. Совсем иначе изложены указания Боярской думы в показаниях М. Б. Шеина: «Чтобы бил челом государю, чтобы сына своего на царство дал, над Смоленском никаких военных замыслов не чинил»[870]. Именно его сообщение, очевидно, правильно передает содержание боярской грамоты, так как соответствует достигнутой под Москвой договоренности.
7 августа н. ст. гонцы смогли попасть в Смоленск, откуда 10 числа к королю прибыли шесть послов от всех «чинов», которые просили, «чтобы королевича дал им в государи, а они хотели крест целовать». Одновременно они ходатайствовали, чтобы король прекратил обстрел крепости и отвел войска[871]. Таким образом, договоренность, достигнутая под Москвой, была выполнена, но это не удовлетворяло короля и его окружение. Когда на следующий день послов пригласили, чтобы дать им ответ, Л. Сапега, порицая смольнян за сопротивление, которое они оказали королю, объявил, что они не должны ставить никаких условий, «так как они от давних времен принадлежали к государству его королевской милости и были и являются подданными его королевской милости». Они могут только просить о милосердии, и тогда сенаторы станут ходатайствовать перед королем, чтобы смольняне могли сохранить свою веру и свое имущество[872]. Сообщая о начавшихся переговорах жене, Л. Сапега писал: смольняне «хотят на имя королевича присягать, а король хочет, чтобы сначала королю, а потом королевичу присягали»[873].
Таким образом, избрание Владислава на русский трон король и сенаторы рассчитывали использовать, чтобы решить в пользу Речи Посполитой спор с Россией из-за Смоленска. По их расчетам, избрание Владислава должно было окончательно лишить смольнян надежд на получение помощи из Москвы, и им не оставалось бы ничего другого, как капитулировать перед победителем.
Однако ответ на эти требования, последовавший 14 сентября, надежд не оправдал. Смольняне заявили, что не желают отделяться от Москвы, да и Москва не давала согласия на переход их под власть другого государя. По сведениям перебежчиков, дети боярские, стрельцы и духовенство якобы заявили, что им все равно, жить под властью короля или его сына, «только бы сохранили свою веру и свои права», но возобладала точка зрения посадского «мира», не желавшего отделения Смоленска от России[874].
Трудно сказать, насколько точно эти сообщения отражали расстановку сил в осажденном городе. Существенно то, что в конце концов взяло верх отрицательное отношение к польско-литовским предложениям. М. Б. Шеин и дети боярские на встрече с Л. Сапегой заявили, что решение об отделении Смоленской земли от России не может быть принято без согласия всех московских «чинов», и предложили отложить переговоры до приезда из Москвы «великих» послов[875]. Хотя перебежчики продолжали приносить сведения о том, что дети боярские и стрельцы желают сдать крепость, «не дожидаясь послов», на последующих встречах позиция смольнян осталась прежней. Тогда в королевском лагере решили прибегнуть к угрозам: 30 сентября в город были посланы королевские универсалы с заявлением, что, если город не будет сдан в течение трех дней, король отдаст владения сидящих в осаде детей боярских другим помещикам, присягнувшим королю. Посадским людям король угрожал конфискацией имущества и смертной казнью[876].
Однако и этот шаг не привел к желаемым результатам.
Позиция смольнян все же оставляла властям Речи Посполитой определенную возможность мирным путем добиться своей цели. Поскольку смольняне заявляли, что не могут действовать против желания московских «чинов», то можно было рассчитывать, что они сдадутся, если окажется, что такой шаг соответствует желаниям Москвы. Король и сенаторы рассчитывали, что соответствующих заявлений удастся добиться от «великих» послов, представлявших московские «чины» под Смоленском. Это было главное, чего они рассчитывали добиться на предстоящих переговорах.
Если составитель «Рассуждения» рекомендовал лишь использовать разные предлоги, чтобы затягивать переговоры с «великими» послами, то сенаторы — участники переговоров хотели добиться того, чтобы послы, опираясь на авторитет правительства в Москве, которое жители Смоленска считали законным, убедили смольнян принести присягу Сигизмунду III и согласиться на ввод в Смоленск польско-литовского гарнизона. После этого, подчинив Смоленск своему контролю, королевская армия, выступив против «вора», овладела бы и Северской землей, и к тому времени, когда пришлось бы решать вопрос об условиях, на которых польский кандидат будет управлять Россией, спорные территории были бы закреплены за Речью Посполитой и русское общество было бы поставлено перед совершившимся фактом.
