[820]. В письме от 28 августа, сообщая о заключении августовского договора и принесении присяги, он писал о русских людях: «Как можно судить по жестам и плачу их, они искренне хотят [иметь государем] королевича его милость»[821]. В письме от 7 сентября, сообщая королю, что состав посольства под Смоленск уже определен, Жолкевский одновременно информировал его о том, что бояре через князя Василия Голицына (одного из главных руководителей посольства) заявили патриарху, что будут ходатайствовать, чтобы королевич крестился, но, даже если он этого не сделает, «волен Бог да государь, мы ему уж крест целовали и ему нам прямить» (эти слова в письме воспроизведены по-русски)[822]. Гетман снова заверял Сигизмунда III в том, что русские люди дают все новые доказательства того, что они, от самых знатных до самых малых, «искренне, а не лицемерно желают правления» Владислава. В заключение Жолкевский выражал убеждение, что король «ех animi sententia» сможет прийти к соглашению с послами по всем вопросам[823].
С. Жолкевский, как показывает избранный им образ действий, исходил из того, что ради достижения стратегической цели — утверждения Владислава на русском троне и вовлечения России в орбиту польского политического и культурного влияния, а условия августовского договора, по его мнению, создавали благоприятные возможности для достижения такой цели в будущем — следовало идти навстречу пожеланиям русского общества.
В лагере под Смоленском положение дел видели в ином свете[824].
Уже заключение соглашения под Царевым Займищем вызвало серьезное недовольство короля и его окружения. В письме от 11 августа Сигизмунд III выражал удивление тем, что Жолкевский согласился внести в него такие условия, которые король не захотел включить в текст, выработанный при его участии под Смоленском. Так, король порицал гетмана за то, что тот обещал «костелов Римских в Московском государстве не строити». Однако еще более важно то, что король порицал согласие гетмана на избрание Владислава, поскольку решение об этом не может быть принято без санкции сейма. Последнее замечание производит странное впечатление, так как в соглашении, выработанном под Смоленском, было зафиксировано согласие короля дать своего сына на русский трон без каких-либо оговорок. Таким образом, в то самое время, когда Жолкевский прилагал усилия, чтобы возвести Владислава на русский трон, в королевском лагере стали искать уловки, чтобы отказаться от данного обещания. Сигизмунд III порицал гетмана за чрезмерную уступчивость, предлагая обращать большее внимание на «уловки (fortele) этого народа», который по своей природе не может вести себя иначе[825]. Начиная с этого момента в письмах Сигизмунда III (в отличие от писем Жолкевского) характерной чертой становятся выпады против русских, постепенно принимающие все более резкую и язвительную форму.
Уступчивость гетмана так беспокоила короля, что 29 августа, еще не зная о заключении августовского договора, он отправил к Жолкевскому письмо, снова призывая его быть твердым. Сигизмунда III возмущало то, что русский народ выдвигает разные условия «не как стесненный несчастьем, а как наисвободнейший». Гетман должен продиктовать нужные Речи Посполитой условия мира, а не идти навстречу пожеланиям русской стороны, а тех, кто является противниками польской кандидатуры, следует подчинить силой («siły na upór а prędkości potrzeba»)[826].
Более конкретные инструкции были направлены Жолкевскому с Александром Госевским и Федором Андроновым[827]. Ряд пунктов касался возможных условий договора об избрании королевича. Так, следовало категорически отклонять требования о принятии королевичем православия и добиваться постройки в Москве костела для Владислава и людей из его свиты[828]. Однако главная цель, которой должны были добиваться (совместно с гетманом) королевские эмиссары, заключалась в том, чтобы убедить московские «чины» согласиться на временную передачу власти над Россией в руки Сигизмунда III[829]. Первая попытка в этом направлении была предпринята еще в начале 1610 г., но она сразу натолкнулась на сопротивление с русской стороны. К тому же в то время следовало идти на уступки, чтобы лишить царя Василия его сторонников. Теперь, после прихода польско-литовских войск под Москву и низложения Шуйского, по мнению короля и его окружения, сложились благоприятные условия для того, чтобы попытаться достичь своей цели.
Идти навстречу предложениям русской стороны и посылать в Москву королевича Владислава Сигизмунд III решительно не собирался. Характерно в этой связи то, что даже после заключения августовского договора королевич не был вызван в военную ставку отца, а продолжал находиться в Вильне. Мотивы, определившие такое решение, были изложены во врученном посланцам под Москву особом письме короля Жолкевскому[830].
