Тем временем ручейки бегущих уже слились в стремительный поток, поток страха и хаоса. Этот текущий с поля боя поток увлекал за собой все больше и больше солдат, зачастую даже против их воли. Вместе с другими плыл по течению и Левенхаупт, который надеялся, миновав рощицу, около деревни еще раз попытаться остановить беглецов. И без того несущуюся сломя голову пехоту подгоняла отступающая конница, которая, влившись в широкий поток, ускорила его течение. Выхватив шпагу, генерал преградил дорогу бегущим и зычным голосом приказал им остановиться. Многие беглецы подхватили его призыв. Вторя ему, они закричали: «Стоять, стоять!» — но, как ни странно, сами не проявляли ни малейшего намерения остановиться. В их затуманенных ужасом головах сохранились еще начатки вдолбленной туда военной дисциплины, которые, в сочетании с уважением к высокому званию офицера, заставили их хотя бы криком отозваться на гневный приказ Левенхаупта. Однако они были одержимы общим страхом и общей тревогой, а течение было очень сильным, оно было сильнее командира, и, хотя солдаты и кричали «стой!», они продолжали бежать, бежать, вопя на ходу, продолжали что было мочи нестись прочь от равнины, прочь от поля битвы, прочь от войны. Поняв, что ему не остановить этот водопад смятения и страха, Левенхаупт принялся бить шпагой направо и налево, направо и налево. Все было бесполезно. И генерал еще раз отказался от бесплодных попыток. Он направил коня обратно, в то пекло, от которого бежала толпа. Вдруг там еще можно спасти положение?
20 «Что творится, что творится…»
В бегство обратились не все кавалерийские соединения. Часть из них — на правом фланге — пошла в контратаку. Драгунскому полку Ельма удалось пробиться сквозь зеленую стену. Три эскадрона из недавно набранного драгунского полка Тоба тоже выстроились к бою. Оглядевшись по сторонам и не обнаружив более приведенных в порядок эскадронов, драгуны вынуждены были идти в наступление одни. Первым эскадроном командовал капитан Дидрик Селестин фон Штернбах, тридцатилетний немец, уроженец Штеттина. Второй возглавлял Маркус Тунгельфельт, 26 лет, из Стокгольма. Его брат Андерс, который был годом старше, за время службы получил около двадцати ранений. До 1707 года Андерс служил в том же полку, но сейчас он сражался в другом месте, там, где приходилось туго батальонам лейб-гвардии. Над третьим эскадроном начальствовал двадцативосьмилетний капитан Карл Магнус Де Лаваль, родившийся в Фоксах (провинция Вестергётланд). Его отряд, который поначалу стоял в резерве позади лейб-роты, насчитывал в строю около 60 драгун. Три группы всадников — каждая построенная в форме плуга, с развевающимися штандартами — помчались к одному отрезку русской пехотной линии. Их встретили грохотом двух залпов. Когда скакавший во главе своего эскадрона Де Лаваль уже собирался врезаться в неприятельскую шеренгу, драгунам, по его выражению, так «дали по носу» этими залпами, что атака захлебнулась. В очередной раз было доказано, что кавалерийская атака ничего не дает против правильно выстроенной пехоты, которая защищается, приберегая ружейный огонь до последней крайности. В пороховом дыму перед линией русской пехоты кавалеристы растеряли друг друга, но Де Лаваль быстро собрал их. Вместе с двумя остальными эскадронами решено было не возобновлять атак на зеленую стену. Возникла новая опасность, которой следовало заняться: на поле битвы вступали русские эскадроны. Если они настигнут бегущих, не миновать резни. Русская пехота была связана строгим построением в шеренги и потому не могла нагнать быстро отступающих шведов. Кавалерии же ничего не стоило догнать их и превратить в груду тел. Три шведских эскадрона приложили все усилия к тому, чтобы задержать наступающего противника, и, надо сказать, это им в известной мере удалось.
Пребывавшая ранее в выжидательном бездействии русская конница стала надвигаться и на левый фланг шведов. Командование шведскими войсками на этом фланге осуществлял генерал-майор Хамильтон, начальствовавший также и над эстергётланд-ской кавалерией. Одним из его адъютантов был восемнадцатилетний уроженец Эребру, лейтенант Вильхельм Людвиг Тоб. Замыкали строй на этом крыле три полка, имевшие приказ защищать армию с фланга: Сконский полк сословных драгун, а также кавалерийские полки из Эстергётланда и лена Обу, в общей сложности составлявшие довольно внушительное число примерно в две тысячи шпаг. До этих соединений тоже дошел приказ идти на подмогу пехоте, однако выполнить его они не могли, поскольку возобновившая наступление вражеская конница грозила напасть на них с тыла. Действительно, части Бауэра и Волконского стали надвигаться на позиции шведской кавалерии. Как упоминалось выше, драгуны Волконского стояли возле Тахтаулова, откуда им было легко обойти неприятеля. Русские проделали маневр, сходный с тем, к которому они раньше прибегли на правом фланге, когда напали со спины на Крёйца и таким образом сбили его атаку против своей пехоты. Надвигаясь теперь на левый фланг шведской кавалерии, русские драгуны одновременно мешали этим подразделениям помочь пехоте. Вместо этого левофланговым шведским конникам нужно было собираться с силами для спасения собственной шкуры.
Наиболее уязвимую позицию занимали сконцы. Они стояли самыми крайними слева, с полностью открытым одним флангом, так что первая же русская атака поставила их в бедственное положение. Русские окружили их и в последовавшей затем рукопашной схватке добыли себе один из полковых штандартов. Потеря штандарта заставила принца Максимилиана — того самого, который утром отказал казачьему атаману, собиравшемуся перейти на шведскую сторону, — немедленно отдать приказ о контрнаступлении.