В результате вместо вопроса об условиях, на которых новоизбранный царь Владислав мог бы управлять Россией, главным содержанием переговоров стал вопрос о Смоленске.
Вопрос о том, что жители Смоленска должны принести присягу королю и королевичу, был поставлен уже на второй встрече послов и сенаторов 17 октября. И тогда же сенаторы потребовали от послов: «И вам бы учинити, велеть смольняном крест целовати королю и королевичу»[877]. С этого момента именно этот вопрос стал главным предметом обсуждения на всех последующих встречах.
Русские послы не оправдали возлагавшихся на них надежд. Они не только пытались обратить своих собеседников к обсуждению вопроса об условиях, на которых Владислав будет править Россией[878], но и отказались как-то поддержать выдвинутые сенаторами предложения. Они высказались резко отрицательно об идее похода Сигизмунда III на «вора», заметив, что такие действия приведут лишь к полному разорению страны. По их мнению, для действий против Лжедмитрия II было вполне достаточно тех войск, которые уже находились около Москвы во главе с Жолкевским[879]. Они также резко отклонили предложение склонять жителей Смоленска принести присягу Сигизмунду III, заявив, что «того им не токмо зделать, но и помыслить не можно»: «по совету всей земли» на русский трон избран не король, а королевич, и только ему население России может приносить присягу[880]. Они предлагали представителям польско-литовской стороны пока, до выработки окончательного соглашения, подтвердить августовский договор и начать выполнять записанные в нем обязательства, включая снятие осады со Смоленска и вывод польско-литовских войск с русской территории[881]. Однако представители Речи Посполитой продолжали настаивать на своих предложениях и, более того, прямо заявили, что вовсе не считают себя связанными условиями августовского договора («нам до той гетманской записи дела нет»)[882].
Два обстоятельства способствовали ужесточению официальной позиции Речи Посполитой на переговорах: поведение многих представителей русской правящей элиты по отношению к Сигизмунду III и вступление польско-литовского войска в Москву.
Отправляя отписку в Москву о раздаче Сигизмундом III жалованных грамот, люди, стоявшие во главе посольства, вероятно, ожидали, что Боярская дума, как высший орган государственной власти во время междуцарствия, выступит с протестом против этих действий польского короля. Но этого не произошло. Более того, ряд видных деятелей этого круга, по-видимому, самостоятельным путем пришел к выводу, сходному с одним из заключений автора «Рассуждения», что новый царь должен будет подтвердить пожалования, сделанные его отцом, и стало искать милостей польского короля. Так, 11 сентября 1610 г. перед выездом послов под Смоленск сам глава Думы кн. Ф. И. Мстиславский обратился с письмом к Льву Сапеге, прося его похлопотать перед королем за одного из членов посольства стольника И. В. Головина. Как следует из польских помет на обороте письма, речь шла о пожаловании Головину чина окольничего[883]. Тогда же другой влиятельный член думы Ф. И. Шереметев также обратился к Льву Сапеге, чтобы тот поддержал его просьбу «о вотчинных своих деревнишках». «А служба моя и правда ко государю королю и ко государю царю, — писал он, завершая свое письмо, — ведома гетману Станиславу Станиславовичу»[884].
Таким образом, хотя вопрос о том, станет ли Владислав царем и на каких условиях, еще не был окончательно решен, отдельные члены Думы уже торопились признать за отцом будущего монарха право раздавать должности и земли в России. Такие обращения наглядно подтверждали представления политиков из окружения короля о коррумпированности русской правящей элиты, убеждали Сигизмунда III в реальности его планов и подталкивали к действиям по их реализации.
К действиям в этом направлении побуждало короля и появление польско-литовского войска в московской крепости. Остается не вполне ясным, как дело дошло до принятия такого решения. По мнению С. Ф. Платонова, бояре «боялись распущенной московской толпы, в которой замечалась склонность к вору»[885]. Такая опасность была особенно реальной, когда войско Лжедмитрия II стояло под Москвой. Однако в договоре, составленном в эти дни, специально оговаривалось, что польско-литовские «ратные люди» не должны входить в Москву и могут приезжать в город лишь за продовольствием небольшими группами «человек по дватцати или мало болыни». В том же договоре было четко установлено, что после окончания военных действий против Лжедмитрия II армия Жолкевского отойдет к Можайску и будет здесь ждать выработки окончательного соглашения об избрании Владислава