В глазах русского человека представители разных христианских конфессий, иных, чем православие, сливались в общей совокупности «оскверненных языков» или «недоверков», которые в иной связи могли быть названы и «погаными иноверцами»[1360]. Поэтому не должно вызывать удивления утверждение одной из грамот Шуйского, что Лжедмитрий I со своими советниками-поляками хотел «православных крестьян приводити в люторскую и латынскую веру»[1361], или обвинение троицким монахом, автором повести «Како отмсти», Лжедмитрия I в том, что тот взял в жены «бесерменские веры… люторку»[1362].
Внешний мир, обитаемый «иноверцами», воспринимался как своего рода «антимир», где все должно делаться образом, противоположным тому, что имеет место в правильном мире. Именно поэтому троицкий монах, автор повести «Како отмсти», был убежден, что Лжедмитрий, действуя по наущению папы, был намерен «монастыри и обиталища иноческия раскопати», «иноков и инокинь по злонравию своему образа иноческого лишати» и вообще «ко идолопоклонению православных християн всячески понуждати восхоте»[1363].
При ограничении анализа представлений о «поляке» — жителе Речи Посполитой — лишь его религиозной принадлежностью могло бы создаться впечатление о нем как о своеобразном идеалисте, желающем добиться неверной, но, по его убеждениям, благородной цели — приобщения русских к единственной истинной вере.
Однако следует учитывать, что это приобщение к истинной вере должно было осуществляться с помощью насилия. Неслучайно в одной из грамот Василия Шуйского был помещен пересказ письма папы «кардиналу краковскому», где говорилось о необходимости «накрепко приводить» русских людей к «латынской вере», «а не всех любовию и волею, а надобе и неволею и жесточью, а кто станет крепко и того б убивать не ужасаяся»[1364]. Само утверждение новой веры должно было произойти в результате вооруженного переворота, когда Лжедмитрий I был намерен «со всеми поляки и литвою» «всех лучших людей… Российского царствия побить, а иных в Польшу и Литву отослать»[1365]. Вместе с тем переворот должен был привести к достижению поляками и целого ряда чисто «мирских», не имевших отношения к религии целей. Так, уже в «речах» Бучинских говорилось о том, что все высшие должности — «уряды», которые занимали бояре, должны были перейти в руки поляков из окружения Самозванца[1366]. Юрию Мнишку и его родственникам должны были быть отданы «многие городы и… царская казна»[1367].
Уже в это время, летом 1606 г., в грамотах Василия Шуйского появилось важное обвинение короля и панов-рады в том, что Лжедмитрий «по совету с польским королем с паны радами в Московском государстве многую смуту и разоренье учинил»[1368].
В развернутой форме эти обвинения представлены в инструкции русским послам в Речь Посполитую, датированной 29 мая 1606 г.
Здесь утверждалось, что «начало злу сему бысть от Коруны Польской и Великого княжества Литовского, от Жигимонта короля и от панов-рад»[1369]. Они воспользовались появлением Лжедмитрия и, «хотячи Московское государство в разоренье видети… тому вору поверили», «на разоренье Московского государства ему помогали»[1370]. Более того, Самозванец именно «по умышленью Сендомирского воеводы и иных панов… учал называтись» царевичем Дмитрием[1371]. Паны-рада «королевским именем» призывали жителей Северской земли признать Лжедмитрия, «чтоб Московское государство в ссору и в разоренье до конца привести»[1372]. На свадьбу Лжедмитрия поляки «приехали ратным обычаем, убравшися в збруи и в копьи», рассчитывая с помощью силы захватить все главные государственные должности в стране[1373]. Рассказ о «поругании святынь» был здесь дополнен сообщением о насилиях поляков и над светскими людьми — «великих людей жен бесчестили, ис восков вырывали и на веселье невесты отымали»[1374].
Таким образом, в этой группе текстов, созданных главным образом весной-летом 1606 г. в русских правительственных кругах, «поляк» — житель Речи Посполитой — выступал не только как приверженец чужой веры, «поганый иноверец», но и как враг Русского государства[1375], который, разжигая смуты, стремится его ослабить («разорить»), чтобы затем, воспользовавшись ситуацией, захватить власть в стране и, подчинив своей власти русских людей, силой заставить их отказаться от своей веры и принять чужую веру, веру этого врага. Каких-либо иных конкретных черт этого образа не прослеживается, кроме разве демонстративного пренебрежения к чужим святыням.