Один из аргументов заключался в том, что перед выступлением в поход король сделал публичное заявление, что он начинает войну в интересах Речи Посполитой, «а не для личной выгоды». В этих условиях решение отправить в Москву Владислава, принятое без согласия сейма и помимо него, могло бы вызвать волнения в Речи Посполитой, и король, успокоив «чужое» государство, привел бы в беспорядок свое собственное.
Знакомство и с последующими разделами письма, и с другими действиями Сигизмунда III после августовского договора показывает, что этот аргумент, рассчитанный на гетмана как приверженца традиционных порядков в Речи Посполитой, в действительности имел второстепенное значение. Действительно, важные политические соглашения должны были утверждаться сеймом, но из этого вытекало лишь то, что решение об отъезде Владислава в Россию должно было быть одобрено сеймом. Однако после заключения августовского договора король не предпринял никаких шагов для скорого созыва сейма. И поступил он так потому, что вовсе не хотел посылать Владислава в Москву. О подлинных причинах этого говорилось в следующих разделах письма.
Сигизмунд III полагал, что его сын (которому к тому моменту исполнилось 15 лет) не обладает достаточным опытом, чтобы управлять столь обширным государством. Еще большие опасения вызывала у короля возможность дурного влияния русского общества на молодого принца. Это «такой народ, — писал Сигизмунд III Жолкевскому, — которому [уже] из-за его религии опасно доверять, грубых обычаев и твердого сердца, у которого жестокость заменяет право, а несвобода стала его природой, где грубые обычаи, а жизнь полна разврата». Это крайне отрицательное мнение Сигизмунда III о русских людях следует иметь в виду при анализе его последующих действий по отношению к русскому обществу и Русскому государству.
В основной инструкции излагались аргументы, которые следовало предложить московским «чинам», чтобы они согласились не требовать немедленного приезда Владислава в Москву[831].
А. Госевский (вместе с Ф. Андроновым) должен был убеждать московские «чины», что главной задачей сейчас является прекращение «смуты», т. е. устранение «вора» и приведение к повиновению тех, кто не желает подчиняться столице. Этого можно добиться одним походом (yednym zajazdem) короля во главе его войска. Поэтому пока не может быть речи о том, чтобы польско-литовское войско покинуло русскую территорию, а польские гарнизоны оставили пограничные «замки». Наоборот, московские «чины» должны позаботиться о сборе средств на содержание этого войска. Чтобы бояре проявили понимание, их следовало познакомить с текстом предложений, которые прислал королю Лжедмитрий II.
В инструкции содержался и ряд конкретных указаний, касавшихся воздействия на разные группы русского общества. Так, в инструкции дважды говорилось о намерениях короля успокоить патриарха и других духовных лиц «лаской и жалованьем своим». Но, разумеется, речь могла идти лишь о смягчении противодействия со стороны духовенства королевским планам, опорой для них в русском обществе оно стать не могло.
Своей опорой в русском обществе Сигизмунд III предполагал сделать группу бояр во главе с кн. Ф. И. Мстиславским, о которой ему было известно из писем С. Жолкевского, что она поддерживает кандидатуру Владислава. Именно Мстиславскому и людям его круга были адресованы аргументы, которые должны были убедить их не настаивать на немедленном приезде Владислава. О характере ряда конкретных доводов позволяет судить текст грамоты короля Ф. И. Мстиславскому, отправленной в Москву с А. Госевским[832]. Из нее видно, что бояр запугивали угрозой, исходившей от Лжедмитрия II. Он «бояр и дворян и всяких людей многих побил лютыми смертьми», а владения других «роздал худым людей, каков сам», «и бояр у себя устроил боярских холопей, а вас всех хочет побить». Мстиславского и людей его круга подталкивали к тому, чтобы они сосредоточили власть в своих руках, расправившись с теми, кто или сам хотел занять трон, или поддерживал связи с «вором», или вообще был заинтересован в продолжении Смуты; всех этих людей следовало по крайней мере выслать из Москвы.
Если бояре не станут настаивать на приезде Владислава и дадут королю «много времени», чтобы привести в порядок дела в России, тогда Сигизмунд III обещал удовлетворить их просьбы о пожалованиях и обсудить с ними вопрос о «правах и обычаях» в Русском государстве. В грамоте Мстиславскому король также обещал жалование, владения, «права и вольности». Обращает на себя внимание то, что эта тема поднималась при контактах с достаточно широким кругом представителей московской знати, которые, по расчетам короля и его советников, должны были сосредоточить в своих руках власть в России. Создается впечатление, что, убежденный в глубокой безнравственности русского общества, Сигизмунд III рассчитывал таким образом просто «купить» необходимую для осуществления его планов часть русской политической элиты.