Знамена и штандарты играли во многих отношениях важную роль. Как уже говорилось выше, они призваны были вести подразделения за собой и служить для них сборным знаком. Обычно у каждой пехотной роты было свое знамя, а у каждого кавалерийского эскадрона — свой штандарт. (Штандарты были значительно меньше, и с ними было легче управляться, чем со знаменами, которые чаще всего были размером с простыню.) Воинские стяги также облегчали узнавание отдельных частей на большом расстоянии. Однако их тактическое значение было невелико, гораздо большую роль они играли в чисто символическом плане. За них яростно сражались; захват одного из этих красиво расшитых шелковых полотнищ считался великим подвигом и свидетельствовал об успехе. Взятие неприятельского стяга непременно вознаграждалось либо звонкой монетой, либо повышением в звании для добывшего его смельчака, что, соответственно, вдохновляло на подобные деяния. За обладание штандартами и знаменами возникали кровавые дуэли.
В средние века принято было освящать знамена, приглашая для этого церковных иерархов, и такая связь флагов с религией еще сохранялась в эпоху Карла XII, что отчасти объясняет их огромную значимость в глазах ратников. В мирное время боевые прапоры обычно хранились в церкви того прихода, к которому относилась данная часть. Вручение новых знамен или штандартов обставлялось торжественно и прочувствованно, во время этой церемонии подразделение принимало очень ответственную и суровую присягу. Знаменосец — в пехоте это был прапорщик, а в кавалерии корнет — обязан был поклясться защищать знамя до последней капли крови. (Клятва перед знаменем считалась крайне важной, кое-кто утверждал, что ратники вообще не связаны военными законами до тех пор, пока не примут присягу, поэтому до получения стягов у вновь созданных частей могли возникнуть некоторые трудности.) Согласно ритуалу, каждый солдат роты обязывался помочь с вбиванием многочисленных гвоздиков, которыми полотнище крепилось к древку. Утрата знамени или штандарта была позором и катастрофой; нередко полотнище срывали с древка, только бы оно не досталось врагу. Помимо того что потеря знамени сильно затрудняла маневрирование подразделения в бою, она была чревата серьезным наказанием виновных или даже расформированием части. Ратные знамена использовались как символы победы или поражения, наряду с пушками они были наиболее вожделенными трофеями и всегда засчитывались при подведении итогов битвы. Они давали противникам нечто конкретное, за что сражаться. В этих полотнищах материализовались цели войны в эпоху, когда истинные ее цели были слишком туманны и расплывчаты для конкретного солдата.
Отряд сословных драгун, решительно поскакав в контратаку, врезался в русский строй. Конникам удалось пробиться к неприятельскому корнету и вырвать из его рук штандарт. Таким образом, только что понесенная потеря считалась отмщенной. Эпизод этот интересен тем, что дает представление о бое как о своеобразной дуэли, если не сказать игре. Происходящее напоминает спортивное состязание: русские захватывают штандарт, шведы контратакуют и берут штандарт противника — ничья. Рукопашная схватка (или матч) продолжалась, и вскоре в руках у шведских драгун было уже четыре русских боевых стяга. Полковой командир Максимилиан утверждал, что собственноручно захватил один из них. Однако положение полка по-прежнему оставалось критическим. Драгуны были окружены русской конницей, которая, как пишет в своем дневнике один из немногих оставшихся в живых, лейтенант Йоаким Лют, «со всех сторон нахлынула и навалилась». Рядом со сконцами отчаянно сражался Эстергётландский кавалерийский полк, который тоже нес большие потери. Совместными усилиями эти два полка отражали следовавшие одна за другой атаки русской конницы и своим упорным сопротивлением мешали ей сколько-нибудь успешно преследовать бегущих на этом фланге* Однако по мере того как потери шведов росли, их положение все ухудшалось. Среди погибших эс-тгётцев был лейтенант Ханс Литнер: другие офицеры видели, что он упал с лошади. Его друг, фурьер Эрик Бьёрк, который последним общался с ним не далее как в воскресенье и потом рассказывал, что лейтенант был бодр и весел, несколько цинично прокомментировал его смерть следующими словами: «Засим пропали все денежки, что он набрал в долг у друзей и знакомцев».
Число русских, роившихся вокруг и впереди драгун, неуклонно росло, среди них начали уже появляться казаки, а когда к нападающим присоединилась вражеская пехота, положение и вовсе стало безнадежным. Своей пальбой с близкого расстояния инфантерия могла нанести огромный урон шведским конникам. Клещи из всадников и штыков, в которые попали два полка, должны были раздавить их. Переговорив со своими офицерами, Максимилиан решился на попытку прорвать окружение и соединиться с главными силами. Кавалеристы совершили прорыв и ускакали прочь, преследуемые шестью полками русских драгун и большим количеством «казаков, калмыков и татар», — против полков, в которых изначально числилось лишь две тысячи душ. Однако вырваться из мешка удалось немногим. Юный флигель-адъютант Вильхельм Людвиг Тоб рассказывает, что они «со всех сторон окружены были, так что мало кому живым удалось остаться и в полон не быть взяту». Сам он оказался в числе тех, кто, как и командующий флангом Хамильтон, попал во время сражения в плен. Эстгётцы полегли едва ли не все. (Их потери были столь велики, что полк пришлось впоследствии набирать заново.) Сумеет ли горсточка конников, что мчится по полю брани, спастись от врага, или эти два полка будут полностью истреблены?