В силе воздействия этого образа на русское общество 1606 г. и ближайших лет есть серьезные основания сомневаться, если учесть, что значительная часть страны первоначально выступила против правительства в Москве, возбужденная слухами, что царь Дмитрий якобы спасся, а затем, с появлением нового Самозванца, перешла на его сторону, активно сотрудничая с сопровождавшим Лжедмитрия II многочисленным польско-литовским войском. Однако на ту часть общества, которая осталась верной царю Василию, эта пропаганда должна была оказывать определенное влияние, тем более что она велась с учетом традиционных к этому времени представлений русских людей об окружающем мире. Литературная судьба повести «Како отмсти» говорит, что по крайней мере этот памятник привлекал к себе внимание в последующее время.
Так как войско, пришедшее из Речи Посполитой, было едва ли не главной опорой Лжедмитрия II, то для его противников дискредитация польско-литовских союзников второго Самозванца была, несомненно, важной политической задачей.
Способы дискредитации поляков из лагеря Самозванца были разными. Так, в одной из грамот утверждалось, что «литовские люди» из лагеря Лжедмитрия II — такие же «воры», как и его русские сторонники, «которые всею Литовскою землею с большого сейму высланы из Литовской земли» и теперь разоряют Россию «своим воровским умышленьем» без ведома короля и сенаторов[1376].
При таком подходе, когда польские тушинцы трактовались как отбросы польско-литовского общества, обвинения в их адрес никак не могли относиться ко всем жителям Речи Посполитой.
Чаще, однако, канцелярия Василия Шуйского шла по уже проторенному пути, рисуя в своих грамотах знакомый образ поляка как «иноверца» и врага, расцвечивая его, однако, новыми красками. Если ранее речь шла о пренебрежительном отношении «иноверца»-поляка к православным святыням, то теперь уже говорилось о том, что, желая русскую «крестьянская вера разорить», поляки совершают надругательства над православными святынями и уничтожают их — «церкви божия разоряют и образы обдирают»[1377]. Неудивительно, что в некоторых из грамот война против этих «иноверцев» была оценена как священная война, «и кому в такой правде Бог повелит скончатись, истинной мученик будет»[1378].
С гораздо большей определенностью, чем ранее, в грамотах говорилось о планах поляков завладеть Россией и подчинить своей власти русских людей. Сейчас, говорилось в грамотах, «литовские люди» в Тушине хотят привлечь на свою сторону русских людей, обманывая их, но, когда они добьются победы, все изменится, так как они намерены «нашего государства всех людей побити и в полон поимати», а остальных к «своей латинской вере превратити». Сразу после победы «литовские люди нашего государства все городы и вас всех меж собою поделят», у них уже определено, кому которым городом владеть[1379]. Появление столь категорически сформулированных обвинений, возможно, было связано с появлением в Речи Посполитой сочинений Пальчовского и некоторых других текстов, в которых предлагалось завоевать Россию и управлять ею, как испанцы управляют своими заморскими владениями. Есть основания полагать, что связанные с их появлением слухи достигли России. Так, сохранился русский перевод грамоты шляхтича Анджея Отиевского, в которой говорилось, что «на будущем съезде (очевидно, на сейме. — Б. Ф.) однолично положат», «чтоб шляхтов и купцов с их наследники разорити и сгоните или в Подолью или в иные в дальние места развозити, толко мелких и пашенных людей пощадити, а в их бы место посадить наших земель добрых людей»[1380].
Можно определенно утверждать, что на сей раз агитация канцелярии царя Василия нашла сочувственный отклик, по крайней мере среди населения русского севера, от которого польско-литовское войско в Тушине силой вымогало огромные поборы. Жители Перми, принимая 1 марта 1609 г. решение направить «в полки» к царю Василию ратных людей, мотивировали свое решение тем, что «литовские» люди хотят «Россию запустошить, истинную христианскую веру разорити и государевых служилых людей, дворян и детей боярских, прельстя своим вражьим злым умышленьем, побита»[1381].
Нет оснований полагать, что такой стереотип глубоко укоренился в сознании широких кругов русского общества. В этом случае вряд ли был бы возможен выбор (хотя и совершенный под давлением) на царский трон польского королевича Владислава и появление проекта соглашений, предусматривавших мир и союз между Россией и Речью Посполитой.