивались, чтобы «король как можно скорее послал за королевичем»